Жорж Санд - Архиепископ Страница 2

Ибо вам следует знать, что я и себя обвиняла, как и других, когда обнаружила в себе это нежелание любить, превратившееся затем в неспособность. Я часто поверяла женщинам, торопив-: шим меня выбрать себе мужа или любовника, то отвращение, которое вызывали у меня неблагодарность, грубость и эгоизм мужчин. Они смеялись мне в лицо, когда я им это говорила, и уверяли, что не все мужчины похожи на моего старого мужа и что они обладают секретами, заставляющими забывать их недостатки и пороки. Подобные рассуждения возмущали меня, и когда они выражали такие грубые чувства и смеялись, как безумные, в то время как я краснела от негодования, мне было стыдно, что я тоже женщина. Был момент, когда я воображала, что стою больше их всех вместе взятых.

И затем я с болью начинала размышлять о себе. Меня сне-! дала скука, жизнь других была заполнена, моя — пуста и праздна. Тогда я обвиняла себя в безумии и чрезмерном честолюбии и начинала верить всему тому, чему поучали меня эти женщины, насмешливые и рассудительные, понимавшие свое время, каким оно было. Я говорила себе, что меня погубило мое невежество, что я лелеяла несбыточные надежды, что я мечтала о мужчинах прямодушных, совершенных, не существующих в этом мире. Словом, я обвиняла себя в том, в чем окружающие были виновны передо мной.

Пока женщины надеялись обратить меня в свою веру и приобщить, как они выражались, к своей мудрости, они терпели меня. Среди них было немало даже и таких, которые во мне рассчитывали обрести для себя оправдание, которые от преувеличенно — показной неприступной добродетели перешли к легкомысленному образу жизни и теперь льстили себя надеждой, что я покажу свету пример такой распущенности, которая извинит их собственную.

Но когда они увидели, что их старания безуспешны, что мне уже двадцать лет, а я все еще непоколебима, они возненавидели меня; они считали, что я являюсь для них олицетворенным, жи-: вым упреком. Они со своими любовниками подняли меня на смех и принялись строить самые оскорбительные планы и изобретать самые безнравственные способы, чтобы ввести меня в грех. Женщины высшего света безо всякого стеснения, смеясь, устраивали против меня гнусные заговоры. В непринужденной сельской обстановке меня всячески осаждало вожделение столь ожесточенное, что оно походило на ненависть. Находились мужчины, которые обещали своим любовницам справиться со мною, находились женщины, разрешавшие своим любовникам попытать счастье. Находились хозяйки дома, предлагавшие затмить мой разум вином у них за ужином. Кое‑кто из подруг и родственниц, чтобы соблазнить меня, устраивал мне знакомства с мужчинами, которые могли бы быть хорошими кучерами для моей кареты. Так как я по наивности открыла им всю свою душу, они прекрасно знали, что от соблазна меня предохраняли не набожность, не целомудрие, не старая любовь, а только недоверчивость и чувство непроизвольного отвращения. Они не преминули разгласить все, что им стало обо мне известно, и, не считаясь с моими сомнениями и душевной тоской, беззастенчиво распустили слух, что я презираю всех мужчин. Ничто так- не оскорбляет мужское самолюбие, как это чувство; мужчины скорее прощают распущенность и высокомерие; и вот они стали питать ко мне такую же ненависть, как и женщины. Они домогались меня только для того, чтобы удовлетворить свою месть и затем поиздеваться надо мной. Я читала на всех лицах насмешку и лицемерие, и моя мизантропия усиливалась с каждым днем.

Умная женщина извлекла бы из всего этого пользу дли себя, она бы упорствовала в своем сопротивлении, хотя бы для того, чтобы усилить ярость своих соперниц, она бы открыто предалась благочестию, чтобы сблизиться с небольшим кружком добродетельных женщин, которые даже в то время служили примером для честных людей. Но у меня не хватало силы воли, чтобы отразить все усиливающуюся против меня бурю.

Я почувствовала себя покинутой, непризнанной, презираемой. Моя репутация стала уже жертвой самой странной, самой отвратительной клеветы. Некоторые женщины, предававшиеся разнузданнейшему разврату, притворялись, что считают знакомство со мной опасным для себя.

II

В это время из провинции приехал мужчина, не блиставший ни талантом, ни умом, без каких‑либо выдающихся или соблазнительных достоинств, но одаренный большой искренностью и чистосердечием — явление весьма редкое в том обществе, в котором я вращалась. Я подумала, что пора наконец сделать «выбор», как говорили мои приятельницы. Выйти замуж я нэ могла: будучи матерью и не веря в мужскую доброту вообще, я не считала себя вправе сделать это. Итак, чтобы быть на уровне того общества, в котором я оказалась, я должна была завести любовника. Я решила в пользу этого провинциала, имя которого и положение в свете обеспечивали мне прекрасное покровительство. Это был виконт де Ларрье.

Он любил меня со всей искренностью своей души! Но имел ли он ее, эту душу? Это был один из тех холодных, положительных мужчин, которые даже не умеют проявлять в пороке изящество, а во лжи — остроумие. Он любил меня на свой лад, как и муж любил меня иногда. Его возбуждала только моя красота, а сердца моего он и не пытался узнать. Но у него это происходило не от презрения, а от вялости. Если б он встретил во мне пылкую любовь, он не знал бы, как на нее ответить.

Кажется, не существовало мужчины более земного, чем бедняга Ларрье. Он ел с наслаждением, засыпал на всех креслах, а остальное время нюхал табак. Таким образом, он всегда был занят только тем, что удовлетворял свои физические потребности; я не думаю, чтобы за целый день ему приходила в голову хоть одна мысль.

До нашей связи я питала к нему дружеские чувства, так как, не находя в нем ничего возвышенного, по крайней мере, я не видела также и ничего плохого; и в этом состояло единствекног его превосходство над всем моим окружением. Слушая его любезности, я льстила себя надеждой, что он примирит меня с чг- ловеческой натурой, и вверилась его прямодушию. Но едза я дала ему над собою те права, которых слабые женщины никогда уже не отнимают, как он стал преследовать меня невыносимой назойливостью и свел всю свою привязанность ко мне к единственному проявлению чувств, которое мог оценить.

Вы видите, мой друг, что я от Харибды попала к Сцилле. Этот человек, которого из‑за его склонности хорошо поесть и поспать я считала таким холодным, не был способен даже на ту крепкую дружбу, которую я надеялась в нем обрести. Он, смеясь, говорил, что не может питать дружеские чувства к прекрасной женщине. А если б вы знали, что он называл любовью…

Я не претендую на то, что сделана из другого теста, чем все остальные люди. Теперь, когда я уже не принадлежу ни к какому полу, думаю, что я была тогда такой же женщиной, как Всякая другая, но развитию моих способностей помешало то, что я не встретила на своем пу*ги мужчины, любовь к которому могла бы хоть немного опоэтизировать животную сторону жизни. Но этого не случилось, и даже вам, мужчине, то есть существу менее чуткому к такому пониманию чувства, даже вам должно быть понятно то отвращение, какое овладевает сердцем, когда покоряешься требованиям любви, не чувствуя в этом потребности… Уже через три дня виконт де Ларрье стал для меня невыносим.

И что же, друг мой, у меня никогда не хватало энергии отделаться от него. В течение шестидесяти лет он был для меня мукой и пресыщением. Из снисхождения ли, по слабости ли воли или от скуки я все же терпела его. Всегда недовольный моей брезгливостью и все же всегда влекомый ко мне препятствиями, которые я ставила его страсти, он питал ко мне любовь самую терпеливую, самую твердую, самую стойкую и самую скучную, какую когда‑либо мужчина питал к женщине.

Правда, с тех пор как я завела себе покровителя, мое положение в свете стало куда менее неприятным. Мужчины не решались больше домогаться меня, так как виконт был свирепо ревнив и страшный забияка. Женщины, предсказывавшие, что я не способна удержать мужчину, с досадой видели виконта, прикованного к моей колеснице, и, может быть, я терпела его отчасти из того тщеславия, которое не позволяет женщине казаться оставленной. Впрочем, этот бедный Ларрье не обладал такими данными, какими можно было бы очень гордиться. Он был мужчина красивый, сердечный, умел вовремя помолчать, вел широкий образ жизни и не был лишен того скромного фатовства, которое лишь подчеркивает достоинства любимой им женщины. Наконец, помимо того, что женщины не пренебрегали этой пошлой красотой, которая мне казалась главным недостатком виконта, они были изумлены его неизменной преданностью Мне и ставили его в пример своим возлюбленным. Итак, я заняла положение, которому завидовали; но, уверяю вас, это очень мало вознаграждало меня за неприятные ощущения близости. Однако я безропотно переносила ее и хранила нерушимую верность Ларрье. Вот видите, милый мой мальчик, так ли я была виновата перед ним, как вы думали.