Кнут Гамсун - Новые силы Страница 2

— Знаете, что президент сказал мне с глазу на глаз? Что он ни за что, ни за что не пойдёт на компромисс — будет уния расторгнута или останется5, всё равно. Будет расторгнута, или останется, буквально этими самыми словами. А когда знаешь президента...

Паульсберг не вмешивался в разговор, а так как товарищам было очень интересно услышать его мнение, адвокат отважился спросить:

— А ты, Паульсберг, что же ты ничего не скажешь?

Паульсберг редко высказывался, он жил довольно уединённо, занимался науками или работал над своими произведениями, и не приобрёл той лёгкости речи, которой отличались его товарищи. Он добродушно улыбнулся и ответил:

— Ты ведь знаешь: «Пусть будет слово ваше да-да в нет-нет».

Все громко рассмеялись.

— А впрочем, — прибавил Паульсберг, — я вот стою и думаю, что пора мне отправляться домой, к жене.

И Паульсберга пошёл. Такая уже у него была привычка — скажет и сейчас же уходит.

Но, раз ушёл Паульсберг, всё равно и остальные тоже могли разойтись, не было смысла стоять здесь дольше. Актёр простился и исчез, видно было, как он прибавлял ходу, стараясь нагнать Паульсберга. Художник плотнее запахнул пальто, но не застегнул его, передёрнул раза два плечами и сказал:

— Уф, я совсем не выспался. Хорошо бы теперь иметь немножко денег на обед!

— Раздобудь себе какого-нибудь лавочника, — ответил Иргенс. — Я нынче утром наказал одного на бутылку коньяку.

Они пошли все вместе по проспекту.

— Я желал бы в точности знать, что хотел сказать Паульсберг своим ответом, — начал адвокат. — «Пусть слова ваши будут да-да в нет-нет». Ясно, что он подразумевал что-то.

— Да, это ясно, — подтвердил и художник Мильде. — Ты видел, он засмеялся при этом — надо полагать, что-нибудь показалось ему забавным.

Пауза.

Толпы гуляющих по-прежнему медленно движутся взад и вперёд по улицам, болтая и смеясь. Мильде продолжал:

— Сколько раз я желал, чтобы у нас в Норвегии была ещё хоть одна такая голова, как Паульсберг.

— Это, собственно, для чего же? — спросил Иргенс с некоторым раздражением.

Мильде посмотрел на него во все глаза, потом перевёл взгляд на адвоката и разразился изумлённым смехом.

— Нет, ты только послушай, Гранде! Он спрашивает, для чего, собственно, нам нужна в Норвегии ещё одна такая голова, как Паульсберг.

— Ну, да, — настаивал Иргенс.

Гранде не засмеялся, и художник Мильде не мог понять, что над этим не смеются. Он хотел замять это и заговорил о другом.

— Ты говоришь, что наказал одного лавочника на бутылку коньяку? Так, значит, у тебя есть коньяк?

— Я спросил это потому, что очень высоко ставлю Паульсберга и считаю, что он один в состоянии сделать всё, что нужно, — продолжал Иргенс со скрытой иронией.

Мильде не ожидал этого, он не мог ничего возразить Иргенсу, поэтому кивнул головой и ответил:

— Ну, да, конечно, вот именно. Я думал только, что дело пошло бы быстрее, если бы у него была какая-нибудь подмога, словом, если бы у него был соратник. Но я совершенно с тобой согласен.

Возле ресторана Гранд-отеля6, который они для краткости называли просто «Гранд», им посчастливилось встретиться с Тидеманом. Он тоже был купец, имел крупную торговлю и стоял во главе уважаемой фирмы.

— Ты обедал? — крикнул ему Мильде.

— И даже много раз, благодаря Богу, — ответил Тидеман.

— Не говори глупостей. Возьмёшь ты меня с собой в «Гранд»?

— Позволь в таком случае, раньше с тобой поздороваться.

Решили заглянуть на минутку к Иргенсу и попробовать коньяк, а потом вернуться в «Гранд». Тидеман и адвокат пошли вперёд.

— А недурно, что мы завели себе этих купцов, — оказал Иргенсу художник Мильде. — Они иногда бывают очень полезны.

Иргенс в ответ пожал плечами, что могло обозначать что угодно.

— А придёшь к ним, — чувствуешь, что ты совершенно не в тягость, наоборот, ты оказываешь им любезность своим посещением, это льстит им. А уже если обойдёшься с ними по-приятельски, выпьешь на «ты», так они уже совершенно довольны. Ха-ха-ха, разве я не прав?

Адвоката остановился, поджидая их.

— Чтобы не забыть, нам следует определённо условиться насчёт проводов Ойена, — сказал он.

Да, да, правда, все позабыли об этом. Ну, да, конечно, Ойен собирается ехать, надо что-нибудь устроить.

Дело было в том, что писатель Ойен написал два романа, которые перевели на немецкий язык. За последнее время у него расстроились нервы, работа изводила его, и надо было устроить ему отдых. Он рассчитывал на премию и имел шансы получить её. Паульсберг сам рекомендовал его, хотя и не особенно горячо. Товарищи решили тогда отправить Ойена в Торахус, маленькое местечко в горах, где воздух очень полезен для нервных больных. Ойен собирался ехать через неделю, деньги были обеспечены. Оле Генриксен и Тидеман проявили большую готовность и щедрость. Оставалось только устроить маленький кутёж на прощание.

— Но у кого же мы соберёмся? — спросил художник. — У тебя, Гранде? У тебя ведь большая квартира.

Гранде ничего не имел против, конечно, можно собраться у него, он переговорит с женой. Дело в том, что Гранде был женат на фру Либерии, с которой непременно нужно было переговорить предварительно. Решили пригласить Паульсберга с женой, в качестве гостей; Тидеман с женой и Оле Генриксен, как жертвователи, подразумевались, конечно, сами собой.

— Приглашайте кого хотите, но актёра Норема я не желаю видеть у себя в доме, — сказал адвокат. — Он постоянно напивается до потери сознания и становится прямо отвратителен. Жена не согласится принять его, я уже знаю.

— В таком случае нельзя собираться у Гранде. Разве возможно обойти Норема?

Видя общую растерянность, Мильде предложил свою мастерскую.

Друзьям это понравилось. Ну, да, разумеется, это прекрасная идея, лучшего помещения не найти, большое, просторное, как сарай, с двумя уютными боковыми комнатками. Отлично, стало быть, в мастерской Мильде.

Пирушку назначили через два дня.

Все четверо поднялись к Иргенсу, выпили его коньяк и снова вышли. Адвокат хотел домой, он чувствовал себя несколько обиженным: решение насчёт мастерской ему не нравилось. Впрочем, он мог ведь и не пойти на это сборище. Пока что, он простился и ушёл.

— А ты, Иргенс, — спросил Тидеман, — ты ведь пойдёшь с нами?

Иргенс не сказал «нет» — не ответил решительным отказом на это приглашение. По совести сказать, ему не особенно хотелось идти в «Гранд» с Тидеманом, и вдобавок толстый Мильде до чрезвычайности раздражал его своей фамильярностью; но, может быть, ему удастся улизнуть сейчас же после обеда.

В этом ему помог, впрочем, сам Тидеман: встав из-за стола, он сейчас же расплатился и ушёл. Ему ещё нужно было куда-то по делу.

III

Тидеман направился на набережную, в склад Генриксена; он знал, что Оле в это время бывает там.

Тидеману было за тридцать, и виски его начали уже серебриться. У него тоже были тёмные волосы и борода, но глаза были не голубые, а карие, с усталым выражением. Когда он сидел спокойно и ничего не говорил, а только порой медленно взглядывал, эти тяжёлые веки поднимались и опускались, словно истощённые бессонницей. Он начинал полнеть, и в его фигуре появился некоторый намёк на начинающееся брюшко. Его считали необыкновенно толковым и сведущим дельцом.

Он был женат и имел двоих детей. Женился он четыре года назад. Брак его начался наилучшим образом, и так продолжалось и до сих пор, хотя люди никак не могли понять, как это они ещё не разошлись. Тидеман и сам не скрывал своего изумления перед тем, что жена выдерживает жизнь с ним. Он слишком долго был холостяком, слишком много путешествовал и жил в гостиницах, — он сам говорил это. Он любил звонить, когда ему что-нибудь требовалось, спрашивал обед и завтрак в любое время дня, не считаясь с назначенными для этого часами, когда вздумается. И Тидеман пускался в подробности: он не мог, например, выносить, чтобы жена наливала ему суп; разве жена, даже при всём желании, может знать, сколько супу ему сейчас хочется?

А с другой стороны, фру Ганка, артистическая натура, двадцати двух дет, влюблённая в жизнь и задорная, как мальчишка. У фру Ганки большие способности, она всем так горячо интересуется. Она являлась желанной гостьей на всех собраниях молодёжи и в маленьких кружках, и пользовалась везде большим успехом. Нет, у неё не было склонности к семейной жизни и стряпне, что же ей с этим делать, ей просто не дано этого от природы. А потом эта необыкновенная благодать, по ребёнку каждый год! — было от чего прийти в отчаяние. Господи Боже мой, да она сама почти ещё дитя, полна огня и безрассудства, на то ей дана и молодость. Некоторое время она принуждала себя, но, в конце концов, дело дошло до того, что молодая женщина плакала ночи напролёт. Ну, и вот, после соглашения, в котором супруги пришли в прошлом году, фру Ганке уже не зачем было принуждать себя...