Степан Писахов - Я весь отдался Северу (сборник очерков) Страница 2

На крутом берегу над морем сидел молодой ненец и что-то пел. Ненец слышал, что я подхожу, но не обернулся, не перестал петь. Он мне доверял. Я сел рядом. Море перед нами золотилось переливчато.

Песня ненца не мешала тишине, казалось – свет и в песне.

Я долго слушал и спросил:

– Скажи, о чем ты поешь?

– Так, пою о том, что вижу.

– Скажи мне русскими словами, о чем поешь!

– Ладно, скажу, слушай.

Ненец запел русскими словами. Его пенье не мешало светлой тишине. Ненец пел:

Вышел я ночью на гору,Смотрю на солнце и на море.А солнце смотрит на море и на меня,И хорошо нам втроем -Солнцу, морю и мне.Солнце заметно поднялось над морем -Новый день.

Я тихо поднялся. Ненец пел по-своему. Когда я ушел далеко, и ненец не мог меня услышать, я повторил его песню:

Хорошо нам втроем:Солнцу, морю и мне!

Под горой у берега припай льда. С припая выполоскал белье. Вода чистая, прозрачная, на дне видны все камешки. Рейкой смерил глубину – глубина подходящая, немного не до плеч. Снял шубу, стоя на шубе разделся и в воду.

Ледяные стрелки верхнего слоя пресной воды разбежались в стороны. Казалось, ледяные иглы вонзились в меня. Я нырнул и подождал, чтобы вода надо мной успокоилась.

Выбрался на лед. Надо было размахивать руками, бегать. Чуть согрелся, надел валенки, шубу накинул на голое тело. Остальную одежду и выполосканное белье схватил охапкой и – домой. Самовар уже кипел. Напился чаю и спать. Утром открываю глаза. Около меня стоит старик. Озабоченно спрашивает:

– Болен?

– Болен.

– Что чувствуешь?

– Есть хочу.

Два с половиной месяца почти ежедневно купался. Пропускал дни больших ветров. Первый снег не мешал купанью.

В 1913 году в журнале «Аргус» помещена моя фотография. Я сижу на льдине, и подпись: «Художник П. нагуливает здоровье».

В первые дни я собрался идти подальше от становища. Увидела Маланья, заколыхалась, заторопилась, догнала.

– Ты куда пошел?

– На Чум-гору.

Посмотрела Маланья на мои ноги – я был в ботинках.

– Обратно как пойдешь? Боком перекатывать себя будешь? – Маланья объяснила, что на острых камнях ботинки скоро порвутся. – Я тебе пимы принесу.

Подождал. Маланья принесла новые пимы из нерпы с подошвой из морского зайца.

– Одень. В этих пимах и по камешкам хорошо, и по воде можно ходить. А сколько стоят пимы?

– Полтора рубля.

Мне это показалось дешево. Удивление вылилось вопросом:

– Оба?

Маланья засмеялась долгим смехом, даже села на землю. Отмахиваясь руками, раскачивалась. И сквозь смех сказала:

– Нет, один пим! Один ты оденешь, один пим я одену. Ты шагнешь ногой, и я шагну ногой. Так и пойдем.

Посмеялась Маланья и рассказала старинную ненецкую сказку о людях с одной ногой, которые могут ходить только обнявшись.

– Там живут любя друг друга. Там нет злобы. Там не обманывают, – закончила Маланья и замолчала, задумалась, засмотрелась в даль рассказанной сказки. Долго молчала Маланья.

Собаки угомонились, свернулись клубками, спят. Только уши собак вздрагивают при каждом новом звуке.

– Ты думаешь, в сказках все сказка? – снова заговорила Маланья. – Я думаю, и правда есть.

– Расскажи еще. Ты много знаешь старых сказок?

– Много знала, да потеряла. Живу давно, иду долго, по дороге и потеряла много.

Поехал я на два месяца, продуктов взял на четыре. Лишнее всегда пригодится остающимся. Не взял керосину, не взял дров и теплой одежды для зимы. Была у меня шуба, теплая шапка, но для зимы все это легкая одежда.

Начал готовиться к зимовке. Надо запасти дров. У берега было много плавника. Сталкивал бревна в воду, кое-как подгонял ближе к дому, распиливал и втаскивал в гору к дому. Много запасти не было силы и времени. Месяца на два-три запас.

С наступленьем темных ночей пришли и ветры, будто сговорились.

Несколько дней штормовой ветер не выпускал из дому. Ветер порывами наваливался на дом, пытался сбросить с места. Дом вздрагивал, отвечал не то вздохами, не то стонами. Наконец ветер успокоился. Я пошел делать зарисовки.

Большие пятна сгустками крови краснели на камнях. Подошел ближе. Это камнеломка в осеннем расцвете увядания. Листья желтеют и проходят всю гамму красных тонов. Яркое увядание камнеломки, похожее на цветение, разгоняло безнадежность, громко говорило о радости жизни, о силе жизни. В темном пейзаже увядающая камнеломка радовала больше весеннего цветения на юге.

Ненцы ждали с Большой Земли продуктов на зиму. Кто-либо из ненцев дежурил на высоком месте, всматривался в море.

– Пароход! Пароход идет!

Становище ожило. У всех оказалось много дела, хлопот. Сколько я ни всматривался в море – ничего не видел.

– Да ты носом нюхай. Дымом пахнет. Глазом-то и мы не видим.

В том же 1905 году познакомился с Тыко Вилкой. Картины Вылки меня поразили глубоким пониманием полярного пейзажа. Картины были исполнены карандашом и акварелью. Исполнение было неровное. Рядом с утонченнейшими акварелями, напоминающими лучших мастеров, были резко набросанные черные горы, скалы. В них надо было вглядеться, смотреть надо было иначе, чем обычные, привычные глазу пейзажи. Особенно радовали и запомнились «Жонка ловит рыбу» и «Ночь летом». «Жонка ловит рыбу» – непосредственная передача виденного, прочувствованного. Мягкие линии невысоких гор обступили залив. Лодка. Ряд поплавков. Рыбачка наклонилась над сетью.

«Ночь летом» – маленький островок, тихая вода, над островком два легких розовых облачка.

Вилка стремился на Большую Землю, в Москву. Хотелось отговорить, посоветовать окрепнуть в своих работах, окрепнуть в своих достижениях и тогда ехать.

В те недавние и, кажется, такие далекие от нашего времени годы не было бережного и заботливого отношения к самобытным художникам, выходящим из малых народов, как сейчас. К сожалению, в Москве Илья Константинович пережил много горьких минут.

В одну из поездок на Новую Землю пришлось ехать с губернатором Сосновским.

Преисполненный довольством, высокий чин заговорил о целях своей поездки. Его не смущало, что его слова будут слушать и пассажиры второго класса, и даже пассажиры трюма, палубы, пассажиры третьего класса. Под мерный шум машины, под журчание воды, рассекаемой пароходом, губернатор говорил:

– Я еду – я получаю прогонные с каждой версты за двенадцать лошадей! За двенадцать лошадей с каждой версты! – Хмельной властелин Севера просто думал вслух: – Еду по морю, а версты считаются, прогонные сосчитываются. И море милое, тихое. Мне это нравится. Я доволен!..

На пароходе ехала одна женщина – учительница, туристка.

Море проявило непочтительность к губернатору, подняло волны и сильно раскачивало пароход. Капитан распорядился перевести пассажирку в почтовую каюту. Каюта была на верхней палубе, в ней менее укачивало.

Первый класс был занят чинами разных достоинств. Капитан распорядился поставить охрану к каюте пассажирки. Это оказалось не лишним. Ночью, несмотря на качку, чиновники пытались навестить одинокую путешественницу. Крепкие руки моряков помогли кавалерам вернуться на свое место.

На Новой Земле один чиновник показывал шкурки пыжиков, полученные «в подарок».

Ненец, чьи шкурки показывал чиновник, стоял тут же и, качая укоризненно головой, тихо сказал:

– Что ты наделал? Зачем взял? Я бы тебе сам отдал. Теперь злой дух в этих шкурах, и худо тебе будет от злого духа. Кабы я подарил тебе, тогда бы светлый дух был с тобой и хранил тебя.

Ненец не знал чиновничьих правил: украл – значит, получил в подарок.

О поездке губернатора промышленники говорили:

– Всякие напасти бывают – ныне проехал губернатор…

Баржа с грузом на Новую Землю. Это был первый опыт по плану В. И. Воронина.

Явился вопрос – как быть с баржой? На тихую погоду в обратном пути трудно было надеяться. Комсостав взялся доставить баржу в Архангельск..

Во время бури баржа за кормой парохода сильно вскидывалась, толстый трос стал перетираться. В. И. Воронин перекинулся через фальшборт. Одной рукой держался за стойку фальшборта, другой рукой обматывал тряпками трос. Корма «Сосновца» подымалась, и Владимир Иванович висел над крутящимся винтом парохода. Корма шла вниз – Владимир Иванович погружался в воду. Дело сделано, трос укреплен.

В Архангельске шли мимо судоремонтного завода. «Сосновец» сбавил ход. Короткая команда с мостика – и баржа стала плотно к стенке.

Скупы северяне на выражение похвалы. А стоявшие на берегу аплодировали.

В 1924 году основано становище Красино. Интересно было наблюдать выбор места для нового поселка. «Сосновец» медленно продвигался. На мостике стояли два Воронина – капитан «Сосновца» Владимир Иванович и Яков Федорович. Воронины молча всматривались в берега. Иногда тот или другой делали чуть заметное движение, как бы указывая место.