Герман Мелвилл - Я и мой камин Страница 2

И все же, что ни говори, земля эта, исхоженная вдоль и поперек, хоть ей и грош цена, дорога мне: я горжусь всем тем, что на ней есть, и более всего тремя главными ее достопримечательностями: Старым Дубом, горой Огг и моим камином.

Большинство домов по соседству — в два этажа, иные с надстройкой; немногие выше этого. Дом, в котором обитаем мы с камином, шириной превосходит свою высоту от порога до ската крыши почти вдвое: это объясняется монументальностью главного его содержимого, а также свидетельствует о том, что в доме, как и во всей стране, места дли нас обоих хватает с избытком.

Дом деревянный, что придает камину, сложенному из кирпича, еще более крепкий и основательный вид. Составляющие его колоссальные кирпичи столь же диковинны для нашего жалкого выродившегося века, как и чудовищные кованые гвозди, что скрепляют обшивку стен. Перед внутренним взором архитектора, замыслившего свой проект, высилась, должно быть, пирамида Хеопса, ибо именно это знаменитое сооружение, бесспорно, является прообразом моего камина, разве что к вершине своей он сужается не так заметно, да и сама верхушка дымовой трубы усечена. Прямо из недр погреба, из самой середины дома, вздымается он, преодолевая на пути все препятствия в виде перекрытий, пока не пробивает наконец верхушкой высотой в четыре фута коньковый брус крыши, словно гигантский кит, разрезающий головой в форме наковальни гребень океанской волны. Кое-кто даже уподобляет верхушку моего камина наблюдательному пункту на корабле со срезанной верхней палубой.

Говоря о верхней части дымохода и о том, как она приобрела свой нынешний причудливый вид, приходится затронуть тему довольно деликатного свойства. Не знаю, с чего и начать… Много лет тому назад, когда крыша старого дома, бывшая поначалу остроконечной, стала протекать, явились лесорубы, нанятые тогдашним владельцем дома, и немедля взялись огромными поперечными пилами спиливать щипец[13] долой. Прежней крыши, со всеми ее птичьими гнездами и слуховыми окошками, не стало: ее заменила другая, новейшего фасона, более пригодная для дровяного сарая на железнодорожной станции, нежели для дома, где обитает почтенный сельский джентльмен. Проделанная операция, в результате которой строение укоротилось футов на пятнадцать, по отношению к камину возымела эффект, сходный со спадом весеннего половодья. Вода вокруг дымохода оказалась на редкость низкой, и вот, дабы поправить дело, тогдашний собственник камина, недолго думая, отрезает от него целых пятнадцать футов, по сути дела обезглавив августейшую особу. Этот владелец-цареубийца, безусловно, заслуживал быть отправленным на суд потомства в одной повозке с Кромвелем,[14] если бы не одно смягчающее его вину обстоятельство: будучи по роду занятий торговцем домашней птицей, он наловчился свертывать чужие головы, не испытывая ни малейших угрызений совести.

Из-за пирамидальной формы камина укороченная верхушка его дымохода стала казаться непомерно широкой. Я сказал: непомерно широкой, но такой она кажется только тем, кто лишен дара подмечать все живописное. Какое мне дело, если прохожие, не подозревая о том, что мой камин — свободный гражданин свободной страны — твердо стоит на собственном фундаменте, дивятся, каким образом эта вагранка[15] (по их выражению) держится на одних стропилах и балках? Мне решительно все равно. Я охотно угощу путника напитком из патоки, коли он того пожелает, но разве мой долг наделять его еще и вкусом к сладкому? Люди сведущие усматривают в моем старом доме с камином некое подобие прославленного «Слона и Зáмка».[16]

Все те, у кого отзывчивое сердце, должны с сочувствием отнестись к дальнейшему моему повествованию. Неизбежным следствием описанной выше хирургической операции было то, что обнажилась часть дымохода, ранее скрытая и отнюдь не предназначенная оставаться под открытым небом, а потому сложенная из необожженных кирпичей. В результате камин, хотя и был от природы крепкого сложения, ничем не защищенный, немало пострадал от непогоды: не в состоянии приспособиться к местному климату, он вскоре начал хиреть и покрываться пятнами, напоминающими сыпь при заболевании корью. Замечая это, идущие мимо качали головами и говорили со смехом: «Поглядите-ка на эту гнилую макушку: она вот-вот отвалится!» Но что мне за дело до их пересудов? Те же самые прохожие охотно отправились бы за океан, лишь бы взглянуть, как разрушается Кенилворт;[17] и в самом деле: из всех художников, живописующих достопримечательности, пальма первенства — или, вернее, плющ первенства — по праву принадлежит запустению. Сам я нередко подумываю, что настоящее место для моего камина — именно там, в увитой плющом старой Англии.

Тщетно моя супруга (о конечных ее побуждениях мы узнаем позже) со всей торжественностью предостерегала меня, что, если безотлагательно не принять самые решительные меры, дело кончится пожаром: ведь на месте пятен, там, где дымовая труба соприкасается с крышей, начали появляться трещины, — и рано или поздно мы сгорим дотла… «Жена, — отвечал я, — пускай уж лучше дом мой сверху донизу охватит пламя, нежели я позволю принизить камин хотя бы на несколько футов. Макушку его порочат злые языки — вольнó им, но не мне давать по макушке тому, кто стоит выше меня». Однако в конце концов держатель закладной прислал мне записку, в которой уведомлял о том, что, буде камин останется в прежнем немощном состоянии, моя страховка будет сочтена недействительной. А подобным предупреждением нельзя было пренебречь. В целом свете все живописное покоряется живодерскому. Должник по закладной может пребывать в беспечности, но залогодержатель бдит неусыпно.

Провели новую операцию: подпорченную макушку сняли и приладили свежую. К несчастью, каменщик попался косоглазый, к тому же в левом боку у него нестерпимо кололо, и потому новая макушка тоже слегка кренится на левую сторону.

Одним обстоятельством, однако, я не устаю гордиться: ширина новой дымовой трубы осталась прежней.

Впрочем, каким бы внушительным ни представлялся камин со стороны, это сущий пустяк по сравнению с его основанием. Фундамент камина, сокрытый в подвале, возвышается над землей на двенадцать футов и занимает собой площадь ровно в сто сорок четыре фута.[18] Редкостное землевладение — а какой тяжелый груз для нашего земного шара! По сути дела, только благодаря тому, что древле мы с камином не отягощали лишним бременем плеч бывалого коробейника — дюжего Атласа, он умудрился устоять на ногах со своей поклажей. Приведенные мной размеры могут счесть баснословными. Но разве, подобно тем двенадцати камням, которые поставил в Галгале Иисус Навин в память перехода через Иордан,[19] не высится мой камин неколебимо и по сей день?

Частенько спускаюсь я в подвал и пристально вглядываюсь в кирпичный монумент перед собой. Долго стою, размышляю, не перестаю дивиться… В могучей постройке есть нечто друидическое,[20] и сумрачный подвал со сводчатыми переходами и прячущейся по углам непроглядной тьмой напоминает мне влажные бессолнечные дебри первобытного леса. С такой силой это причудливое сходство овладевает моим воображением, что однажды, охваченный благоговейным изумлением и, как мне теперь сдается, малость повредившись рассудком, я схватил садовую лопату и принялся копать землю вокруг фундамента, с особенным тщанием налегая на лопату по его углам, в смутной надежде наткнуться на некое обветшалое свидетельство того давнего дня, когда сюда, рассеивая мрак, проникал небесный луч, в то время как каменщики закладывали основание камина — под палящим августовским солнцем или же в мартовскую непогоду. Усердно орудуя тупым инструментом, я с понятным неудовольствием встретил бесцеремонно вторгшегося ко мне соседа, который зашел в дом по делу, а когда ему сказали, что я спустился в подвал, заявил, что не желает лишний раз меня утруждать и отправился ко мне сам: вот так-то он и застал меня врасплох, с лопатой в руке.

— Ищете клад, сэр?

— Нет, сэр, — вздрогнув от неожиданности, отвечал я. — Я просто — кха! — прости… как бы вам это сказать… окапываю землю вокруг камина.

— Ах вон оно что! Взрыхляете почву — чтобы лучше рос? Не сочли ли вы, сэр, что ваш камин отстает в развитии и особенно верхушкой слаб?

— Сэр! — вскричал я, отбросив лопату в сторону. — Вы, кажется, переходите на личности? Я и мой камин…

— На личности?!

— Сэр, камин для меня — прежде всего личность, а не простое сооружение из кирпича. Камин здесь — полновластный монарх. Я же — его ничтожный и многотерпеливый подданный.

Нет уж, никогда я не позволял никаких насмешек ни над собой, ни над моим камином!.. И вот с тех пор мой сосед в моем присутствии ни разу не позволил себе отозваться о камине пренебрежительно — напротив, при упоминании о нем неизменно присовокуплял какой-нибудь комплимент. Камин по праву заслуживает уважительного к себе отношения. Вот он высится, гордо и одиноко, и перед вами не какое-нибудь там демократическое собрание дымоходов, а ни дать ни взять его величество император всея Руси — истинный, неограниченный самодержец.