Шолом Алейхем - С ярмарки Страница 2

3. Отец и мать

Воронковский базар и его разнообразные доходы. – Орава ребят. – Служанка Фрума властвует над ними. – Герой биографии – пересмешник и сорванец.

Высокий человек, с вечно озабоченным лицом, с широким, белым лбом, изрезанным морщинами, с редкой смеющейся бородкой; человек почтенный и богомольный, знаток пророков и древнееврейского языка, приверженец тальненского чудотворца и почитатель Мапу, Слонимского и Цедербаума,[5] острый ум, арбитр и советчик, шахматист, человек, знающий толк в жемчуге и брильянтах, – вот верный портрет отца нашего героя – Нохума Вевикова, который считался самым крупным богачом в городе.

Трудно сказать, каким состоянием мог собственно обладать такой богач, но дел у него было бесчисленное множество. Он был арендатором, поставлял свеклу на завод, держал земскую почту, торговал зерном, грузил берлины на Днепре, рубил лес, ставил скот на жмых. Однако кормил семью «мануфактурный магазин». Впрочем, это только название «мануфактурный магазин». Там была и галантерея, и бакалея, и овес, и сено, и домашние лекарства для крестьян и крестьянок, и скобяные товары.

Магазином отец не занимался. Здесь хозяйкой была мать – женщина деловитая, проворная, исключительно строгая со своими детьми. А детей было не мало, черноволосых, белокурых, рыжих, больше дюжины, самых различных возрастов.

С детворой здесь не цацкались, то есть по детям особенно не скучали. И если бы они, не дай бог, не явились на свет, то беда была бы тоже не велика. Но раз они уже здесь, ничего не поделаешь – кому они мешают! Пусть живут долгие годы!.. Кому удавалось выкарабкаться из оспы, кори и всех прочих напастей детского возраста, тот вырастал и отправлялся в хедер, сначала к Ноте-Лейбу – учителю для малышей, затем к учителю талмуда – Зораху. А кто не мог устоять против тысячеглазого ангела смерти, высматривающего младенцев, – тот отправлялся в свой срок туда, откуда не возвращаются. Тогда в доме исполняли обряд семидневного траура – завешивали зеркала, отец с матерью снимали ботинки, садились на пол и долго плакали… пока не переставали; затем произносили установленное «бог дал – бог взял», вытирали глаза, вставали с пола и забывали. Да иначе не могло быть и этой сутолоке, на этой ярмарке, где толкалось больше дюжины ребят, из которых старший, с пробивающейся бородкой, уже женился, а младшего еще не отняли от груди.

Большим искусством со стороны матери было вырастить эту ораву и справиться со всеми детскими болезнями. В обычное время на ребят сыпались пощечины, пинки, затрещины, но стоило кому-нибудь из них, упаси боже, заболеть, как мать не отходила от постели ни на миг. «и, горе матери!» А как только ребенок выздоравливал и вставал на ноги – ему кричали: «В хедер, бездельник этакий, в хедер!»

В хедере учились все, начиная с четырех лет и… почти до самой свадьбы. Во всей этой ораве выделялся, как самый большой сорванец, средний сын, герой нашей биографии, Шолом, или полным титулом – Шолом, сын Нохума Вевикова. Нужно ему отдать справедливость – он был не таким уж скверным мальчишкой, этот Шолом, сын Нохума Вевикова, и учился лучше всех других детей, но оплеух, колотушек, пинков, розог, да минет вас такая беда, получал он тоже больше всех. Очевидно, он их заслуживал…

– Вот увидите, ничего хорошего из этого ребенка не выйдет! Это растет ничтожество из ничтожеств, своевольник, обжора, Иван Поперило, выкрест, выродок, черт знает что – хуже и не придумаешь!

Так аттестовала его служанка Фрума – рябая, кривая, но преданная и очень бережливая прислуга. Она колотила ребят, скупилась на еду, следила за тем, чтобы они были добрыми и благочестивыми, честными и чистыми перед богом и людьми. А так как мать, женщина деловая, была вечно занята в магазине, то служанка Фрума твердой рукой вела дом и «воспитывала» детей, как мать. Она их будила по утрам, умывала, причесывала, произносила с ними утреннюю молитву, хлестала по щекам, кормила, отводила в хедер, приводила домой, опять хлестала по щекам, кормила, читала с ними молитву перед отходом ко сну, снова хлестала по щекам и укладывала спать всех вместе, пусть это вас не смущает, с собою в одну кровать. Дети в кровати, она у них в ногах.

Горькой, как изгнание, была для детей служанка Фрума, и ее свадьба для них оказалась настоящим праздником. Долгие годы ему, этому Юделю-плуту, с копной курчавых волос, густо смазанных гусиным салом, и со сросшимися ноздрями, которые и не придумаешь как высморкать, будь ты семи пядей во лбу! Долгие годы ему за то, что он решился (вот сумасшедший!) жениться на кривой Фруме! И женился он не просто так, а «по любви», смертельно привязался к ней; ну, конечно, не из-за ее оспин и кривого глаза – упаси бог! – а только чтобы породниться с Нохумом Вевиковым. Шутка ли – такое родство! Сама Хая-Эстер, мать героя, справляла свадьбу, была главной кумой, пекла коврижки, доставила музыкантов из Березани, затем плясала, веселилась до утра, пока совсем не охрипла.

Ну и нахохотались и наплясались же тогда ребята! Радовались мы, понятно, не столько тому, что пройдоха и идут женится на нашей кривой служанке, сколько тому, чтo избавляемся от Фрумы на веки вечные. Немало посмеялись, между прочим, и когда «сорванец» передразнивал счастливую чету – жениха, как он свистит носом, и невесту, как она посматривает на жениха единственным глазком и облизывается, словно кошка, отведавшая сметаны.

Копировать, подражать, передразнивать – на это наш Шолом был мастер. Увидев кого-нибудь в первый раз, он тут же находил в нем что-либо неладное, смешное, сразу надувался, как пузырь, и начинал его изображать. Ребята покатывались со смеху. А родители постоянно жаловались учителю, что мальчишка передразнивает всех на свете, точно обезьяна. Надо его от этого отучить.

Учитель не раз принимался «отучать» Шолома, но толку от этого было мало. В ребенка словно бес вселился – он передразнивал всех на свете, даже самого учителя, как он нюхает табак и как семенит короткими ножками, и жену учителя – как она запинается, краснеет и подмигивает одним глазком, выпрашивая у мужа деньги, чтобы справить субботу, и говорит она не «суббота», а «шабота». Сыпались тумаки, летели оплеухи, свистели розги! Ох, и розги! Какие розги!

Веселая была жизнь!

4. Сирота Шмулик

Сказки, фантазии и сны. – Каббала[6] и колдовство.

Есть лица, которые как бы созданы для того, чтобы очаровывать с первого взгляда. «Любите меня!» – говорит вам такое лицо, и вы начинаете его любить, не зная за что. Такое милое личико было у сироты Шмулика, мальчика без отца и матери, который жил у раввина.

К этому Шмулику и привязался Шолом, сын Нохума Вевикова, герой нашего жизнеописания, с первой же минуты их знакомства и делился с ним своими завтраками и обедами. Он подружился, да еще как подружился с ним – души в нем не чаял! И все из-за сказок!

Никто не знал столько сказок, сколько Шмулик. Но знать сказки – это еще не все. Нужно еще уметь их рассказывать. А Шмулик умел рассказывать, как никто.

Откуда только этот забавный паренек с розовыми щечками и мечтательными глазами брал столько сказок, прекрасных, увлекательных, полных таких редкостных, фантастических образов! Слыхал ли он их от кого-нибудь, или сам выдумывал – до сих пор не могу понять. Знаю только одно: они струились у него, словно из источника, неисчерпаемого источника. И все шло у него гладко, как по маслу, тянулось, как бесконечная шелковая нить. И сладостен был его голос, сладостна была его речь, точно мед. А щеки загорались, глаза становились задумчивыми, влажными, как бы подергивались легкой дымкой.

Забравшись в пятницу после хедера или в субботу после обеда, а иной раз в праздник под вечер на высокую Воронковскую гору, «вершина которой почти достигает облаков», товарищи ложились ничком в траву или на спину, лицом к небу, и Шмулик принимался рассказывать сказку за сказкой: о царевиче и царевне, о раввине и его жене, о принце и его ученой собаке, о принцессе в хрустальном дворце, о двенадцати лесных разбойниках, о корабле, который отправился в Ледовитый океан, и о папе римском, затеявшем диспут с великими раввинами; и сказки про зверей, бесов, духов, чертей-пересмешников, колдунов, карликов, вурдалаков; про чудовище пипернотер – получеловека-полузверя, и про люстру из Праги. И каждая сказка была полна своей прелести, своего аромата, своего особого очарования.

Товарищ его, Шолом, сын Нохума Вевикова, слушал, развесив уши и разинув рот, пожирая глазами занятного паренька с розовыми щечками и мечтательными глазами.

– Откуда ты все это знаешь, Шмулик?

– Глупый ты, это все пустяки! Я еще знаю, как нацедить вина из стены и масла из потолка.

– Как же это можно нацедить вина из стены и масла из потолка?

– Глупый ты, и это чепуха! Я даже знаю, как делают золото из песка, а из черепков – алмазы и брильянты.