Фредерик Стендаль - Чрезмерная благосклонность губительна Страница 2

Великий герцог хотел прекратить эти раздоры, которые могли взволновать город. Министры настаивали на том, чтобы герцог дал аудиенцию аббатисе Санта-Рипарата, а так как эта добродетельная, восхитительного характера женщина, вероятно, не соблаговолит приложить свой ум, всецело поглощенный божественными вещами, к разбирательству столь ничтожных пререканий, то великому герцогу следует сообщить ей готовое решение, которое ей останется только выполнить. «Но как я могу принять решение, — спрашивал себя этот рассудительный государь, — если мне совершенно неизвестны те доводы, которые могут привести обе стороны?» К тому же ему вовсе не хотелось без достаточных оснований восстанавливать против себя могущественную семью Альмьери.

У герцога был близкий друг граф Буондельмонте; он был годом моложе герцога, иначе говоря, ему минуло тридцать пять лет. Они знали друг друга с колыбели, так как у них была одна и та же кормилица, богатая и красивая крестьянка из Казентино. Граф Буондельмонте, очень богатый и знатный, один из самых красивых мужчин в городе, отличался крайним ко всему безразличием и холодностью. Он решительно отклонил просьбу быть первым министром, с которой великий герцог Фердинанд обратился к нему в день своего прибытия во Флоренцию.

— Будь я на вашем месте, — сказал граф, — я бы тотчас отрекся от престола; судите сами, насколько мне желательно стать министром государя и возбудить против себя ненависть половины обитателей того города, где я намерен прожить всю жизнь.

Затруднения, доставляемые великому герцогу раздорами в монастыре Санта-Рипарата, навели его на мысль прибегнуть к дружеской помощи графа. Граф жил в своих владениях, которым он уделял много забот. Ежедневно он посвящал два часа охоте или рыбной ловле, смотря по времени года, и никто никогда не слышал, чтобы у него была любовница. Он был очень недоволен письмом герцога, вызывавшего его во Флоренцию; еще больше не понравилось графу, когда герцог сказал ему, что хочет назначить его попечителем благородного монастыря Санта-Рипарата.

— Да будет вам известно, ваше высочество, — ответил граф, — что я, пожалуй, предпочел бы стать вашим первым министром. Выше всего я ставлю душевный покой. Что же будет со мною среди взбесившихся овечек?

— Я остановил свой выбор на вас, мой друг, потому, что ни одна женщина, как всем известно, никогда не владела в течение целого дня вашей душой; я далек от такого счастья: если бы я дал себе волю, я повторил бы все безрассудные поступки, совершенные моим братом ради Бьянки Капелло[1].

Тут герцог перешел к интимным признаниям, с помощью которых он рассчитывал уговорить своего друга.

— Имейте в виду, — сказал он графу, — что, если я вновь увижу эту прелестную девушку, которую я назначил аббатисой Санта-Рипарата, я не смогу больше отвечать за себя.

— Что же тут дурного? — заметил граф. — Если вы считаете счастьем иметь возлюбленную, почему бы вам не завести ее? Если у меня нет возлюбленной, то только потому, что всякая женщина уже на третий день надоедает мне своей болтовней и мелочностью.

— Но ведь я кардинал, — возразил ему великий герцог. — Правда, папа, принимая во внимание неожиданно полученную мною корону, разрешил мне сложить с себя кардинальский сан и жениться, но мне совсем не хочется гореть в аду, и если я женюсь, то только на женщине, к которой я не буду чувствовать никакой любви и от которой я потребую наследников моего престола, а вовсе не пошлых утех брака.

— Против этого мне нечего возразить, — ответил граф, — ибо я не верю в то, что всемогущий бог снисходит до таких пустяков. Сделайте, если можете, ваших подданных счастливыми и просвещенными людьми, а там заводите себе хоть тридцать шесть любовниц.

— Я и одной не хочу заводить, — смеясь, ответил герцог, — а этой опасности я неизбежно подвергнусь, если снова увижу аббатису Санта-Рипарата. Она, конечно, лучшая женщина в мире, но наименее способная управлять не только монастырем, полным молодых девушек, насильно удаленных от мира, но даже самым благонравным собранием набожных старух.

Герцог так боялся увидеть вновь сестру Виргилию, что это взволновало графа. «Если он нарушит своеобразный обет, данный им, когда он получил от папы разрешение жениться, — подумал граф, размышляя о герцоге, — он будет терзаться потом всю свою жизнь». На следующий день граф отправился в монастырь Санта-Рипарата, где его приняли с величайшим любопытством и со всеми почестями, подобающими представителю государя. Фердинанд I предварительно послал одного из своих министров объявить аббатисе и монахиням, что государственные дела не позволяют ему уделить внимание их монастырю и что он навсегда передает свою власть в нем графу Буондельмонте, решения которого будут считаться окончательными.

Побеседовав с простодушной аббатисой, граф был возмущен дурным вкусом герцога: она не обнаруживала ума и вовсе не была хороша собою. Графу показались очень злыми те монахини, которые хотели помешать Феличе дельи Альмьери нанять еще двух горничных. Он попросил вызвать Феличе в приемную. Она дерзко ответила, что у нее нет времени для разговора с ним. Это позабавило графа; ему уже наскучило возложенное на него поручение, и он сожалел о любезности, оказанной им герцогу.

Граф заявил, что ему безразлично, будет ли он говорить с горничными Феличе или с ней самой, и распорядился, чтобы все пять горничных явились в приемную. Пришли только три и доложили, по приказанию своей госпожи, что она не может обойтись без двух остальных; на это граф, воспользовавшись своими правами представителя государя, приказал двум своим слугам войти в монастырь; они привели ему обеих упрямиц, и он в продолжение часа забавлялся болтовней пяти молодых и красивых девушек, почти все время говоривших разом. Только теперь наместник герцога из того, что эти девушки, сами того не замечая, разболтали ему, более или менее понял, что творится в этом монастыре.

Только пять или шесть монахинь можно было назвать пожилыми; около двадцати монахинь, хотя и молодых, были благочестивы, а остальные, молодые и красивые, имели любовников в городе. Правда, они могли видеться с ними очень редко. Но каким образом они виделись? Это было то, о чем граф не хотел расспрашивать горничных Феличе, но что он решил вскоре выяснить, расставив вокруг монастыря шпионов.

К своему большому удивлению, он узнал, что некоторые монахини были очень дружны между собою и что именно в этом заключалась причина вражды и раздоров в монастыре. Так, например, закадычной приятельницей Феличе была Роделинда де П..., подругой Челианы, самой красивой после Феличе девушки в монастыре, была юная Фабиана. У каждой из этих знатных затворниц была благородная камеристка, пользовавшаяся большей или меньшей благосклонностью своей госпожи. Например, Мартона, благородная камеристка аббатисы, завоевала ее благосклонность тем, что проявляла еще больше благочестивого рвения, чем сама аббатиса. Мартона молилась, стоя на коленях рядом с аббатисой, пять-шесть часов ежедневно, но это время казалось ей, по словам горничных, очень длинным.

Граф узнал еще, что любовников двух из этих монахинь, по-видимому, Феличе и Роделинды, зовут Родерико и Ланчелотто; но он не хотел задавать на этот счет прямых вопросов.

Час, проведенный им с этими горничными, отнюдь не показался ему длинным; но он был вечностью для Феличе, которая считала, что поступок наместника герцога, разом лишившего ее услуг всех пяти горничных, унизил ее достоинство. Она не могла больше сдерживать себя и, услышав издали оживленный разговор в приемной, ворвалась туда, хотя самолюбие подсказывало ей, что такое появление, явно вызванное нетерпением, могло показаться смешным, после того как она отказалась принять официальное приглашение посланца государя. «Но я сумею проучить этого наглеца», — подумала Феличе, отличавшаяся чрезвычайной надменностью. Итак, она ворвалась в приемную, едва поздоровалась с посланцем государя и приказала одной из горничных следовать за ней.

— Сударыня, если эта девушка вас послушается, я велю моим слугам снова войти в монастырь, и они тотчас приведут ее ко мне обратно.

— Я возьму ее за руку; осмелятся ли ваши слуги совершить насилие?

— Они приведут в эту приемную ее и вас, сударыня.

— И меня?

— И вас самих; а если я сочту это нужным, я велю увезти вас из этого монастыря, и вы отправитесь трудиться дальше над спасением вашей души в какой-нибудь маленький бедный монастырь на вершинах Апеннин. Я могу сделать и это и многое другое.

Граф заметил, что горничные побледнели; щеки самой Феличе покрылись бледностью, отчего она стала еще прекраснее. «Вот, несомненно, самая красивая женщина, какую мне когда-либо приходилось видеть, — подумал граф. — Надо продлить эту сцену». Она действительно продлилась и затянулась почти на три четверти часа. Феличе проявила в ней ум и высокомерный характер, позабавившие герцогского наместника.