Пэлем Вудхауз - Фамильная честь Вустеров Страница 2

     – Здорово, чучело, – произнесла она. – Зачем пожаловал?

     – Насколько  я  понял,  дражайшая  родственница, вы  изъявили  желание побеседовать со мной.

     – Но это вовсе не значит, что ты должен вломиться ко мне и оторвать от работы. Можно было  все  решить за полминуты по  телефону.  Но, видно, чутье тебе подсказало, что у меня сегодня дел невпроворот.

     – Если вы  огорчились, что  я не  смогу  пообедать с  вами, спешу  вас успокоить: останусь с величайшим удовольствием, как всегда. Чем нас порадует сегодня Анатоль?

     – Тебя –  ничем, мой юный  жизнерадостный нахал. К  обеду  приглашена Помона Грайндл, она писательница.

     – Буду счастлив познакомиться с Помоной Грайндл.

     – Никаких  знакомств.  Мы обедаем вдвоем,  только  она и я. Я  пытаюсь уговорить ее дать нам для "Будуара" роман с продолжением. А  ты, пожалуйста, сходи в антикварную  лавку  на Бромптон-роуд  –  она прямо за  католическим собором, ты сразу увидишь, – и скажи, что корова – никуда не годный хлам.

     Я ничего не понял. Было полное впечатление, что тетушка бредит.

     – Какая корова? И почему она хлам?

     – В  лавке продается  сливочник работы восемнадцатого  века,  в  форме коровы. Том после обеда хочет его купить.

     Я начал прозревать.

     – А, так эта штука серебряная?

     – Серебряная.  Такой  старинный кувшинчик. Придешь в лавку,  попросишь показать его тебе и охаешь последними словами.

     – Но зачем?

     – Ну ты и олух. Чтобы сбить с продавцов  спесь.  Посеять  в  их  душах сомнения, выбить почву из-под ног и заставить снизить цену. Чем  дешевле Том купит корову,  тем больше  обрадуется, а мне нужно, чтобы  он был на седьмом небе  от счастья,  потому  что, если Помона  Грайндл  согласится отдать  нам роман, придется мне основательно разорить Тома.  Эти знаменитые писательницы настоящие грабители.  Так что не  трать времени  попусту, беги в  лавку и  с отвращением потряси головой.

     Я всегда готов  услужить  любимой  тетке, но на сей  раз  был  вынужден объявить  nolle  prosequi [1],   как выразился бы  Дживс.  Его  послепохмельные эликсиры поистине чудодейственны, но, даже приняв их, вы не в состоянии трясти головой.

     – Голову я даже повернуть не могу. Во всяком случае, сегодня.

     Она с осуждением выгнула правую бровь.

     – Ах  вот,  значит,  как?  Предположим,  твоя гнусная невоздержанность лишила тебя способности владеть головой, но нос-то ты сморщить в состоянии?

     – Это пожалуйста.

     – Тогда  действуй. И  непременно фыркни. Громко  и  презрительно.  Да, главное не забудь: скажи, что корова слишком молода.

     – Зачем?

     – Понятия  не  имею.  Наверное,  для серебряного изделия  это  большой изъян.

     Она внимательно вгляделась в мое серое, как у покойника, лицо.

     – Итак, мой птенчик вчера опять  прожигал  жизнь?  Удивительное  дело! Каждый раз, как  я  тебя вижу, ты страдаешь  от  жестокого похмелья. Неужели пьянствуешь беспробудно? Может быть, даже во сне пьешь?

     Я возмутился:

     – Обижаете,  тетенька.  Я  напиваюсь  только  по  особо  торжественным случаям. Обычно я  очень  умерен: два-три  коктейля,  бокал вина за  обедом, может быть, рюмка ликера с кофе – вот все, что  позволяет  себе ваш Бертрам Вустер. Но вчера вечером я устроил мальчишник для Гасси Финк–Ноттла.

     – Ах вот оно что, мальчишник. – Она рассмеялась –  несколько громче, чем хотелось бы, учитывая мое  болезненное  состояние;  впрочем, тетушка моя дама своеобразная: от ее хохота  штукатурка  с потолка осыпается. – Да  еще для  Виски-Боттла! Кто  бы мог  подумать!  Ну и  как вел  себя наш  любитель тритонов?

     – Разошелся – не остановить.

     – Неужели даже спич произнес на этой вашей оргии?

     – Произнес.   Я  сам   удивился.  Думал,   будет  краснеть,   мямлить, отнекиваться,  однако  ничего  подобного.  Мы  выпили  за  его  здоровье, он поднимается, невозмутимый, как нашпигованный салом  жареный  фазан,  –  это сравнение Анатоля, – и буквально завораживает нас своим красноречием.

     – Надо полагать, еле на ногах держался?

     – Напротив, был возмутительно трезв.

     – Приятно слышать о такой перемене.

     Мы мысленно перенеслись  в  тот летний день в  ее  имении в Вустершире, когда  Гасси,  не упустивший случая нагрузиться выше ватерлинии,  поздравлял юных питомцев средней школы из Маркет–Снодсбери  на  церемонии  вручения  им ежегодных наград.

     Когда я  хочу рассказать анекдот  о человеке, который уже фигурировал в моих историях,  я вечно затрудняюсь, не зная, сколько  именно сведений о нем следует сообщить, предваряя свою историю. Этот  вопрос требует всестороннего рассмотрения.  Вот,  например,   сейчас:  если  я  буду  считать,  что  моим слушателям  все  известно  о Гасси Финк-Ноттле,  те,  кого  не  было в нашей компании в первый раз, мало что  поймут. С другой стороны, если я для начала попытаюсь изложить историю жизни моего героя томах эдак  в десяти, слышавшие меня  раньше  начнут  давиться  зевотой  и  роптать, дескать, знаем,  знаем, переходи к  сути.  По-моему,  единственный  выход  – побыстрее оттараторить самое  важное  для непосвященных и с извиняющейся  улыбкой  развести  руками перед остальными – вы уж, пожалуйста, потерпите минуту-другую, поболтайте о чем-нибудь забавном, я мигом закруглюсь.

      Так  вот,  вышеупомянутый Гасси  –  мой  приятель;  достигнув  зрелого возраста, он похоронил себя в  деревенской  глуши и посвятил все свое  время изучению тритонов, держал этих тварей  в  аквариуме и буквально не сводил  с них глаз, наблюдая за их повадками. Вы бы назвали его  убежденным анахоретом – может  быть,  вам  знакомо  это  слово – и попали бы в яблочко. Даже при самом буйном  воображении невозможно себе  представить, что этот чудак не от мира сего  способен шептать нежные слова  признания в розовое  девичье ушко, дарить обручальные кольца  и покупать разрешение  на венчание в  церкви.  Но Любовь коварна. Увидев в один прекрасный день Мадлен Бассет, он втрескался в нее  как  последний  идиот,  послал  уединенную  жизнь  к  чертям,  бросился ухаживать за Мадлен  и  после многочисленных злоключений добился взаимности, так что теперь  ему  в скором  времени  предстоит натянуть клетчатые  брюки, воткнуть в петлицу гардению и предстать с этой мерзкой девицей пред алтарем.

     Я называю  эту девицу мерзкой, потому  что она и  вправду омерзительна. Вустеры  славятся  рыцарским  отношением  к  женщине,  но  лицемерить  мы неспособны.  Вздорная,   кислая,  сентиментальная  дурочка,  без  конца  томно закатывает глазки  и сюсюкает, голова  набита опилками, послушали бы вы, что она несет  о зайцах и  звездах. Помнится,  уверяла меня как-то  раз, что  на самом  деле  зайцы – это гномы из свиты  какой-то  там  феи,  а  звезды  – ромашки, растущие на небе у Господа. Чушь собачья, конечно. Никакие зайцы не гномы, а звезды – не ромашки.

     Тетя Далия снова раскатилась  своим  басовитым смехом – воспоминание о речи Гасси перед питомцами школы в Маркет-Снодсбери неизменно вызывало у нее приступ веселья.

     – Ох уж этот наш Виски-Боттл! Кстати, где он сейчас?

     – Гостит в  поместье  папаши Бассета  "Тотли-Тауэрс",  это в Тотли,  в графстве Глостершир. Вернулся туда сегодня утром. Венчание будет происходить в местной церкви.

     – Ты поедешь?

     – Сохрани Господь!

     – Понимаю, тебе было бы тяжело. Ведь ты влюблен в эту барышню.

     Я вытаращил глаза.

     – Влюблен?  В   кретинку,  которая   убеждена,  что  всякий  раз,  как какая-нибудь волшебница высморкается, на свет рождается младенец?

     – Ну, не знаю. Однако же ты был с ней помолвлен, это всем известно.

     – Ровно пять минут,  и то по недоразумению. – Я был  страшно уязвлен. – Дражайшая тетушка, вам отлично известна подоплека этой гнусной истории.

     Настроение у меня  испортилось. Не люблю вспоминать этот эпизод. Изложу его  буквально в двух  словах.  Не  в  силах оторваться  от  своего  давнего увлечения  –  тритонов,   Гасси  стал  ухаживать  за  Мадлен  Бассет  через пень-колоду и даже попросил меня временно оказывать ей знаки внимания вместо него. Не  мог  же  я  отказать  другу,  а  эта полоумная решила, что я в нее влюбился.  Кончилось  тем,  что  после  знаменитого   выступления  Гасси  на церемонии вручения  наград она отвергла его на какой-то  срок и приблизила к своей особе меня, и мне осталось лишь смириться с приговором злой судьбы. Ну скажите, если девице вдруг втемяшилось, что вы сходите по ней  с  ума, и она является  к  вам  с признанием, что  дает  своему  жениху  отставку и готова связать  свою  жизнь с вами, – так вот,  спрашиваю  я  вас,  разве  есть  у порядочного человека выбор?