Кнут Гамсун - В прерии (пер. Комаровой) Страница 2

Эванс был настолько потрясающе любезен, что отвел меня в сторонку и попытался уговорить ехать с ним в леса Висконсина рубить дрова зимой. Как только он запасется новыми рубашками, парой брюк и массой новых романов, он снова отправится в леса, объяснил он, и будет там до весны. А когда придет весна, он опять отправится куда-нибудь в прерию. Уже двенадцать лет он делит жизнь между лесом и прерией и так к этому привык, что теперь все идет само собой.

Но на мой вопрос о том, что же такое могло привести его в самом начале на этот путь, он ответил — как часто бывает с выпившими — не длинным и грустным рассказом о том, как все случилось, а лишь одним словом: обстоятельства.

— Какие? — спросил я.

— Обстоятельства! — ответил он снова. И замолчал.

Позднее в этот вечер я видел его в боковой комнате этого кабака, где играли в кости. Эванс проиграл. Он был порядочно пьян и не думал о деньгах. Когда я вошел, он показал мне какие-то купюры, говоря:

— У меня еще есть деньги, вот смотри.

Кто-то посоветовал ему закончить игру; один из его сородичей, ирландец по имени О’Брайен, напомнил, что ему понадобятся деньги на железнодорожный билет. И это Эванса оскорбило.

— Ну деньги на билет ты мне одолжишь, — заявил он.

О’Брайен отказался и ушел.

Теперь Эванс завелся. Он поставил на кон все свои деньги и проиграл. Отнесся к этому спокойно. Он зажег сигару и с улыбкой повернулся ко мне:

— Ты ведь одолжишь мне на дорогу?

Я, несколько отупев в конце концов от той дряни, что была в бутылках с верхних полок, расстегнул куртку и протянул Эвансу свой бумажник со всем содержимым. Я хотел показать ему, что с охотой дам ему денег на билет и предоставил ему самому взять нужную сумму. Он посмотрел на меня и на бумажник. В нем происходило что-то странное. Он раскрыл бумажник и увидел, что там все мои деньги. Когда он снова обернулся ко мне, я просто кивнул.

Мой кивок он понял по-своему — решил, что я отдаю ему все.

— Благодарю тебя, — сказал он.

И, к моему ужасу, поставил на кон все мои деньги и начал новую игру.

Я хотел было его остановить, но сдержался. Пусть он сначала потратит, как хочет, дорожные деньги, подумал я. Но когда он проиграет эту разумную сумму, я возьму назад остальное.

Однако Эванс больше не проигрывал. Как будто вдруг сразу протрезвев, он играл быстро и решительно. То доверие, которое было оказано ему перед лицом стольких товарищей, переродило его. Молча и прямо сидел он на высоком табурете, который служил ему стулом, делал ставки и забирал выигрыш. Проиграв один раз, он сразу же удваивал ставку; он проиграл три раза подряд, удваивая ставку каждый раз, и в конце концов забрал весь банк. Затем он поставил пятидолларовую монету и заявил, что если выиграет, то кончит играть.

Он проиграл.

И продолжал играть.

Спустя час он протянул мне полный бумажник; он вел точный подсчет во время игры. У самого у него осталась теперь груда купюр. Он продолжал играть. И вдруг поставил все, что у него было. Среди нас, зрителей, пронесся ропот.

Эванс сказал:

— Все равно — проиграю или выиграю, я кончаю играть.

Он выиграл.

Эванс поднялся.

— Пожалуйста, выплатите мне деньги! — сказал он.

— Завтра, — ответил банкомет. — Сегодня у меня нет. Я расплачусь завтра.

Эванс сказал:

— Ладно, тогда завтра…

Только мы собрались выходить, как в комнату с тяжелым топотом вошли какие-то люди. Они несли изувеченный труп. Это ирландец О’Брайен только что попал под состав с пшеницей, ему отрезало обе ноги, одну до бедра. Он был уже мертв. Он вышел из нашей комнаты и в темноте свалился прямо под колеса поезда. Труп положили на пол и прикрыли…

Потом мы, кто как мог, устроились на ночлег; кое-кто улегся прямо на полу в кабачке. Мы с норвежцем из Валдреса устроились в городе, на сеновале.

Утром пришел Эванс.

— Ты получил деньги у банкира? — спросил второй норвежец.

— Нет еще, — ответил Эванс, — я был в поле, копал могилу для нашего товарища.

Мы похоронили О’Брайена недалеко от городка в ящике, который мы подобрали у какого-то дома. Поскольку труп теперь был коротким, ящик подошел по длине. Мы не пели псалмов, не читали молитв; но все были в сборе и постояли минуту, держа шляпы в руке.

И вот эта церемония кончилась…

Но когда Эванс пришел получать выигрыш, оказалось, что хитрый банкомет исчез. И к этому Эванс отнесся так же спокойно, как ко всему остальному, похоже, ему было все равно. Однако у него оставалось еще много денег, он мог спокойно заплатить за билет и купить свои рубашки, брюки и романы. А значит, он был оснащен на зиму.

Мы остались в городке до вечера следующего дня. Вели себя, как раньше, и опустошили весь кабак. Многие работники остались без гроша, когда уезжали, а так как денег на билет не было, они прокрались в грузовой поезд и зарылись в пшеницу. Но у старого горбатого повара из Айовы этот трюк не прошел. Ему повезло, он незаметно забрался в пшеницу, но сидеть там тихо не мог. В опьянении он начал своим женским голосом петь непотребные песни, его обнаружили и выбросили из поезда. А при обыске у этого человечка нашли столько денег, что он свободно мог бы купить билеты на всех нас, вот ведь мошенник!

Мы разъехались кто куда. Норвежец из Валдреса купил маленький тир в каком-то городке Миннесоты, а повар отправился на запад, на тихоокеанское побережье. Но Эванс наверняка еще бродит в своих шелковых рубашках и щедрой рукой раздает деньги. И каждое лето он проводит в прерии, убирает пшеницу, а каждую зиму находится в лесах Висконсина и рубит дрова. Теперь это его жизнь.

Жизнь, которая, возможно, не хуже всякой другой. Я был достаточно отуманен последним свиным пойлом из бутылок с верхней полки, я распахнул куртку и подал Эвансу свой бумажник со всем, что в нём было. Я хотел показать этим, что охотно даю ему деньги на дорогу, сколько надо. Он посмотрел на меня и на бумажник. Он вздрогнул от удивления и, открыв бумажник, увидел, что там все мои деньги. Когда он опять поднял голову ко мне, я кивнул ему.

Этот кивок был им неверно понят. Он подумал, что я отдаю ему всё.

— Благодарю тебя! — сказал он. И, к великому моему испугу, он опять начал играть, ставя из моих денег.

Я хотел сначала остановить его, но потом удержался. Пусть тратит дорожные деньги, как хочет, подумал я. Но если он проиграет большую сумму, я возьму остаток обратно.

Но Эванс больше не проигрывал. Он сразу протрезвился и стал играть решительно и быстро. Доверие, оказанное ему мной на глазах стольких товарищей, переродило его. Он сидел, высокий и молчаливый, на бочонке из-под виски, который служил ему стулом, ставил и забирал выигрыши. Проиграв, он удваивал ставку; он проиграл подряд три раза и три раза удваивал ставку, вернув, в конце концов, всё. После этого он поставил пять долларов и сказал, что если выиграет, то кончит игру.

Он проиграл.

И продолжал игру.

Через час он возвратил мне мой бумажник с деньгами; он вёл строгий счёт во время игры. Сам он теперь опять имел кучу бумажек. Он продолжал играть. Но внезапно поставил всё, что имел. По всей комнате прошёл ропот среди нас.

Эванс сказал:

— Проиграю или выиграю, но больше не играю.

Он выиграл. Эванс поднялся.

— Будьте любезны заплатить! — сказал он.

— Завтра, — ответил банкомёт. — Я не имею столько здесь. Я как-нибудь рассчитаюсь завтра.

— Хорошо, завтра, так завтра!..

Мы хотели уходить, когда вошло несколько человек в комнату, тяжело стуча. Они несли изуродованное тело. Это был ирландец О’Брайен, тот самый, который отказался одолжить Эвансу деньги на дорогу. Он только-что был раздавлен поездом с пшеницей, обе ноги ему отрезало, одну высоко у бедра. Он был уже мёртв. Он вышел из комнаты и в темноте попал прямо под поезд. Тело положили на пол и покрыли…

Потом устроились мы ночевать, как могли, некоторые легли на пол в самом трактире. Вальдресец и я нашли место в городе.

Утром идёт Эванс по улице.

— Заплатил тебе банкир? — спрашивает вальдресец.

— Ещё нет, — отвечает Эванс. — Я был в поле и копал могилу для товарища.

Мы похоронили О’Брайена за городом, в ящике, добытом в одном доме. К счастью, ящик оказался впору, так как труп был коротко обрезан. Мы не пели над ним и не молились; но собрались все и минуту постояли с шапками в руках.

Так церемония и кончилась…

Но когда Эванс захотел получить выигрыш, оказалось, что прогоревший банкир исчез. Совершенно равнодушно, с тем же спокойствием, как и ко всему другому, отнёсся Эванс и к этому. Он имел достаточно денег, чтоб купить себе билет, рубашек, штаны и романы. А всем этим Эванс обезпечен был до зимы.

Мы пробыли в городе ещё следующий день до вечера. Мы жили так же и выпили в трактире всё. Покидая это место, многие рабочие не имели ни гроша для железной дороги и забирались в товарные вагоны, хоронясь в пшенице. Но старому, горбатому повару, норвежцу из Айовы, пришлось скверно. Удачно он залез в пшеницу, но не мог улежать там спокойно и начал спьяну распевать скверные песни своим бабьим голосом. Так он был найден и выброшен вон. И при обыске нашли на этом человечишке так много денег, что он свободно мог всем нам купить билеты, негодяй!