Кнут Гамсун - Под осенней звездой (пер. Благовещенская) Страница 2

— Маляръ? Я вовсе не маляръ, — говоритъ онъ. — Но когда меня спрашиваютъ, сумѣю ли я выкрасить стѣну избы, то я, конечно, отвѣчаю, что сумѣю. А если меня кто-нибудь спроситъ, сумѣю ли я то и сё, то я такъ же отвѣчу, что умѣю. А у тебя отличная водка, скажу я тебѣ.

Его меня и двѣ дочери жили на разстояніи мили отъ острога; онъ ходилъ къ нимъ каждую субботу. Его дочери были уже взрослыя, а одна изъ нихъ была замужемъ, и Гриндхюсенъ былъ дѣдушкой. Онъ долженъ былъ два раза покрыть краской избу Гунхильдъ; а потомъ онъ намѣревался итти въ усадьбу священника, гдѣ онъ подрядился рыть колодецъ. Работы было всегда достаточно по деревнямъ — то тутъ, то тамъ. А когда наступала зима, онъ шелъ въ лѣсъ рубить деревья или же отдыхалъ нѣкоторое время, ожидая, не подвернется ли какая-нибудь работа. Семья его была не велика, и онъ всегда надѣялся какъ-нибудь пробиться.

— Если бы я только имѣлъ возможность, то я купилъ бы себѣ инструменты, необходимые для каменщика, — сказалъ однажды Гриндхюсенъ.

— А ты развѣ и каменщикъ также?

— Вовсе я не каменщикъ. Но когда колодецъ будетъ вырытъ, то придется выстилать его камнемъ.

Я брожу по острову и, по своему обыкновенію, думаю о томъ и о другомъ. Покой, покой! Мнѣ кажется, что каждое дерево въ лѣсу изливаетъ на меня небесный покой. Я замѣчаю, что маленькихъ птичекъ остaлось очень мало; только вороны молча перелетаютъ съ мѣста на мѣсто и тяжело опускаются на землю. Отъ времени до времени кисти рябины падаютъ съ деревьевъ и тонутъ въ густомъ мхѣ.

Быть можетъ, Гриндхюсенъ и правъ, что человѣкъ всегда можетъ какъ-нибудь пробиться и приспособиться. Я не читалъ газетъ двѣ недѣли, а я живу тѣмъ не менѣе, мнѣ даже хорошо, я совершенствуюсь въ смыслѣ пріобрѣтенія внутренняго мира, я пою, я стою съ непокрытой головой и любуюсь по вечерамъ на звѣздное небо.

Въ послѣднія восемь лѣтъ я сидѣлъ въ кафе и возвращалъ лакеямъ вилку, когда она не была достаточно чиста, но здѣсь у Гунхильдъ я вилки не возвращаю! «Замѣтилъ ли ты, — говорю я самъ себѣ, - что когда Гриндхюсенъ зажигалъ трубку, то онъ держалъ въ пальцахъ спичку, пока она не сгорѣла почти вся, и при этомъ онъ не обжегъ себѣ пальцевъ?» Я обратилъ вниманіе также и на то, что по его рукѣ ползла муха, но онъ ее не согналъ, а можетъ быть, онъ даже и не почувствовалъ ея. Вотъ какъ настоящій мужчина долженъ относиться къ мухамъ.

Вечеромъ Гриндхюсенъ садится въ лодку и отчаливаетъ отъ острова. Я брожу по берегу залива, напѣваю, бросаю въ воду камни и вытаскиваю на берегъ плавающія полѣнья. Небо усѣяно звѣздами, и луна ярко сіяетъ. Часа черезъ два Гриндхюсенъ возвращается, и въ лодкѣ у него цѣлая коллекція инструментовъ. «Онъ навѣрное гдѣ-нибудь стащилъ ихъ», — думаю я. Мы дѣлимъ между собою ношу, взваливаемъ ее себѣ на плечи и прячемъ инструменты въ лѣсу.

Между тѣмъ, наступила ночь, и мы расходимся по домамъ.

На слѣдующій день домъ окончательно выкрашенъ, но чтобы выработать полный день, Гриндхюсенъ идетъ рубить дрова до шести часовъ. Я беру лодку Гунхильдъ и отправляюсь на рыбную ловлю, чтобы не присутствовать при его уходѣ. Рыба не ловится, мнѣ холодно, и я часто смотрю на часы. «Ну, теперь его уже тамъ больше нѣтъ», — думаю я и около семи часовъ отправляюсь домой. Оказывается, Гриндхюсенъ уже переправился на материкъ; онъ окликаетъ меня съ берега и прощается со мной.

Мое сердце радостно забилось, словно раздался голосъ изъ далекой поры молодости, изъ Скрейи, звучавшій цѣлый вѣкъ тому назадъ.

Я переправляюсь къ нему на лодкѣ и говорю:

— Справишься ли ты одинъ съ рытьемъ колодца?

— Нѣтъ, мнѣ придется взять еще кого-нибудь съ собой.

— Такъ возьми меня! — сказалъ я. — Подожди здѣсь, я только пойду разсчитаюсь.

Но едва я отчалилъ отъ берега, какъ Гриндхюсенъ крикнулъ мнѣ:

— Нѣтъ, уже надвигается ночь. А кромѣ того, ты вѣрно болтаешь зря?

— Подожди нѣсколько минутъ. Мнѣ необходимо только съѣздить на островъ.

И Гриндхюсенъ усѣлся на берегу залива. Онъ вѣрно, вспомнилъ, что у меня оставалось еще немного отличной водки въ бутылкѣ.

IV

Была суббота, когда мы пришли въ усадьбу священника. Послѣ долгихъ колебаній Гриндхюсенъ согласился взять меня въ помощники. Я закупилъ провизіи, купилъ себѣ рабочій костюмъ и стоялъ теперь въ блузѣ и высокихъ сапогахъ. Я былъ свободенъ, никто меня не зналъ. Я выучился ходитъ большими тяжелыми шагами, а что касается до пролетарской внѣшноcти, то какъ мое лицо, такъ и руки уже раньше этимъ отличались. Намъ разрѣшили жить въ усадьбѣ, а харчи мы могли себѣ готовить въ пивоварнѣ.

И вотъ мы начали рыть.

Я хорошо дѣлалъ свое дѣло, и Гриндхюсенъ былъ мною доволенъ.

— Вотъ увидишь, изъ тебя еще выйдетъ работникъ хоть куда, — сказалъ онъ.

Черезъ нѣсколько времени къ намъ вышелъ священникъ, и мы ему поклонились. Это былъ пожилой человѣкъ, говорившій медленно, какъ бы обдумывая свои слова. Его глаза были окружены цѣлой сѣтью морщинъ, которыя какъ будто образовались вслѣдствіе непрерывнаго добродушнаго смѣха. Онъ извинился передъ нами и сказалъ, что съ курами нѣтъ никакого сладу и что онѣ постоянно забираются въ садъ, а погому онъ попросилъ бы насъ сперва поправить немного заборъ въ нѣкоторыхъ мѣстахъ.

Гриндхюсенъ отвѣтилъ, что, конечно, этой бѣдѣ можно помочь.

Мы отправились въ садъ и начали чинить заборъ. Въ то время, какъ мы работали, къ намъ подошла молоденькая дѣвушка и стала смотрѣть на нашу работу. Мы поклонились ей, и она показалась мнѣ прекрасной. Потомъ къ намъ подошелъ также мальчикъ-подростокъ; онъ смотрѣлъ на насъ и задавалъ намъ множество вопросовъ. Это были навѣрное братъ и сестра, Работалось такъ легко, пока эти молодыя существа стояли и смотрѣли на насъ,

Но вотъ наступилъ вечеръ. Гриндхюсенъ ушелъ къ себѣ домой, а я остался въ усадьбѣ. Я ночевалъ на чердакѣ.

На другой день было воскресенье. Я не посмѣлъ надѣть свое городское платье, такъ какъ боялся показаться слишкомъ наряднымъ, но я вычистилъ свой рабочій костюмъ и пробродилъ по усадьбѣ все это тихое воскресное утро. Я болталъ съ работниками и, по ихъ примѣру, шутилъ съ работницами. Когда въ церкви зазвонили, я послалъ къ господамъ за молитвенникомъ, и сынъ священика вынесъ мнѣ его. Самый большой изъ работниковъ далъ мнѣ надѣть свою куртку, но она все-таки оказалась мала для меня. Однако, когда я снялъ блузу и жилетъ, она кое-какъ влѣзла на меня, и я отправился въ церковь.

Мой внутренній покой, который я вырабатывалъ на островѣ, не стоилъ многаго, какъ это оказалось. Когда загудѣлъ органъ, мое спокойствіе вдругъ исчезло, и я чуть не разрыдался. «Чего нюни распустилъ, вѣдь это только неврастенія!» — крикнулъ я на себя внутренно. Я усѣлся въ сторонкѣ и старался по возможности скрыть свое волненіе. Но я былъ радъ, когда наконецъ служба окончилась.

Послѣ того, какъ я сварилъ себѣ мясо и пообѣдалъ, я получилъ приглашеніе итти въ кухню пить кофе. Въ го время, какъ я сидѣлъ тамъ, пришла молодая барышня, которая наканунѣ смотрѣла на нашу работу въ саду. Я всталъ и поклонился ей, и она отвѣтила. Она была такая хорошенькая, потому что была очень молода, и у нея были прелестныя руки. Когда я уходилъ, я забылся и сказалъ:

— Благодарю васъ тысячу разъ за вашу любезность, прелестное созданіе!

Она въ изумленіи посмотрѣла на меня, сдвинула брови, и понемногу все ея лицо зардѣлось. Потомъ, пожавъ плечами, она вышла изъ кухни. Она была такая молоденькая.

Нечего сказать, хорошую я шутку выкинулъ!

Очень недовольный собой, я пробрался въ лѣсъ и скрылся тамъ отъ людскихъ глазъ. «Ахъ, ты, идіотъ, и помолчать, не умѣешь! Ихъ, ты дуралей этакій!» — ругалъ я себя.

Домъ священника стоялъ на пригоркѣ, а на самой вершинѣ горы находилось плоское мѣсто, поросшее расчищеннымъ лѣсомъ. Мнѣ вдругъ пришла въ голову мысль, что колодецъ слѣдовало бы вырыть на горѣ, а оттуда пронести воду въ домъ. Я осматриваю возвышенность и прихожу къ заключенію, что уклонъ достаточно великъ. На обратномъ пути я считаю шаги и насчитываю двѣсти пятьдесятъ футовъ.

А впрочемъ, что мнѣ за дѣло до колодца? Да и не стоитъ снова впадать въ ошибку и подвергаться униженіямъ!

V

Въ понедѣльникъ утромъ Гриндхюсенъ возвратился въ усадьбу, и мы начали рыть. Старый священникъ опять вышелъ къ намъ и спросилъ, не можемъ ли мы сперва поставить столбъ на дорогѣ, которая вела въ церковь. Ему такъ не хватало этого столба; онъ раньше уже тамъ стоялъ, но его повалило вѣтромъ. Этотъ столбъ былъ ему необходимъ для того, чтобы вывѣшивать на немъ разныя объявленія и оповѣщенія.

Мы поставили новый столбъ и употребили всѣ старанія, чтобы онъ стоялъ прямо, какъ свѣчка. Вмѣсто крыши мы на него надѣли шапочку изъ цинка.

Въ то время, какъ я возился съ этой шапочкой, Гриндхюсенъ вдругъ предложилъ выкрасить столбъ въ красную краску; у него оставалось еще немного этой краски отъ дома Гунхильдъ. Однако, священникъ хотѣлъ выкрасить столбъ въ бѣлую краску. Такъ какъ Гриндхюсенъ безтолково спорилъ и настаивалъ на своемъ, то я вмѣшался и сказалъ, что объявленія лучше будутъ видны на красномъ фонѣ. Тогда священникъ улыбнулся, при чемъ вокругъ его глазъ образовалась новая сѣть морщинъ, и сказалъ: «Да, ты правъ».