Михаил Старицкий - Недоразумение Страница 2

Чем больше он торопился и волновался, тем меньше ему давалась работа: фраза не клеилась, слова повторялись, местоимение "который" совалось в каждую строку… Приходилось рвать четвертушки, перекрещивать их, делать приписки, перемещать фразы… а время как нарочно шло быстро, неудержимо. Короп прихлебывал постоянно и чай с ромом, и ром с чаем, не выпуская папироски изо рта… и все писал да писал… Пот выступил у него на лбу, глаза потускнели, строки стали путаться и слова вертеться, а он все писал; но, к ужасу его, увеличивалась лишь куча изорванной бумаги, а годных листиков на столе все было мало; полфельетона, не больше! А нужно было не только докончить фельетон, но просмотреть и подогнать предыдущее, а главное — все переписать.

Андрей Степаныч взглянул на часы и обомлел: было уже шесть, а и трети работы не сделано!

— Пропало, погибло все! — простонал он. — Очевидно, не успею! И вот через пьяную болтовню и глупый сон лопнула карьера! Это нечто фатальное!

Он вскочил с кресла и начал в исступлении ходить быстро по комнате.

— Да что же, неужели спасенья нет? — завопил он, ломая руки. — Вздор, вздор! Я малодушничаю, как баба, и теряю лишь время: кончить фельетон, как-нибудь кончить и переписать, а остальное после, — солгу, что забыл упаковать, что ли… — и Короп с новой энергией принялся за работу.

Наконец он поставил точку и взглянул на часы: было без пяти минут восемь.

— Фу, устал! — вздохнул он облегченно. — За три часа перепишу… и — на вокзал!

Короп сбросил для большей свободы движений халат, приготовил бумагу, подтасовал черновые шпаргалы и прилег на кушетке расправить усталые члены; но только что он, потянувшись сладостно, направился было к письменному столу, как у парадной двери раздался резкий звонок.

— Не пускать никого! — крикнул Короп вышедшей из кухни старухе. — Меня дома нет, слышишь? Пропал без вести! — и он принялся быстро писать.

Но усиленные звонки и дерзкий стук в дверь оторвали снова от работы. Перепуганная кухарка появилась и объявила, что это ломится полиция.

— По-ли-ция?! — вскочил Короп и окаменел. — Отвори! — прошептал он коснеющим языком, натягивая машинально халат.

В гостиную вошли с шумом нежданные гости: его мосць пан Иван — адъютант, знакомый Коропу по деловым столкновениям, пан Николай — полисмен, Циркула, еще больше знакомый, жандарм, два полицейских, два дворника в качестве понятых и два сотрудника.

Андрей Степанович стоял ни жив ни мертв и переводил испуганные глаза от адъютанта к приставу и к понятым, но пан Иван был непроницаем, пан Николай пожимал лишь плечами в знак того, что "не его в том вина", а дворники почесывались совершенно безучастно.

Длилась тягостная минута молчания.

— Простите, пане, — прервал наконец молчание адъютант, и его лицо выразило сожаление и непоколебимость, — простите, что потревожили, но прежде всего долг службы.

— Да, прежде всего, конечно, долг… — повторил растерявшийся Короп, улыбнулся глупо и еще больше смутился.

— Совершенно верно, — протянул его мосць, пронизывая испытывающим взглядом хозяина. — Так не будемте терять золотого времени, — обратился он к сотоварищам, — и приступим к исполнению печальных обязанностей… Позвольте ваши ключи, пане, от шкафов, ящиков, шкатулок и прочего… Не мешает осмотреть и чердак, — мигнул он околоточному.

Теперь только понял Короп весь ужас своего положения и почувствовал, что под его ногами разверзается бездна… Молнией пронеслись в его голове вчерашние безумные речи и представилась въявь сидорова коза…

— За что же? По какому поводу? — запротестовал было он дрогнувшим голосом.

— Узнаете своевременно, — ответил ему сухо блюститель и подчеркнул строго: — Прошу ключи!

— Вот мои… а жена свои увезла… Я ничего не понимаю… как хотите, вельможный пане, но с хорошими знакомыми так… — путался совершенно Короп и вместе с ключами подавал адъютанту и чернильницу, и коробку спичек.

— Нет, мне пока только ключи, — отклонил тот любезно чернильницу, — что же касается ключей супруги вашей, то и без них обойдемся… замков не испортим.

Полисмен в знак сочувствия к Коропу вздохнул и стал подкручивать себе бакенбарды.

Приступили. Сначала осмотрели тщательно обе комнаты и переднюю, освидетельствовали помещения под кроватью, под диваном и стульями и даже в печке, но никого не нашли.

— Здесь решительно никого нет, — доложил мягко и пристав.

— А в кухне? — спросил с раздражением адъютант.

— Ни в кухне, ни на чердаке! — пробасил хрипло солдат. — Кухарка клянется, что никто здесь, окромя сторожа из суда, не бывал.

— Неужто успели? — процедил злобно блюститель. — Гм, гм! Из молодых, да ранний! Стали перебирать бумаги и письма Андрея Степаныча.

— Это что? — спросил адъютант, рассматривая исписанные листики на столе и на полу.

— Мои сочинения, — вздохнул грустно Короп и почувствовал холодное лезвие в своем сердце.

— Какого сорта?

— Романические…

— Романические? — усомнился было адъютант, но, рассмотрев несколько листиков, бросил их небрежно на стол.

Отперли ящики в бюро, перебрали все до строчки, но подозрительного ничего не нашли. Это бесило сотрудников, и они в поте лица изощряли свои способности: все ящики, сундуки, шкатулочки были перешарены… и все напрасно! Чем ближе приближалась работа к концу, тем мрачней и мрачней становился его мосць: подрывалась его распорядительность, компрометировалась бдительность, страдал авторитет… Короп же до того был убит, что и не радовался даже отсутствию улик.

Наконец все было вскрыто, обнажено, растерзано и, к ужасу пана Ивана, ничего в оном не усмотрено.

— Напишете протокол там, в участке, — произнес наконец он глухо, — что никого и ничего не нашли; возьмите для подписи двух понятых… мы после… а остальные — по домам!

По уходе околоточного и гостей адъютант пригласил Коропа сесть и приступил к допросу.

После обычных опросов относительно лет, звания, вероисповедания и прочего пан Иван поинтересовался следующим:

— Скажите, пожалуйста, много у вас бывает молодежи?

— Какой молодежи? — побледнел Короп.

— Такой, всякой… студентов, например, и тому подобное.

— Никто, никто у меня не бывает… — поторопился как-то искусно отречься от такого предположения Короп.

— Странно, — улыбнулся саркастически адъютант, — вам молодежь так сочувствует, и вы, кажется, симпатизируете зеленым порывам…

— Я? Помилуйте!.. С какой стати?.. Весь погружен в кропотливую канцелярскую работу… у меня и времени нет на порывы… да и вообще я к этим глупостям ни малейшего… — путался Андрей Степаныч, а в голове у него гудело: "А что, ужин? Публичные речи? Язычок?"

— Так к вам молодежь не питает доверия и вы ей не сочувствуете?

— Боже меня сохрани!.. Напротив… — заикнулся и смолк Короп, а в виски ему стучало: "Ой, значит, качали, наверно, качали! Ну, теперь и отправляйся к Макару с телятами!"

— Слушайте, Андрей Степаныч, — заговорил серьезным, громовержным тоном испытующий. — Бросьте играть роль, хотя вы и прекрасно ее исполняете, умеете концы хоронить, но лучше бросьте! Для нас ведь формальных улик не нужно, достаточно одного убеждения… и вот это убеждение вы поколебать можете лишь полной откровенностью и детским чистосердечием, а своими увертками и формальной казуистикой вы лишь утвердите нас в нем и сами себе выроете яму… Заметьте себе, Андрей Степаныч, что правосудие не спит, а имеет тысячу глаз и две тысячи ушей.

— Ради бога, вельможный пане, — залепетал плохо ворочавшимся языком Короп, — я ничего… никакой комедии, потому что у меня здесь, — показал он на голову, — никогда ничего не было… такого, боже сохрани! Разве под пьяную руку… Но кто же за бессознательное состояние может быть ответчиком? Я никогда не пью… и если что — сразу теряю сознание, и мне тогда все кажется навыворот, верьте! И язык тогда… совершенно противоположное моим убеждениям, клянусь честью! Если я пьян, то мне кажется, что в сухой комнате полно воды, и я порываюсь плавать…

— Хорошо, мы увидим сейчас, как вы плаваете, — прикрикнул, теряя терпение, адъютант. — Скажите, от кого вы получаете по телеграфу приказы?

— Я? Приказы? — побледнел как полотно Короп и ухватился за стул, чтоб удержать равновесие.

— Что, и тут станете запираться? — вонзил адъютант прищуренные глаза в свою жертву.

— Клянусь, ни от кого…

— А это что? — вынул адъютант из кармана депешу и поднес ее к выпученным глазам Коропа. — Вы полагали, что, уничтожив оригинал, замели и следы, а у нас-то оказалась копия… Сообщите немедленно адрес и личность этого Нюнчика!

— Нюнчик — жена моя, — ответил машинально Короп.

— Неудачно! — прикрикнул возмущенный наглостью Иван Саввич. — Жену вашу зовут паней Марьей.