Владимир Солоухин - Чаша Страница 2

Выслушав эту песню, Сталин с присущим ему лаконизмом сказал: «Пусть приезжает».

Конечно, было перед этим письмо Молотову из Китая.

«Двадцать лет я живу без Родины. Эмиграция – большое и тяжелое наказание. Но всякому наказанию есть предел. Даже бессрочную каторгу иногда сокращают за скромное поведение и раскаяние... Разрешите мне вернуться домой... У меня жена и мать жены. Я не могу их бросать здесь и поэтому прошу за всех троих... Пустите нас домой».

Мне кажется, что письмо не исключает легенды. Ведь именно, когда Молотов докладывал Иосифу Виссарионовичу о письме Вертинского, Сталин и мог буркнуть с присущим ему лаконизмом: «Пусть споет». Далее все по тексту.

Александр Николаевич Вертинский есть уникальнейшее явление в русской культуре. Почти любому явлению в области искусства можно найти аналог. Да, Шаляпин пел лучше многих, а если говорить точнее – лучше всех. Но лучше всех он пел в рамках вокального, привычного нам, оперного либо народно-песенного искусства и репертуара. Да, Бунин был первоклассным писателем, но он работал в традициях великой русской литературы. Его можно сравнить при желании или необходимости с Чеховым, с Леонидом Андреевым, с Короленко... Анна Павлова была великая балерина, но она танцевала в пределах привычного всем классического балета, пусть и лучше других.

Вертинский пришел в искусство, не похожим ни на кого. Во всей позднейшей эстраде, которая теперь захлестнула весь мир, со всеми ее бардами, менестрелями, со всеми ее Высоцкими, Розенбаумами, не говоря уж о «роке», мы не найдем ничего похожего на Александра Вертинского. И заметьте: он ни разу не пел с микрофоном, а тем более не пользовался жульнически фонограммами, когда певец или певица мечется по сцене с микрофоном около рта и открывает рот, делая вид, что поет, а на самом деле поет за нее фонограмма.

Без преувеличения можно сказать, что Вертинский к этому времени стал уже легендой, дошедшей из давнего-давнего времени. Грампластинок с его песнями и никаких записей не было. Его песни кустарно переписывали на рентгеновские пленки, которые сворачивались в трубку и так продавались из-под полы. Я сам купил одну такую «пластинку» с изображением затененного легкого. А песенка была «Чужие города».

Вертинскому разрешили давать концерты, и залы были набиты битком. Один концерт состоялся в театре им. Пушкина (в бывшем Камерном), а это бок о бок с нашим Литературным институтом. Мы ходили на этот концерт. Так я в первый и последний раз видел и слушал живого Вертинского.

Но климат есть климат. Тем более, что Сталин умер, а он был, судя по всему, хоть и не очень рьяным, но все-таки покровителем Александра Николаевича. По крайней мере, Вертинскому дали сыграть в нескольких фильмах: «Анна на шее» по Чехову, где он играл старого князя и... не то «Секретная миссия», не то «Заговор обреченных». За участие в этом фильме Вертинский (вместе с коллективом, разумеется) получил Сталинскую премию. Ведь подумать только: Вертинский – лауреат Сталинской премии!

Тем не менее, уже в 1956 году певец вынужден обратиться с письмом к зам. министра культуры С. В. Кафианову. Вот отдельные строки из этого письма.

«...Я уже по 4-му и 5-му разу объехал нашу страну. Я пел везде – и на Сахалине, и в Средней Азии, и в Заполярье, и в Сибири, и на Урале, и в Донбассе, не говоря уже о Центрах. Я заканчиваю уже третью тысячу концертов... все это мне дает право думать, что мое творчество, пусть даже и не очень «советское», нужно кому-то и, может быть, необходимо. А мне уже 68-й год!.. Сколько мне осталось жить?.. Все это мучает меня. Я не тщеславен. У меня мировое имя и мне к нему никто и ничего добавить не может. Но я русский человек! И советский человек. И я хочу одного – стать советским актером. Для этого я и вернулся на Родину... Вот я и хочу задать Вам ряд вопросов:

1. Почему я не пою по радио? Разве Ив Монтан, языка которого никто не понимает, ближе и нужнее, чем я?

2. Почему нет моих пластинок? Разве песни, скажем, Бернеса, Утесова, выше моих по содержанию и качеству?

3. Почему нет моих нот, моих стихов?

4. Почему нет ни одной рецензии на мои концерты? Я получаю тысячи писем, где спрашивают обо всем этом. Я молчу... А годы идут. Сейчас я еще мастер. Я еще могу! Но скоро я брошу все и уйду из театральной жизни. И будет поздно. И у меня останется горький осадок. Меня любил народ и не заметили его правители!..»

Ну что же, у каждого своя чаша.

Я не могу не рассказать и еще об одной встрече с Вертинским, происшедшей совсем недавно.

Поскольку я люблю его искусство, я всегда, у кого только мог, выпрашивал кассеты с записями его песен, чтобы переписать для себя. И вот однажды сижу и слушаю такую, только что добытую кассету... «Над розовым морем», «Ракель Меллер», «Желтый ангел», «Концерт Сарасато», «Буйный ветер играет терновником», «Я помню эту ночь, вы плакали, малютка» ...и вдруг! Я не поверил своим ушам. Перемотав, вернулся к началу песни. Пел он где-то в воинской части, ибо только в солдатской аудитории то и дело слышится кашель. Это я помню еще с тех времен, когда и сам был солдатом. Пока я слушал песню в третий раз, я пришел к твердому убеждению: и слова тут, и музыка самого Вертинского. Уникальная песня, уникальная запись. В тишине певец произносит короткое название песни «Он», а затем проникновенно поет. Так что же – знал или нет «персонаж» этой песни о ее существовании? А если знал, то почему не пошевелил пальцем для ее популяризации? И о чем это говорит? Итак:

ОНЧуть седой, как серебряный тополь,Он стоит, принимая парад.Сколько стоил ему Севастополь?Сколько стоил ему Сталинград?

И в седые, холодные ночи,Когда фронт заметала пурга,Его ясные, яркие очиДо конца разглядели врага.

В эти черные тяжкие годыВся надежда была на него.Из какой сверхмогучей породыСоздавала природа его?

Побеждая в военной науке,Вражьей кровью окрасив снега,Он в народа могучие рукиОбнаглевшего принял врага.

И когда подходили вандалыК нашей древней столице отцов,Где нашел он таких генераловИ таких легендарных бойцов.

Он взрастил их. Над их воспитаньемДолго думал он ночи и дни.О, к каким роковым испытаньямПодготовлены были они.

И в боях за отчизну суровыхШли бесстрашно на смерть за него,За его справедливое слово,За великую правду его.

Как высоко вознес он Державу,Мощь советских народов-друзей.И какую великую славуСоздал он для отчизны своей.

Тот же взгляд, те же речи простые,Так же мудры и просты слова.Над разорванной картой РоссииПоседела его голова.

Скорее я позвал своего приятеля, дача которого в пяти минутах ходьбы, фронтовика и даже участника Сталинградской битвы. Хотелось поделиться такой находкой. Особенно «злободневно» теперь, в 90-е годы, при полном развале государства звучали слова.

Как высоко вознес он Державу,Мощь советских народов-друзей.И какую великую славуСоздал он для отчизны своей.

Все ниже клонилась голова моего «сталинградца», под конец даже не слезинка ли сверкнула в уголке глаза. Он тихо, с горечью сказал: «Все мы растеряли, все...» Возражать я не стал.