Красный корсар - Джеймс Фенимор Купер Страница 2

День, когда начинается наш рассказ, добрые жители города и его окрестностей целиком посвятили выражению своих чувств по случаю победы королевского оружия. Подобно многим последующим дням, он начался колокольным звоном и пальбой из пушек. Рано утром население высыпало на улицы. Избранный оратор дня излил свое красноречие в прозаическом славословии павшему герою и вполне засвидетельствовал свою верность короне, смиренно повергнув к подножию трона славу не только этого мученика долга, но и многих тысяч его доблестных сподвижников.

Проявив таким образом свои верноподданнические чувства, удовлетворенные горожане начали расходиться по домам. Солнце в то время уже склонялось к беспредельным просторам, тогда еще пребывавшим в первозданной дикости, а ныне изобилующим всеми плодами и благами цивилизации. Жители окрестных деревень и гости с материка тоже начали собираться в свой дальний путь, ибо местный деревенский люд, даже предаваясь самому беззаветному веселью, неизменно остается расчетливым: наступает вечер, а это может повлечь за собой лишние расходы, вовсе не обязательные для чувств, которые одушевляли население в этот день. Словом, возбуждение улеглось, и каждый возвращался в привычное русло повседневных занятий с серьезностью и степенностью, которые показывали, что люди хорошо понимают, как много времени они растратили на выражение — может быть, несколько чрезмерное — своих патриотических чувств.

В городе снова послышались удары топора и молота, визг пилы. Окна многих лавок полуоткрылись, словно интересы их владельцев вступили в сделку с совестью, а хозяева всех трех городских гостиниц стали у себя на пороге, провожая глазами уходящих поселян с тщетной надеждой обрести клиентов среди людей, к сожалению, более склонных продать, чем купить. Однако на их дружеские кивки, расспросы о здоровье жен и детей, а порой даже прямые приглашения зайти и выпить поддалось лишь несколько праздных и шумливых матросов с кораблей, стоявших в гавани, да с полдюжины завсегдатаев питейных заведений.

Отличительной чертой народа, обитавшего тогда в так называемых провинциях Новой Англии, являлось то, что он был всецело поглощен повседневной житейской суетой, а также неизменной заботой о будущем. Впрочем, событие, которому посвящен был день, не позабылось, хотя никто не считал необходимым праздно болтать о нем или обсуждать его за бутылкой вина. Те, кому предстояло двинуться по разным дорогам в глубь острова, собирались небольшими группами и с величайшим уважением к прочным репутациям достойных государственных деятелей, но довольно непринужденно беседовали о том, как прошло празднование великого национального торжества и как показали себя лица, игравшие в этом праздновании главную роль. Все утверждали, что благодарственные молитвы, носившие, по правде сказать, несколько прозаический и отвлеченно-исторический характер, были безупречны и проникновенны. По единодушному признанию, нынче была произнесена самая яркая речь, когда-либо исходившая из человеческих уст, хотя некоторые клиенты адвоката, выступавшего противником главного оратора, соглашались с этим не слишком охотно. Совершенно так же рассуждали рабочие, строившие в тамошней верфи корабль: с той же провинциальной восторженностью, которая обессмертила уже столько зданий, мостов и даже людей в пределах их родной местности, они объявляли это судно редчайшим по красоте образцом тогдашнего кораблестроения!

Необходимо, быть может, сказать несколько слов об ораторе, чтобы и этот замечательный мудрец занял свое место в недолговечном списке великих деятелей описанного нами дня. Этот человек разглагольствовал перед земляками всякий раз, когда возникала потребность обсудить значительное событие вроде только что упомянутого. Все справедливо считали, что ни у кого нет столь глубоких и обширных: познаний, как у него, и с полным основанием утверждали, что эти познания привели в изумление многих ученых европейцев, привлеченных его славой, — которая подобна жару в печи: чем меньше печь, тем сильнее накаляются ее стенки, — и поддавшихся искушению схватиться с ним на арене древней литературы. Это был человек, умевший использовать свое дарование с величайшей выгодой для себя. Лишь однажды совершил он неосмотрительный поступок, который мог бы поколебать завоеванную им репутацию: он допустил, чтобы один образец его красноречия был напечатан, или, как заметил по этому поводу более остроумный, нежели удачливый его соперник — единственный, кроме него, адвокат в городе, — наконец-то одна из его крылатых речей оказалась пойманной на лету. Но даже этот случай, каковы бы ни были его последствия в других местах, дома только укрепил славу оратора.

Оставим теперь этого баловня фортуны и перейдем к совершенно иной личности и в другую часть города. Место, куда мы хотим перенести читателя, всего-навсего мастерская портного, не гнушающегося самолично выполнять все мелкие обязанности, связанные с его ремеслом. Этот жалкий домишко стоял недалеко от моря, на окраине города, так что обитатель его мог наслаждаться приятным видом внутренней бухты, а также внешней, гладкой, как озеро, и отделенной от первой естественным протоком между островами. Перед самой его дверью находилась маленькая пристань, куда редко причаливали суда, а несколько запущенный вид и безлюдность этого места ясно показывали, что разговоры о торговом процветании порта были несколько преувеличены.

День напоминал весеннее утро, а морской ветерок, рябивший порою поверхность воды, отличался той ласковой мягкостью, которая так свойственна американской осени. Достойный представитель портновского ремесла занимался своим делом, сидя на верстаке у открытого окна с видом гораздо более довольным, чем у многих из тех, кому выпало на долю жить в роскоши и восседать под бархатным златотканым балдахином. Под окном, прислонившись плечом к стене, словно ногам его было трудно поддерживать тяжелое туловище, стоял высокий, довольно неуклюжий, но сильный и хорошо сложенный фермер. Он, видимо, ожидал, пока портной кончит шить ему платье, в которое он намеревался облачиться, когда в ближайшее воскресенье пойдет в церковь.

Для того ли, чтобы время текло быстрее, или потому что, работая иглой, трудно удержаться от желания поболтать, но оба не умолкали ни на минуту. Предмет их разговора имел самое непосредственное отношение к сути нашего рассказа, и потому мы позволим себе познакомить читателя с наиболее существенной для нас частью этой беседы. В дальнейшем необходимо помнить, что портной был человек уже не первой молодости и, судя по внешнему виду, вынужден был либо в силу собственной неспособности, либо по воле злого рока с трудом перебиваться в жизни, не подпуская к себе нищету лишь ценой неустанного труда и строжайшей бережливости; а его собеседник был юноша того возраста и