Маленький Цахес, по прозванию Циннобер - Эрнст Теодор Амадей Гофман Страница 2

— Баловство, — продолжал за него Гофман. — Безделица... так, для развлечения, для отдыха.

— Нет, я ничего не имею... Я сам люблю, например, музыку. Помимо всего она, говорят, благотворно действует на пищеварение.

— Заблуждение, — усмехнулся Гофман. — Могу вас уверить по собственному опыту. Когда-то я пробовал кормиться одним искусством. Чем я только не занимался! Я был режиссером, капельмейстером, писал фрески и музыкальные рецензии, давал уроки музыки, даже посредничал в продаже роялей, распространял нотные издания фирмы Гертеля. И если б вы знали, господин тайный советник... нет, не убеждайте меня в обратном, — предупредил он протестующий жест собеседника, — если б вы знали, как страдало от этого мое пищеварение! Однажды я продал свой старый сюртук, чтоб только немного поесть. Сейчас это даже странно вспоминать. А ведь не прошло с тех пор и десяти лет. Я был тогда влюблен в прекрасную девушку. Мне казалось, и она ценит во мне возвышенную душу, талант. Вдруг ее выдали замуж за этакого богатого гнома... которого вы мне почему-то напомнили... То есть наоборот, я не имею в виду... он был как раз на вас не похож и гораздо выше ростом. Я хотел сказать: богатого, как гном. Это был удар, от которого я долго не мог оправиться. Вот тогда до меня дошло, что наше богоспасаемое отечество — не лучшее место для художников, всех этих мечтателей и сумасбродов. Человек, рассчитывающий на положение в обществе, на кусок хлеба и хорошее пищеварение, должен стремиться к службе государственной.

— Золотые слова! — от души согласился Флакс.

— Вообще зачем я об этом заговорил? — встряхнул головой Гофман. — Вы лучше меня знаете, какой сомнительный и небезопасный народ эти художники. Они то и дело вносят беспокойство и смуту в общепринятые отношения. Вы не слыхали, что натворил один такой сумасброд в маленьком почтенном городке? Послушайте, это столь же презанятная, сколь возмутительная история. Некий злоумышленник и фантазер искусно распустил слух, будто бы один из местных чиновников на самом деле никакой не чиновник и даже как бы совсем не человек, а, представьте, хитроумнейший автомат. Каждое утро он якобы сам себя заводит ключиком через особое отверстие, спрятанное под париком на затылке, и отправляется на службу. Однако по имени заводной чиновник не был назван, и это стало причиной немалого брожения и беспокойства. Мирные бюргеры, почтенные служаки стали вдруг со странным вниманием приглядываться друг к другу, впервые примечая черты, которые никогда прежде не казались подозрительными. Обнаружилось, например, что ежедневно каждый из них повторял один и тот же путь, одни и те же действия, не позволяя себе ничего неожиданного, самостоятельного, не указанного в предписаниях. Все движения их совершались с последовательностью хорошо выверенного механизма. Сапоги и сюртук привычно оказывались сняты в тот самый миг, когда часы на колокольне начинали бить одиннадцать, а с последним ударом всегда уже был натянут на уши непременный ночной колпак. Словно в заводной игрушке, какие иногда дарят детям: вот высунулась из окна голова в ту самую минуту, когда по улице прошел взвод солдат в ярких мундирах: впереди командир на коне, барабанщик бьет в барабан. Взвод прошел, голова скрылась, настал черед новым фигуркам. И каждая следует строго заведенному порядку, все заранее определено, от рождения до смерти, чином, званьем, должностью. И натурально, деньгами. Надворный секретарь держится иным манером, нежели коммерции советник, человек с двумястами таллерами годового дохода держится и говорит иначе, нежели располагающий всего сотней. Бюргерской дочке пристало выйти замуж за соответственно солидного человека, спать до одиннадцати часов, носить дорогую турецкую шаль и завтракать у окна, чтобы проходящие мимо франты говорили... впрочем, заранее известно, что говорят молодые франты, проходя мимо окна хорошенькой женщины. Всегда одно, как ученые попугаи. Да кто знает, вдруг они и есть попугаи?

Советник Флакс при этих словах неожиданно расхохотался:

— Попугаи... ха-ха-ха!., именно попугаи! Особенно в этих зеленых фраках с пестрыми жилетами! Как остроумно!

— А чем, кстати, кончилась ваша занятная история? — мрачно полюбопытствовал господин Генцель.

— Естественно чем: фантазера, возмутившего общее спокойствие сумасбродными небылицами, с позором изгнали из города, и жизнь продолжалась обычным чередом, доставляя всем прежнее удовольствие. Солидным людям не пристало уподобляться нетерпеливым детям, которым надоедает заводное однообразие. Этак у всех разыгрывается воображение, всем захочется чего-то неположенного. Зачем поощрять фантазию, которая смеется над нашей устроенной жизнью? Не только фантазию — саму природу надо вогнать в надлежащие рамки, иначе солидные, почтенные люди, глядишь, перестанут чувствовать себя хозяевами положения.

— Как говорит! Как говорит! — не выдержал советник Флакс. Гофман сегодня превосходил все его ожидания.

— Ибо что такое, господа, есть природа? Природа есть своеволие, беспорядок и коварство. Ради одной осторожности следует неусыпно обуздывать ее и обтесывать, допуская к себе разве в виде радующих глаз узоров — как, например, на этой превосходной скатерти с розами. Но будьте настороже! Природа, увы, не хочет сдаваться. Она то и дело напоминает о себе. И даже насквозь провяленным канцелярским служакам вдруг взбредает порой на ум такое, о чем лучше бы им не подозревать — для собственного спокойствия...

Но советник Флакс уже не слышал его. Он оцепенело таращился на собственную скатерть. Силы небесные, да что же это? Вышитые лепестки на ней вдруг шевельнулись, точно пытаясь расправиться. Прижимавший их стакан покачнулся и упал. Красное вино разлилось по узору. Советник беспомощно глянул на господина Генцеля. Тот злобно смотрел на него выпученными глазами. Серое лицо его порозовело. Но что было куда удивительней — одновременно порозовел и серый его фрак! Никогда Флакс не видывал ткани, способной так переливаться на свету, словно шкурка хамелеона... Небо праведное!.. — самый настоящий хамелеон таращился на него через стол. Ящеричья кожа под срезанным подбородком вздымалась и опадала. Неосторожная муха прожужжала мимо; тотчас, как стрела, мелькнул длинный тонкий язычок и вместе с пойманной мухой исчез в безгубой пасти...

Советник Флакс встряхнул головой и дрожащими пальцами полез в карман сюртука за очками.

«Ах, вон что делает с непривычным человеком старый рейнвейн!» — сокрушенно подумал он. В очках, в коричневом сюртуке, с коротким крючковатым носом он стал вдруг удивительно похож на сову.

— Вы сова, — так и сказал ему внезапно вслух господин Генцель. — Старая глупая сова. Вам бы ночью охотиться на мышей и ухать дурацким