Эрвин Штриттматтер - Чудодей Страница 20

На другой день под вечер она появилась снова. Станислаус стукнул заступом по камню. Девочка с бархоткой не подняла глаз. Он откашлялся. Она не поднимала глаз. Наконец он запел. Ему не вспомнилось ничего, кроме церковного хорала:

Крылья расправь. Спаситель!О, радости хранитель,цыпленочка спаси…

Тоненькая девочка взмахнула ресницами, как бахромчатыми юбками, но взгляд свой устремила на кроны деревьев. И прошла мимо. В сердце Станислауса она оставила легкое волнение.

На смену теплому весеннему дню явилась его роскошная сестра — ночь. За окном каморки Станислауса шелестели липы. Обычно темные фонарные столбы были залиты мягким светом. Казалось, они вот-вот пустят побеги. Две машины ослепили друг друга фарами. Кошки перемяукивались на крышах и задирали хвосты. Внизу на улице ликующе заливалась девушка:

— Ой-ей-ей, ой-ей-ей!

Станислаус просунул в узкое оконце свою лохматую голову. По мягкому ночному воздуху к нему подлетел шутик. Это он заставил Станислауса ответить на этот манок:

— Ой-ей-ей! Я сейчас!

Станислаусу не видно было улицы. Снизу донеслось в ответ:

— Я так долго жду.

Станислаус испуганно отпрянул от окна и зажал руками уши. Прислушался. Шутик подначивал его:

— Разве каждый не волен кричать в ночь, что ему вздумается? Небо принадлежит всем, а от тишины кому какая польза.

И вновь девичий голос снизу:

— Ой-й-й! Ой-й-й!

— Это девочка с бархоткой! — шепнул шутик. На улице стояла девушка, почти женщина. Станислаус как был, в домашних туфлях, дошлепал до угла улицы и стал возиться с почтовым ящиком. Он заметил, что девушка за ним наблюдает. Тогда он сунул в прорезь ящика свой пекарский колпак, чтобы она не думала, что он зря тут околачивается. На третьем этаже дома, где висел почтовый ящик, распахнулось окно. Молодой мужской голос спросил:

— Тут кто-то кричит?

— И давно уже.

— Здесь тебе никто не откликнется.

Станислаус с непокрытой головой проскользнул в свою каморку.

Шутик вынудил его дразнить чужих людей! Разве мало его самого дразнили, разве мало он от этого натерпелся в родном Вальдвизене, когда еще был чудодеем, ясновидящим? Он хотел сделать что-то разумное и окончательно прогнать шутика. И взялся чинить свои рабочие брюки, аккуратно зашил их, делая маленькие, изящные стежки. Он штопал свои штаны так, словно мама Лена заглядывала ему через плечо. Но через плечо ему заглядывал шутик.

— Разве ты не обладаешь тайными силами?

— Я только ученик пекаря и олух вдобавок.

— Разве не ты заставил Софи делать то, что хотел? Разве она не пела? Не танцевала?

Станислаус взмахнул рукой с иголкой:

— А ну заткнись! Эти силы нельзя использовать в собственных нуждах.

— В собственных нуждах?

О, как вкрадчиво мог говорить шутик!

— Разве тебе не нужна сестра, такая же одинокая, как ты сам?

Так Станислаус, штопая штаны, боролся с нечистым и потерпел поражение.

Когда спустя два дня бледная девочка обогнула живую изгородь из дикой сирени, Станислаус столбом застыл в саду, испуская токи своих тайных сил. Он придумал себе задание: он хотел, чтобы это создание заметило его, взглянуло ему в глаза. Он стоял на грядке, от волнения и напряжения утаптывая рыхлую землю, таращил глаза на девочку и шептал:

— Бархатный ангел, глянь на меня, я жду тебя уже три дня!

Девочка, видно, ждала, что он станет кашлять или петь. Застывший в молчании и неподвижности Станислаус сбил ее с толку. Она широко раскрыла глаза и посмотрела прямо в лицо парню, который только того и ждал. И словно погладила его этим синим быстрым взглядом. Девочка залилась краской и споткнулась. Станислаус чуть не лопнул от радости. Вот каковы его тайные силы!

В последующие три дня девочка проходила мимо, не поднимая глаз. Станислаус, однако, верил, что видит, как это бледное создание краснеет. А ему-то что с того? Неужто его тайные силы усохли в жаркой пекарне? Или это кара Нирваны за то, что он действовал в собственных интересах? Тогда Станислаус швырнул через забор на улицу свой белый фартук. Он лежал там, словно улетевшее с веревки белье. Может ли девочка его не заметить? Его позвали в пекарню. Теперь кто-нибудь другой найдет его фартук, а он его, считай, потерял.

Через час он вернулся в сад. Фартук висел на заборе. Станислаус обнюхал его. А вдруг он учует благоухание двух белых пальчиков? От фартука пахло затхлой мукой и кислым тестом.

Вечером Станислаус написал письмо. Адресовал он его себе самому. Отправителем был некий господин Нирвана из Индии. Станислаус наклеил на конверт талончики, дающие право на скидку в лавке, посадил на них чернильную кляксу и слегка измял конверт.

На другой день Станислаус как раз стоял у забора, когда девочка выпорхнула из-за живой изгороди. Почесывая в затылке, он делал безуспешные попытки перелезть через забор. Девочка подошла поближе.

— Не будете ли вы так добры, не можете ли мне… вот то письмо… там… его ветром унесло…

Воздух между тем был неподвижен. В кустах цветущей сирени жужжали пчелы. Девушка нагнулась. Лицо ее залилось краской, когда она через забор протягивала письмо Станислаусу.

— Это, так сказать, очень ценное письмо, очень издалека. Оно пришло из Индии, сначала кораблем, потом самолетом, это письмо великоиндийской слоновой почты.

— Пожалуйста! — Девочка сделала легкий книксен.

Станислаус смотрел прямо в ее серо-синие глаза. Он был сконфужен, он был как пьяный. Казалось, он парит в воздухе, казалось, он способен на самые невероятные поступки. Он подошел к кусту сирени и сломал ветку — три большие сиреневые грозди.

И протянул ее смущенной девочке:

— Я вам бесконечно благодарен. Это письмо неимоверно важно для меня. Так что несколько секунд вы, так сказать, держали в руках мое счастье.

Теперь все было сказано. Девочка взяла сирень:

— Спасибо.

И она почти что бросилась наутек.

Станислаус был так сбит с толку, что вскрыл конверт и прочел письмо, им же самим написанное. Он списал один отрывок из газетной статьи: «Обычно самке оставляют не больше шести крольчат. У крольчих только шесть сосков. Крольчата рождаются голыми и лежат в мягкой шерстке, надерганной самкой со своего брюшка. Самца следует держать подальше от приплода. Во-первых потому, что он сразу вновь покроет самку» и т. д.

Вот такое радостное послание получил Станислаус из Индии.

17

Станислаус становится посланником неба и вступает в разговор с бледнолицей святой.

Печальные дни. Сколько Станислаус ни возился в саду, копал, рыхлил, окучивал — девочка не появлялась. Видно, он спугнул ее треклятым индийским письмом. И угораздило же послать письмо из такой цыганской страны, как Индия. Наверняка девочка испугалась человека, связанного с цыганами!

К садовой ограде подошел инвалид войны:

— Ты нашел свой фартук? Я повесил его тут, на заборе.

Новое разочарование!

Мимо опять прошла женщина с собачкой-шваброй. Станислаус не стал на сей раз скулить. Он даже не глядел на нее. Ему совсем не хотелось чесать нос этой комнатной собачке. Но собачка этого хотела и еще хотела непременно попасть в сад. Тут и женщина подошла к забору:

— Прошу прощения, вы не могли бы каждое утро приносить нам пять булочек?

— Могу.

— Вы знаете дом пастора?

Станислаус поклонился.

— Пять румяных булочек, не таких уж румяных, но все же более румяных, чем обычно. Две из них, для моего мужа, могут быть даже более чем румяными. Ну да вы сами знаете.

Станислаус не удивился столь странному заказу. Он, правда, больше привык к покупателям, которые только глазами едят печеные булочки. Станислаус передал заказ в лавку. И присовокупил:

— Это для пастора.

— Для пастора? — Хозяйка сделала смиренные глаза. Вот перед ней ученик, этот Станислаус, без роду без племени, а приносит радостную весть, как бы знак свыше.

— Это тебе его горничная сказала?

— Нет, его жена, я с ней знаком.

Хозяйка восхищенно воззрилась на припорошенные мукой ресницы Станислауса. В доме повеяло благодатным ветром!

Вечером хозяйка решила все узнать подробнее:

— Ты давно знаешь госпожу пасторшу?

— Уже довольно давно.

— Она знакома с твоими родителями или что?

— Нет, она со мной знакома.

Больше из Станислауса ничего вытянуть не удалось. У него и так было о чем подумать. Например, о девочке, с которой ему уже никогда не свидеться из-за этого индийского письма!

Возле трона Господа Бога сидит маленький чертик. Он придворный шут на небесах. Создателю и Вседержителю скучно. Тысячелетие за тысячелетием сидеть и ждать развития человека.