Льюис Синклер - Энн Виккерс Страница 20

В разгар борьбы за избирательное право женщин она работала в Нью-Йоркском Штабе суфражисток, а оттуда была послана в один из городов штата Огайо — для конспирации назовем его Клейтберн. В пиратской команде суфражисток Энн была одной из самых выдающихся пираток. Еще задолго до возникновения агрессивной Национальной Женской Партии, которая развлекалась веселыми бунтами и докучала сенаторам в их священных кабинетах, во многих американских городах существовали группы юных дьяволиц, искусно отравлявших жизнь членам конгресса, которые, заняв самые тепленькие местечки, годами мурлыкали, что женщины — матери и спасительницы рода человеческого, хранительницы культуры и нравственности, вдохновительницы всего благородного, что только есть в мужчинах, но что нежный цвет их женственности (впрочем, не поддающийся воздействию корыта, пеленок и курятника) неминуемо поблекнет в зараженной миазмами атмосфере избирательных участков; и что, разумеется, женщины должны получить избирательное право — когда-нибудь в будущем, а пока торопиться незачем. Это «когда-нибудь», безусловно, совпадало по времени с той гипотетическою датой, когда Англия сочтет возможным предоставить древней Индии (а Америка — Филиппинам) право на самоуправление, когда наниматели от радости захлопают в ладоши, повысив зарплату своим рабочим — не членам профсоюза, когда все супружеские пары перестанут ссориться; когда исчезнут проституция и пьянство, когда каждый университетский профессор будет знать жизнь не хуже любого шофера грузовика, когда фермеры усвоят начатки агрономии, когда атеисты осчастливят всех верующих, обратив их в разумный материализм, когда собаки будут рождаться дрессированными, а кошки станут ласково играть с мышами.

Штаб суфражисток Клейтберна размещался в доме постройки 1880 года, известном под названием Особняк Старого Фэннинга. Это было огромное уродливое здание с бурыми оштукатуренными стенами, расчерченными белыми клетками — не столько для придания штукатурке сходства с камнем, сколько просто символически. Мрачный портик поддерживали деревянные ионические колонны, выкрашенные коричневой краской, посыпанной песком, так что их поверхность напоминала наждачную бумагу и больно царапала кончики пальцев рассыльных с телеграфа, дожидавшихся у дверей, — в свободные минуты суфражистки постоянно посылали друг другу взволнованные телеграммы. Крыша была плоская, со штампованным цинковым желобом. В общем, Особняк Старого Фэннинга сильно смахивал на старинную больницу, но выглядел еще менее привлекательно.

Внутри огромные, гулкие гостиные были тесно уставлены столами и конторками с грудами унылых суфражистских брошюр и конвертов, на которых нужно было надписывать адреса. На третьем этаже, в мансардах с наклонными потолками, где некогда обитала фэннинговская прислуга, находились спальни четырех суфражистских деятельниц, в том числе и Энн.

Императрицей и верховной жрицей Клейтбернского штаба — то ли благодаря значительным пожертвованиям, то ли благодаря несокрушимой настойчивости — была некая миссис Этелинда Сент Винсент, рослая решительная дама в красной шляпе, с пышной грудью, напоминающей мешок с пшеницей. По словам одной из деятельниц штаба, Элеоноры Кревкёр, миссис Сент Винсент в девичестве звалась мисс Этель Питерсон и была наследницей водопроводной корпорации, а потом вышла замуж за мистера Сент Винсента, который, будучи фабрикантом шпагата, тем не менее принадлежал к числу местной аристократии. Это означало, что он окончил колледж в Восточных штатах, что уже два с половиной поколения его семейства проживало в Клейтберне и что шпагатную фабрику основал не сам он, а его отец.

Миссис Сент Винсент имела обыкновение заходить в штаб после театра — по крайней мере так она говорила (циничная Элеонора уверяла, будто «после театра» означает «после кино») — и, увидев, что в одиннадцать часов вечера молодые сотрудницы занимаются болтовней, громогласно вопрошала:

— Что ж, уважаемые барышни, по-вашему, суфражизм — просто служба, вроде работы в конторе, и вы должны все время смотреть на часы?

Однако никто никогда не говорил ей в ответ дерзостей, ибо суфражистки читали Евангелие от Луки (глава VI, стих 37): «Прощайте и прощены будете».

В своей резиденции на Сент-Ботолф авеню миссис Сент Винсент принимала видных ораторов-суфражисток, в том числе приехавшую в Клейтберн титулованную англичанку, и благодаря этой интеллектуальной атмосфере была избрана в число членов клейтбернского музыкального общества «Феникс».

Но подлинной главой и хозяйкой штаба была состоявшая на жалованье секретарша мисс Мейми Богардес, которую все сотрудницы, а также многие жители Клейтберна прозвали Секирой, а пресса штата Огайо — «Керри Нейшн суфражизма».

Мисс Богардес была типичной суфражисткой-воительницей, какими их рисуют на карикатурах, — высокой костлявой старой девой со свирепыми глазами и громким хриплым голосом. (Что сталось с этими тощими амазонками, с этими «кликушами» довоенных времен?) Она была нагло-агрессивной или абсолютно бесстрашной — в зависимости от вашей точки зрения. Если мисс Богардес считала, что члены городского совета берут взятки, ее не останавливал никакой пиетет перед их высоким положением. Она являлась к ним на заседание и весьма красноречиво, с цифрами в руках, делала им выговор. Если она видела, как человек терзает ребенка, лошадь или скрипку, она тут же ставила его на место. В свои пятьдесят лет она, по всем данным, сохраняла девственность, не пила и не курила и неоднократно публично заявляла, что все мужчины (в возрасте от семи лет и старше) неуклюжи, как собаки, неопрятны, как обезьяны, деспотичны, как гризли, и глупы, как морские свинки. Туалеты мисс Богардес были притчей во языцех всего штата Огайо. С костюмом мужского покроя и мужскими башмаками на низком каблуке она надевала канареечного цвета блузы с ярко-красными пуговицами (число их неуклонно уменьшалось), растерзанные и сползающие на ухо тюрбаны из золотистого китайского шелка и не меньше десятка ожере- /жй из стекляшек или деревянных дисков. Изредка она облачалась в вечерние крепдешиновые платья пронзительно-малинового или тускло-сиреневого цвета, мятые и перекошенные на бедрах, так что спереди виднелись носки ботинок, а сзади подол волочился по полу.

Все ломали себе голову над вопросом, где Секира ухитряется доставать такие наряды, ибо ни одна портниха в здравом уме и твердой памяти никогда бы ничего подобного не сшила, а если в длинные, покрытые коричневыми пятнами пальцы мисс Богардес попадала иголка, то она обращалась с ней так же неумело, как какой — нибудь землекоп.

Младших сотрудниц суфражистского штаба Секира загоняла до полного изнеможения. Она бранила их больше, чем пышногрудая миссис Этелинда Сент Винсент, и к тому же гораздо чаще ее бывала в штабе. Она вытаскивала их из постелей в семь часов утра и ворчала, когда в полкочь они, еле держась на ногах от усталости, брели в свои спальни. Она фыркала на молодых людей, изредка навещавших кого-нибудь из сотрудниц, и едким, как нашатырный спирт, тоном осведомлялась, не курят ли они. Она протестовала, когда ее помощницы прилично одевались, ибо это означало, что они тратят деньги, которые должны идти на пользу Дела, но протестовала еще больше, если они не были изысканно аккуратны, ибо это могло «произвести ложное впечатление». Почти все, что они делали, равно как и все, чего они не делали, могло, — по мнению Секиры, «произвести ложное впечатление».

Когда Энн Виккерс приехала в Клейтберн, она была так напугана этой воинствующей свирепостью, что чуть было не уехала обратно.

Однако не прошло и двух недель, как Энн поняла, чтб мисс Мейми Богардес, грозная Секира, была самой честной, самой благородной, самой доброй и самой умной женщиной на свете. Если она вела себя тиранически, то лишь потому, что, по ее глубочайшему убеждению, большинство мужчин и женщин из трусости и лени позволяли плохо управлять собою; если она была неряшлива, то лишь потому, что все ее мысли были заняты одной только работой. Она всячески эксплуатировала своих помощниц, но зато грудью вставала на их защиту. Энн убедилась в этом, услышав, как Секира отчитала богатую и величественную миссис Сент Винсент: «Перестаньте шпынять моих девочек; я сама их шпыняю, когда надо!» Стоило кому-нибудь из сотрудниц серьезно заболеть, именно Секира укладывала ее в постель и приносила ей чашку крепкого бульона, правда, не слишком умело сваренного.

Публика, журналисты, даже некоторые сторонники суфражизма, а также все мужчины, разгоряченные и преисполненные пьяной мудрости у стойки бара, утверждали, будто мисс Богардес стала суфражисткой потому, что ей не удалось поймать себе мужа, и что на самом деле ей нужно вовсе не избирательное право.

По мнению Энн, это соответствовало действительности лишь постольку, поскольку Секира за всю свою жизнь не нашла (и страшно огорчалась, что не смогла найти) мужчину, способного оценить ее верность, ее безграничную честность и ее страсть, слишком бурную для того, чтобы уместиться в рамках слащаво-розового уюта. Вскоре Энн уже не сомневалась в том, что если бы мисс Богардес вышла замуж и родила целый десяток здоровых сыновей, она все равно осталась бы воительницей и все равно так же страстно жаждала бы справедливости.