Оскар Лутс - Лето Страница 20

Кистер одобрительно кивает головой и поглядывает на женщин, сидящих на диване, как бы подчеркивая, что его надежды относительно Тоотса все же оправдались и христианское учение принесло свои плоды.

А Имелику кажется, что он вот-вот упадет в обморок: едва ли даже в аду ему уготованы более страшные муки, чем те, что он ощущает, слушая заключительные слова тоотсовской речи. Бедняга делает отчаянные усилия, чтобы сдержать смех, лоб его покрывается каплями пота.

Из этого крайне неловкого положения спасает его Кийр, который тоже собирается произнести приветственную речь. Рыжеволосый понимает, что выступление управляющего имением было далеко не блестящим; сейчас был бы самый подходящий момент показать, что он, Кийр, сумеет сказать гораздо лучше. Еще со школьной скамьи запомнились ему несколько стихов из катехизиса, чудесные, красивые строфы, которыми сейчас можно бы щегольнуть.

Рыжеволосый пододвигается на краешек стула и, скрестив руки, начинает запинаясь, каким-то умоляющим голосом:

– Как уже сказал мой дорогой соученик Тоотс, мы весьма благодарны вам за те… за ваши наставления, которые вы вам дали в то время, когда мы ходили в школу. С благодарностью вспоминаем мы то время, когда… когда мы находились вместе с вами здесь, в классной комнате, когда… когда вы учили нас уповать на отца нашего – всемогущего бога, который… который… печется и заботится обо всех: и о червячке… и о лесной птичке, а также…

При последних словах Кийра на диване кто-то фыркает со смеху: большущая синяя муха, уже давно жужжавшая под потолком возле железного крюка, вдруг опускается я садится оратору на кончик носа; кажется, будто это синекрылое насекомое мнит себя вышеупомянутой лесной птичкой и хочет поподробнее услышать, что о ней будет говориться. Однако оба эти обстоятельства весьма отрицательно влияют на ход мыслей портного. Оратор чихает, и речь его переходит в громкое сопение.

– Превосходно, дорогой Кийр, – подбадривает его кистер. – Продолжайте! Продолжайте!

Но прежде чем Кийру удается перейти с многообещающего сопения на членораздельную речь, на диване снова кто-то фыркает и затем разражается звонким смехом.

– Не мешать, не мешать! – полусердито предупреждает кистер, глядя в угол.

Но поздно! Никакая сила уже не может заставить Кийра продолжать речь. Лицо его все больше краснеет, он резко поднимается со стула, идет к дверям и там вдруг разражается плачем.

– Но, милый Кийр! – сочувственно восклицает кистер и спешит к нему. – Вы же сказали все, что хотели сказать. Все это было очень хорошо. Успокойтесь и не обращайте внимания, если у кого-нибудь ваши искренние, от сердца идущие слова вызывают смех.

– Черт возьми, – шепчет Имелику Тоотс. – Ну и здорово же провалился наш портной. Теперь твоя очередь.

– Молчи ты, – шепчет ему в ответ Имелик, кивая головой в сторону дивана: раяская девушка, прижимая к губам носовой платок, хватает кистершу за руку, чтобы увлечь ее в другую комнату.

Тоотс усмехается, как бы собираясь с духом, и говорит:

– Вы сегодня в прекрасном настроении, барышня Тээле.

– Да, – сквозь смех отвечает та, – госпожа кистерша рассказывала мне сейчас о таких забавных вещах…

– Ах так… ну да…– цедит Тоотс, пощипывая усики. – Все-таки с одной стороны на родине лучше: здесь у тебя есть общество, где можно провести досуг. Впрочем, есть оно и в России, но, черт, хм, хм… это все же не то, что быть среди земляков.

– Разумеется. Ну и оставайтесь на родине, ведь я вам уже советовала. Здесь вы всегда сможете бывать среди земляков.

– Да, но это опять-таки зависит от того, как… хм… хм…

– Ну конечно, – приходит ему на помощь кистерша. – Вы немало поездили по белу свету, пора и дома посидеть. А то ведь камень, который вечно катится, никогда мхом не обрастет.

– Само собой понятно…

Этот оживленный разговор прерывает кистер, он снова подходит к беседующим вместе с заплаканным Кийром. И хотя рыжеволосый чувствует себя поверженным в прах, он не может противиться уговорам духовного лица. Среди всех злоключений и несчастий ему осталось одно утешение, и оно, по его мнению, заключено в его собственной персоне. «Я, конечно, не оратор, – втайне вздыхает он, – это верно. Но если бы они знали, какое у меня доброе сердце и какой я богобоязненный!»

– Ну, – говорит кистер. – Не будем больше ни о чем думать. Все было именно так, как и должно быть. Эти счастливые часы не стоит проводить в слезах. Мелкие неудачи не должны омрачать радость свидания. А теперь давайте все вместе закусим. Будь любезна, накрой на стол, – заканчивает он, обращаясь к супруге.

Кистерша кивком головы выражает свое полное согласие и вместе с раяской хозяйской дочерью удаляется в соседнюю комнату, откуда вскоре доносится звон посуды.

– А как твои дела, Имелик? – спрашивает кистер, усадив Кийра на прежнее место.

– Да так, – улыбается в ответ Имелик. – День да ночь – сутки прочь…

– Хм… День да ночь – сутки прочь… А ты, Куслап, как живешь?

– Хорошо, – быстро отрезает тощий паренек и опускает глаза. Так Куслап всегда отвечал на подобные вопросы, так, наверное, будет отвечать и до конца дней своих.

– Ну и слава богу, – говорит кистер. – Приятно слышать, что человеку хорошо живется и он доволен своей судьбой. Главное – это смирение и покорность. Дух высокомерия порождает раздоры и вызывает недовольство тех, кто поставлен над нами. Не так ли, дорогие мои друзья?

– Да, – отвечает Кийр. Худощавое туловище его все еще вздрагивает от всхлипываний.

– Именно так, – тихим голосом подтверждает Тоотс, заметив, что взгляд кистера в ожидании ответа устремлен на него. От управляющего имением не ускользнуло, что кистер к Имелику и Куслапу обращается на «ты», в то время как его и Кийра величает «вы». Собственно, барину из России кажется вполне естественным, что между ним и паунверескими ребятами делается такое различие. Одного лишь он не может понять: почему кистер считает необходимым этому кривобокому плаксе Кийру тоже говорить «вы»? Оттого ли, что Кийр ремесленник? Да ну их к лешему, таких ремесленников! Вот, скажем, Имелик, пусть он и деревенщина, а куда солиднее, чем этот Кийр, с его блестящей тросточкой и соломенной шляпой. Черт, хм, хм… Да, даже Куслап большего стоит. А вот поди ж ты – тупеют люди, долго сидя на одном месте, как этот вот Юри-Коротышка. Лет десять поиграет еще на органе тут в Паунвере да понатаскает в школе мальчишек – станет, наверное, ему, Тоотсу, «ты» говорить, а Кийру – по-прежнему «вы».

Мысли Тоотса прерывает появление хозяйки, она приглашает всех к столу. Резким движением головы в сторону гостей кистер повторяет приглашение супруги, берет посапывающего Кийра под руку и вместе с ним шествует в соседнюю комнату.

Тоотс подталкивает Имелика и шепчет:

– Ну и разнюнился наш портной, сопли распустил! Несут его теперь осторожненько, как дерьмо на лучинке, чтоб не свалилось.

– Если ты не замолчишь, я сейчас же уйду, – давится смехом Имелик. – Ведь так и полагается, а ты просто не понимаешь хорошего тона и не печешься о душе своей.

– Черт возьми, – вполголоса возражает Тоотс, – Я не понимаю хорошего тона! Хотелось бы мне знать, кто лучше меня его понимает!

– Ладно, только веди себя приличнее!

– Да нет, дурень, я только хотел сказать, что уж лучше бы нам зареветь хором; интересно, как Юри-Коротышка справился бы с этой воющей компанией…

– Смелее, смелее, мои юные друзья! – доносится из столовой голос кистера.

– Слышишь – смелее! – подталкивает Имелик Тоотса в спину, а другой рукой тянет за собой Куслапа.

Кийр сидит уже за столом рядом с кистером, точно кукла, и поглядывает на школьных товарищей исподлобья. Раяская девица, кистерша и еще какая-то молодая девушка, появившаяся из другой комнаты, стоят у стола в ожидания гостей.

– Поторапливайтесь! Поторапливайтесь! – повторяет кистер. – Знакомьтесь с нашей барышней и садитесь за стол,

– Барышня Эрнья, моя племянница, – представляет молодую девушку хозяйка. – Из тех же примерно краев в России, откуда пожаловал к нам и господин Тоотс.

– Очень приятно, – со свойственной ему обходительностью светского человека отзывается Тоотс. Он пожимает протянутую ему руку и смело глядит девушке в глаза.

Имелик и Тиукс отвешивают неуклюжие поклоны, и все общество рассаживается вокруг стола на места, указываемые каждому хозяйкой. Между прочим на столе оказываются принесенные, видимо, из ледника бутылки с вином; в теплой комнате они вскоре покрываются влагой, которая извилистыми ручейками стекает на скатерть.

После первого же бокала, который все выпивают под торжественную здравицу, провозглашенную кистером, настроение у Тоотса заметно улучшается. Это доброе старое яблочное вино – изготовление его прославило имя кистера на всю округу – огоньком пробегает по жилам и бодрит вялые мозги. Гость из Россия обводит глазами сидящих за столом и с особенным вниманием останавливает взгляд на золотистых кудряшках и белоснежном лбу барышни Эрнья, когда та наклоняется над тарелкой. И вдруг, словно очнувшись не то от сна, не то от глубокой задумчивости, как это бывало с ним и раньше когда, сидя на пороге сарая, он строил планы на будущее, он вспоминает, что сейчас – лето и он у себя на родине, в Паунвере. Он вдыхает аромат цветов, льющийся из сада через распахнутое окно, и впервые за сегодняшний день слышит пение птиц. Его охватывает ощущение радости жизни, жажда деятельности, которые – он чувствует – должны вот-вот прорваться и вылиться в какую-нибудь пышную тираду или живой, остроумный рассказ. Однако от его зоркого взгляда не ускользает, что другие гости выпили свои бокалы лишь наполовину или даже того меньше.