Кнут Гамсун - Новая земля (Новь) Страница 20

Онъ быстро поднялся, чтобы скрыть свое волненіе, нѣкоторое время онъ постоялъ около окна и смотрѣлъ на улицу, потомъ опять повернулся къ Олэ и сказалъ, улыбаясь:

"Мнѣ кажется, что это дѣло окончится счастливо: правда, у меня такое чувство. — А ты знаешь, что это значитъ, когда у насъ, у купцовъ, это чувство, тогда мы рискуемъ всѣмъ, ничего не боясь".

"Ну, тогда выпьемъ по стаканчику, чтобы все шло по твоему желанію".

И они выпили.

"Ну, а какъ обстоятъ вообще дѣла?" спросилъ Олэ.

"Совсѣмъ уже не такъ плохо, ни въ какомъ случаѣ", поспѣшилъ отвѣтить Тидеманъ. "Приблизительно, все по старому дома".

"Такъ что никакихъ перемѣнъ?".

"Нѣтъ… — Но теперь мнѣ нужно уходить".

Тидеманъ поднялся. Олэ проводилъ его до дверей.

"Ты не долженъ падать духомъ, Андрей, прошу тебя. — Мнѣ совсѣмъ не нравится, что ты часто говоришь, что тебѣ все стало безразличнымъ… — Спасибо за посѣщеніе".

Но Тидеманъ не уходилъ; онъ держался рукой за дверь, стоялъ и нервно переводилъ глаза съ одного предмета съ другой.

"Тутъ нѣтъ ничего удивительнаго, что и я, наконецъ, теряю хорошее расположеніе духа", сказалъ онъ. "Я не особенно хорошо себя чувствую, я дѣлаю все, что могу, чтобы привести дѣла въ порядокъ, но это подвигается нескоро, не особенно скоро. Ну, мы посмотримъ, какъ это пойдетъ. Мнѣ кажется, что теперь стало лучше".

"Что, твоя жена теперь больше бываетъ дома? — Мнѣ казалось, что…"

"Ханка съ нѣкотораго времени для дѣтей стала хорошей матерью; я такъ радъ этому, это значительно сблизило насъ. Теперь она шьетъ, чтобъ у дѣтей были платья для дачи; удивительныя вещи она дѣлаетъ, я никогда не видѣлъ ничего подобнаго: голубыя, бѣлыя и красныя платья, они лежатъ дома, я могу смотрѣть на нихъ, когда хочу".

"Она все еще смотритъ на себя, какъ на незамужнюю; можетъ быть и не стоитъ такъ много объ этомъ говорить; она продолжаетъ подписываться Ланге. Это, конечно, дѣло настроенія, — она не забываетъ также подписываться и Тидеманъ. Ты самъ слышалъ вчера вечеромъ въ Тиволи, какъ она просила у меня сто кронъ".

"Это меня обрадовало, съ этимъ я не считаюсь, и я объ этомъ бы не упомянулъ, если бъ ты самъ этого не слышалъ. Это, между прочимъ, была третья сотня кронъ, которыя она получила отъ меня въ продолженіе двухъ дней; ты меня вѣрно понимаешь, Олэ? Дорогой другъ, почему она проситъ у меня денегъ при постороннихъ? Вѣдь это значитъ, — она хотѣла показать, что только такимъ способомъ можетъ получитъ ихъ отъ меня; какъ будто она такъ не получаетъ. Она тратитъ много денегъ; я не думаю, чтобъ она сама ихъ тратила; нѣтъ, я увѣренъ, что она ихъ не тратитъ, Ханка не расточительна; но она дарить эти деньги, помогаетъ другимъ. Иногда она получаетъ массу денегъ отъ меня въ продолженіе недѣли. Часто она беретъ деньги при выходѣ изъ дому и возвращается домой уже безъ нихъ, несмотря на то, что она ничего не купила".

"Ну, хорошо, дустъ будетъ такъ. Покуда у меня есть средства, мои деньги — ея деньги, само собой разумѣется. Въ шутку я спросилъ ее разъ, — можетъ быть, она хочетъ меня разорить, сдѣлать нищимъ, послушай, вѣдь это была только шутка, я и самъ смѣялся отъ всей души. Но она этого не перенесла, она предложила мнѣ оставитъ домъ, если мнѣ нравится, короче говоря: разводъ. Это она мнѣ предлагала много, много разъ, — и это по поводу шутки. На это я ей сказалъ, что раскаиваюсь въ своей шуткѣ, я просилъ у нея прощенія; увѣрялъ, что мнѣ никогда не приходило въ голову, что она хочетъ меня разорить"…

— "Милый Андрей, развѣ мы не можемъ разойтись?" спросила она. Я не знаю, что я ей на это отвѣтилъ; но это не было должно бытъ серьезно, потому что тотчасъ послѣ этого она попросила у меня ключъ отъ дома, такъ какъ свой она потеряла. Я далъ ей ключъ. — Тогда она улыбнулась, — я просилъ ее, и она сдѣлала это для меня, — сказала, улыбаясь, что я взрослое дитя… Вчера утромъ я увидѣлъ ее только, когда я на минутку зашелъ изъ конторы домой; она шила лѣтнія платья дѣтямъ и начала мнѣ ихъ показывать. При этомъ она начала вынимать свой носовой платокъ, и какъ разъ въ ту минуту, когда она доставала его изъ-за пояса, выпалъ мужской галстукъ, красный мужской галстукъ. Я сдѣлалъ видъ, что не вижу его, но я видѣлъ, что этотъ галстукъ не мой, я даже узналъ его. Да, Олэ, впрочемъ ты долженъ понять меня: я не настолько его узналъ, чтобъ могъ сказать, чей именно онъ. Вѣдь могло быть, что это одинъ изъ моихъ галстуковъ, одинъ изъ моихъ старыхъ галстуковъ, которые я отложилъ въ сторону".

"Моя особенность, — что я не знаю своихъ собственныхъ галстуковъ; я такъ мало обращаю на нихъ вниманія. И если удастся мое большое предпріятіе, то можетъ быть и счастье вернется. Было бы чудесно, если бъ я могъ ей показать, что я не дуракъ, ха-ха".

Оба друга поговорили еще нѣсколько минутъ, послѣ чего Тидеманъ отправился на телеграфъ. — Онъ былъ полонъ надеждъ.

Онъ задумалъ предупредитъ кризисъ, запастись большимъ количествомъ ржи въ то время, какъ ни у кого ея не будетъ. Авось повезетъ. — Онъ шелъ легко, какъ юноша, и избѣгалъ встрѣчать знакомыхъ, чтобъ его не задержали.

И дѣйствительно, пять дней спустя въ министерство иностранныхъ дѣлъ пришла телеграмма, что русское правительство, въ виду голода въ странѣ и въ ожиданіи неудачнаго сбора въ текущемъ году, считаетъ себя принужденнымъ запретить всякій вывозъ ржи, пшеницы, кукурузы и клевера изъ всѣхъ портовъ Россіи и Финляндіи.

Тидеманъ вѣрно разсчиталъ.

Назрѣваетъ

I

Иргенсъ выпустилъ свою книгу.

Этотъ скрытный человѣкъ, посвящавшій такъ мало людей въ то, что онъ предпринималъ, издалъ, къ удивленію всѣхъ, прекрасный томикъ стиховъ, какъ разъ когда весна была въ полномъ цвѣту. Это было очень неожиданно. Вотъ ужъ два года прошло съ тѣхъ поръ, какъ его драма увидѣла свѣтъ, но, оказывается, онъ не сидѣлъ безъ дѣла; онъ писалъ одно стихотвореніе за другимъ, переписывалъ и откладывалъ въ ящикъ, а когда кучка бумагъ сдѣлалась довольно большой, отдалъ ее въ печать. Вотъ какъ держалъ себя этотъ гордый человѣкъ! Не было никого, кто бы могъ превзойти Иргенса въ изяществѣ!

Его книга была выставлена уже въ окнахъ книжныхъ магазиновъ; публика уже говорила о ней, она должна была произнести шумъ; дамы, прочитавшія книгу, были очарованы любовными стихами, полными дикой страсти. Но тамъ встрѣчались также слова, полныя мужественности и воли, стихи, говорившіе о правѣ, о свободѣ и обращенные къ королямъ; онъ не щадилъ даже королей. Онъ осмѣлился говорить о вавилонскихъ короляхъ и блудницахъ. Онъ осмѣливался шептать "нѣтъ", наперекоръ милліонамъ голосовъ, кричащимъ "да", и все это высказывалъ чуть ли не прямо въ глаза. Но Иргенсъ такъ же мало, какъ и прежде, обращалъ вниманіе на то, что городъ имъ восхищался, когда онъ шелъ на прогулку. Ну, что же! — разъ есть люди, которымъ доставляетъ удовольствіе глазѣть на него! Онъ былъ и оставался равнодушнымъ къ людскому вниманію.

"Нужно сознаться, что ты, братъ, хитрый", сказалъ ему актеръ Норемъ на улицѣ: "Ты не подаешь и виду, и, не говоря ни слова, бросаешь намъ такой факелъ, передъ самымъ носомъ, и опять какъ будто ничего не было. Не много такихъ, которые тебѣ въ этомъ подражаютъ".

Адвокатъ Гранде и теперь не могъ удержаться, чтобъ не поважничать.

"Но у тебя есть враги, Иргенсъ". Я вотъ сегодня говорилъ съ однимъ человѣкомъ, который не находитъ ровно ничего особеннаго въ томъ, что по истеченіи двухъ съ половиной лѣтъ ты снова издалъ маленькую книжку.

На это Иргенсъ гордо отвѣтилъ:

"Я считаю за честь мало писать. — Дѣло не въ количествѣ".

Но послѣ онъ спросилъ все-таки, кто былъ этотъ врагъ. — Онъ не страдаетъ любопытствомъ, и всѣ знаютъ, что онъ очень мало интересуется мнѣніемъ людей; но все-таки это быль Паульсбергъ?

Нѣтъ, это не Паульсбергъ". Иргенсъ спрашивалъ и старался отгадать, но высокомѣрный Гранде не хотѣлъ выдать имени; онъ дѣлалъ изъ этого тайну и мучилъ Иргенса. "Однако, оказывается, ты совсѣмъ не неуязвимъ", сказалъ онъ и засмѣялся во все горло.

Иргенсъ пробормоталъ презрительно: "ерунда". Но, собственно говоря, онъ все еще былъ заинтересованъ, кто былъ этотъ человѣкъ, этотъ врагъ, который хотѣлъ умалить его заслугу. Кто бы это могъ бытъ, если не Паульсбергъ? — Иргенсъ ни на комъ не могъ остановиться, — изъ молодыхъ это былъ единственный.

Неожиданно его осѣнила мысль, и онъ сказалъ равнодушно:

"Ну, какъ я уже сказалъ, для меня не имѣетъ значенія узнать это жалкое имя; но если это Гольдевинъ изъ деревни, то, Боже мой, Гранде, зачѣмъ ты ходишь и повторяешь, что говоритъ такой человѣкъ? Впрочемъ, это твое дѣло. Человѣкъ, который носитъ грязный гребешокъ и сигарный мундштукъ въ одномъ и томъ же карманѣ… Ну, мнѣ нужно итти. — Прощай пока!"

Иргенсъ продолжалъ свой путь. Если не было иного врага, чѣмъ этотъ лѣсной дикарь, то это еще не опасно… Онъ опять былъ въ хорошемъ настроеніи и кланялся знакомымъ, которые ему встрѣчались, и былъ очень доволенъ. Его разсердило немного, что за его спиной злословили, но теперь это прошло; нельзя же было сердиться на старую обезьяну.