Генрих Манн - Венера Страница 20

— Вы сплутовали!

Вокруг них уже образовалось кольцо молчаливых зрителей. Мистер Вильяме смотрел на себя тоже, как на незаинтересованного гостя, и с видимым интересом раскуривал сигару. Дон Саверио холодно поднялся.

— Этот господин не владеет собой, он слишком много выпил… Не угодно ли вам добровольно положить конец этой сцене? — спросил он сэра Густона.

— Уговорите его! — медленно и ласково заметил король Фили.

— Вы сплутовали!

Консул мистер Уолькотт указал лорду Темпелю на блестящий поднос камердинера. Поднялся ропот. Принц встревожился:

— Амедео!

Силач приблизился к упрямому иностранцу. В следующее мгновение оба кулака сэра Густона опустились на его лицо, и он, шатаясь, отступил. Сэр Густон напоминал своим видом сырой бифштекс. Зрителям казалось, что от него и пахнуть должно так же. Женщины говорили:

— Какой симпатичный молодой человек!

— Камердинер, может быть, действовал по собственному почину, — пробормотал лорд Темпель. Мистер Уолькотт пожал плечами, другие, перешептываясь, сделали то же. Принц не понял, его глаза злобно заблестели.

— Я не в состоянии больше относиться к этому, как к плохой шутке. Я требую удовлетворения.

Сэр Густон уже засучил рукава. Он бросился вперед; но дон Саверио ловко увернулся. Сэр Густон стукнулся о карточный стол, который опрокинулся. Мистер Вильяме из Огайо неторопливо встал и стряхнул пепел со своего рукава. Царила полная тишина; затем король Филипп медленно и ласково сказал:

— Вот так история.

Некоторые смеялись, другие выражали сомнение. А в глубине комнаты леди Олимпия высказывала мнение, что это позор, если в таком доме, как этот, происходят подобные вещи. Другие иностранцы повторяли это на наречиях, которых никто не понимал. Неаполитанцы ждали и приглядывались к выражению лица герцогини; она стояла у входа в зал. Многие начали понимать положение. Маркиз Тронтола решился первый.

— Это позор, — повторил он, — настоящий скандал. — И вполголоса: — Я позабочусь, чтобы его исключили из клуба.

Сэра Густона окружила и увлекла за собой группа земляков. Дон Саверио, очень бледный, стоял совершенно один перед толпой, враждебность которой он чувствовал. Он сделал несколько взволнованных движений рукой. Вдруг, охваченный сознанием, что все бесполезно, он свистнул сквозь зубы, повернулся и вышел из комнаты.

Все смотрели вслед ему. Со всех сторон посыпались громкие восклицания. Тронтола по-французски подробно объяснял всем, как был совершен обман. Мистер Вильяме из Огайо внимательно слушал. Вдруг он вынул сигару из угла рта и заметил:

— Ведь я выиграл.

Двадцать голосов крикнули:

— Очевидно, вы ошибаетесь!

Американец пожал плечами, Он ничего не ответил из уважения к народной воле и продолжал курить. Граф Тинтинович, воздевая кверху руки, утверждал, что такое происшествие невозможно в порядочном доме. Он еще подумает, бывать ли ему здесь. Но его строгость нашли преувеличенной. Все, наоборот, казалось, чувствовали себя очень хорошо; только некоторые, еще так недавно проявлявшие необыкновенную веселость, вдруг исчезли. Три четверти часа спустя разошлись все.

Леди Олимпия и консул пожелали герцогине спокойной ночи и отправились в свои комнаты. Герцогиня только что вошла в свою, как у двери раздался шепот:

— Ваша светлость, простите мне мою смелость.

— Муцио? Что привело вас сюда?

— Ваша светлость очень оскорбили его сиятельство, принца.

— Мне очень жаль.

— Не в том дело. Но его сиятельство, быть может, захочет отомстить. Слуги тоже очень злы на вашу светлость. Им хорошо жилось в этом доме; теперь этому конец.

— Возможно.

— При таких обстоятельствах было бы лучше, если бы ваша светлость переночевали в отеле.

— Об этом нечего и думать. Уже три часа.

— Но Альфонсо и Амедео еще не спят. Они прикладывают примочки к своим распухшим носам и глазам и шлют благословения по адресу того англичанина. Толпа лакеев и служанок стоит вокруг них и кричит. Женщины в необыкновенном волнении…

— Скажите людям, что, если их крик будет беспокоить меня, я вычту мою бессонную ночь из их жалованья. Идите, Муцио. Во всяком случае благодарю вас.

— Это был мой долг, герцогиня.

Когда Муцио ушел, она подошла со свечой к двери комнаты сэра Густона. Он тотчас же открыл; он был еще во фраке и заряжал револьверы.

— Для каморры, — сказал он, по-видимому, подготовленный ко всему.

— Очень хорошо, — ответила герцогиня. — Перейдите только ко мне в комнату, там это нужнее всего.

Он согласился и последовал за ней. Она посадила его в передней части комнаты; ее камеристка приготовила ему чай и поставила перед ним ром. Герцогиня прилегла на кровать за широкой портьерой, разделявшей комнату на две части. Она была в пеньюаре из белых кружев.

Она уже закрыла глаза, как вдруг услышала за стеной тихий шорох, точно детские шаги; больше она не могла заснуть. Сэра Густона не было слышно; она решила, что он задремал. Вдруг загремел выстрел: она тотчас же очутилась у двери. Он прострелил ее. Она, держа подсвечник в вытянутой руке, узкая и гибкая в своих длинных кружевах, всматривалась в извилистый коридор. За ней ложилась тень от спокойной фигуры сэра Густона, с револьвером в каждой руке. У стены мелькнуло что-то легкое, темное.

— Не стреляйте! — успела еще крикнуть герцогиня. Это был Муцио. Она собственноручно втащила его в комнату; он был бледен, лицо его подергивалось, он дрожал.

— Зачем вам было бродить тут, скажите, бога ради!

Он сам не знал. Ведь могло что-нибудь случиться. Слуги так злы, он знает их. Англичанин, может быть, заснул… Муцио заикался от страха. Его скептицизма как не бывало: скептицизма старого неаполитанца, которого интриги, окружавшие его со всех сторон с самой юности, приучили делать всегда только тот шаг, которого не ждали. Он лепетал, как дитя, простодушный и откровенный. Он, действительно, беспокоился за нее, герцогиня должна верить этому. Она завоевала его тем, что выказала себя сегодня ночью такой сильной. Историю с фальшивой игрой принца он желал бы придумать сам: она достойна его. Он убедительно просил ее верить в его преданность. Он сам понимает, что ему трудно верить.

— Я верю вам, — сказала она, протягивая ему руку. Это минутное искреннее чувство делало ее счастливой. Муцио должен был сесть за стол с ней и сэром Густоном и пить чай. Он с неудержимой откровенностью рассказывал всевозможные истории, о чем несколькими часами позднее, несомненно, пожалел. Сэр Густон напряженно слушал, безуспешно стараясь понять.

Затем Муцио удалился с поклонами и уверениями, бросив искоса мягко послушный взгляд на красивого молодого англичанина.

Герцогиня продолжала сидеть против своего защитника. По его просьбе она повторила все, что рассказывал Муцио. Он слушал ее с холодным любопытством, точно так же, как слушал бы какого-нибудь товарища по охоте в Индии, который видел льва. Он решил еще не раз помериться силами с каморрой. Он уже сталкивался с ней. Он как-то нанял коляску, и вдруг на козлы рядом с кучером влез какой-то другой парень, и его никак нельзя было прогнать. Это, наверно, был каморрист… Герцогини смотрела на молодого человека со спокойной и доброй улыбкой. Ее кружева поскрипывали в такт ее дыханию. В комнате было тепло, лампа бросала мягкий бледно-фиолетовый свет. Чувствовалось, что дом спит среди спящего города. За полуоткрытой портьерой виднелся, с перламутровым блеском в складках, кусок простыни на ее кровати, слегка смятой… Затем сэр Густон знал одного кельнера, который казался ему подозрительным. Он беседовал с каким-то субъектом о каждом госте.

— Вы можете курить, — сказала герцогиня. Он зажег деревянную трубку.

В семь часов она объявила:

— Теперь уж не может быть никакой опасности.

Сэр Густон встал. Он выпил довольно много рома, его лоб был красен. При прощании он впервые заметил ее улыбку и нашел, что она вдруг стала необыкновенно очаровательна. Он забыл взять руку, которую она протягивала ему; он стоял, смотрел на нее и мало-помалу сообразил, что с головой, полной всяких историй и приключений, провел полночи в спальне очень красивой женщины. Он вспомнил также все то, что слышал о ее крайне свободных нравах. Он весь покрылся потом и стыдливо пролепетал что-то.

— Не жалейте об этом, сэр Густон, — сказала герцогиня, мягко подталкивая его к двери. — Видите ли, вашей маме это было бы неприятно.

Леди Олимпия и мистер Уолькотт появились в девять часов; они отлично выспались. Герцогиня позавтракала с ними; сэр Густон не показывался. Она объявила, что едет на дачу. Двадцать рук торопливо, работали над ее багажом. Экипаж стоял уже внизу, когда вошел с огромным букетом фиалок дон Саверио.

— Вы, вероятно, не ждали меня? — смиренно спросил он.

— Напротив. Войдемте туда; мы одни… Я знала, что вы придете…