Сомерсет Моэм - Сотворение Святого Страница 20

— Дорогая моя, — с губ моих сорвался смешок, — заверяю тебя, я целиком и полностью тебя простил. В конце концов, ничего серьезного в наших отношениях и не было.

— Не было? — с некоторым удивлением взглянула она на меня.

Я пожал плечами:

— Ты поступила совершенно правильно. Такие интрижки рано или поздно заканчиваются, и в принципе не так уж важно, когда именно.

— Я боялась, что причинила тебе боль. — Она понизила голос.

Я вспомнил случившееся: тускло освещенная комната, элегантная женщина на диване, холодная и безразличная, и я, охваченный отчаянием. Я помнил блеск кольца с драгоценными камнями на белой руке. И не захотел пожалеть ее.

— Моя дорогая Джулия… ты позволишь мне называть тебя Джулией?

Она кивнула.

— Моя дорогая Джулия, поначалу я чувствовал себя несчастным, я это признаю, но недолго. Достаточно было выпить бутылку вина и хорошенько выспаться. Это такое же действенное средство, как кровопускание при лихорадке.

— Ты чувствовал себя несчастным?

— Естественно. Обычное дело, если тебе указывают на дверь. Куда приятнее самому инициировать разрыв.

— Так это вопрос гордости?

— Не могу этого не признать.

— Тогда я так не думала.

Я рассмеялся:

— Во всем виновата моя слишком уж эмоциональная натура. Я тебя напугал, но в действительности это ровным счетом ничего не значило. — Она молчала, и через какое-то время я продолжил: — Знаешь, когда человек молод, он должен максимально использовать отпущенное ему время. Верность — излишняя добродетель, непрактичная и совершенно немодная.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Проще говоря, ты не особенно любила меня, а я не особенно любил тебя.

— Ох!

— Мы почувствовали влечение другу к другу, а после того как удовлетворили его, нас уже ничего не связывало. Мы поступили бы глупо, если б не разбежались. Если бы ты не порвала со мной, это пришлось бы сделать мне. Женская интуиция подсказала тебе это, и ты опередила меня.

Вновь она промолчала.

— Разумеется, если бы ты любила меня или я — тебя, все было бы иначе. Но в нашем случае…

— Я вижу в углу мою кузину Виоланту. Отведешь меня к ней?

Я выполнил ее просьбу, а когда мы раскланивались, спросил:

— Мы так приятно поболтали и расстаемся друзьями, так?

— Несомненно!

Втайне я надеялся, что причинил Джулии боль и задел за живое. Сожалел, что не сумел сказать ей чего-то еще более обидного. Сам я испытывал по отношению к ней полнейшее безразличие, но, когда вспоминал о своих страданиях, ненавидел ее.

В Форли я теперь знал всех и, покинув Джулию, тут же нашел других собеседников. Гости прибывали. У графа собрался весь цвет Форли, и разговоры становились все более оживленными. Иногда их заглушала музыка, а главной темой вечера была удивительная красота Катерины. Она находилась в прекрасном настроении, и никто не знал, почему графиня так весела, учитывая, что в последнее время она страдала от непопулярности мужа. Теперь же ее мрачность исчезла, уступив место ослепительным улыбкам. Ее окружили мужчины, которые что-то говорили ей, и взрывы смеха свидетельствовали об остроумных ответах. Обаянию графини способствовала чуть ли не солдатская прямота, свойственная Франческо Сфорце, которую Катерина в какой-то степени унаследовала. Люди говорили об уважении, которое выказывал Джироламо по отношению к Кеччо: они рука об руку ходили по залу, увлеченные разговором, напоминая о тех временах, когда со стороны казалось, что они — два любящих друг другу брата. Катерина иной раз смотрела на них и одобрительно улыбалась: не вызывало сомнений, что она радовалась их примирению.

Я прокладывал путь в толпе, наблюдая за людьми, со многими перекидываясь словом или раскланиваясь, и думал о том, что жизнь прекрасна и удивительна. Чувствовал себя очень довольным собой и гадал, где моя милая Клаудия. Мне хотелось подойти к ней и засвидетельствовать свое почтение.

— Филиппо!

Я повернулся и увидел Шипионе Моратини, который стоял рядом со своей сестрой, в окружении нескольких женщин и мужчин, в большинстве своем мне знакомых.

— Почему ты так довольно улыбаешься? — спросил он. — Судя по твоему виду, ты потерял гальку и нашел алмаз.

— Может, так и случилось, кто знает?

В этот момент я заметил Эрколе Пьячентини, который входил в зал со своей женой. Мне стало любопытно, а чего это они так припозднились. К Клаудии тут же подскочил один из ее воздыхателей, и она покинула мужа, уплыв, опираясь на руку поклонника. Эрколе направился к графу. Его мрачная физиономия перекосилась неким подобием улыбки, которой определенно недоставало искренности.

— Сегодня действительно день веселья, раз уж злобный дикарь пытается улыбаться.

Зазвенел серебристый смех Джулии. Мне он показался натужным.

— У вас всепрощающая душа, дорогой друг. — Она сделала упор на последнем слове, напоминая, что им и закончился наш недавний разговор. — Истинно христианская добродетель!

— Почему? — с улыбкой спросил я.

— Я восхищаюсь той легкостью, с которой вы простили оскорбления, которые он вам нанес. Не часто случается видеть джентльмена, который подставляет вторую щеку.

Я внутренне рассмеялся: она пыталась поквитаться со мной. И порадовался тому, что мои стрелы попали в цель. Шипионе вмешался, так как счел обидными как слова сестры, так и ее тон.

— Ерунда, Джулия! Ты знаешь, что Филиппо прощает своих врагов, только когда они перестают дышать. Просто обстоятельства…

Джулия пренебрежительно скривила губки:

— Обстоятельства! Я удивлена, потому что помню, с каким жаром мессир Филиппо клялся, что отомстит.

— Но мессир Филиппо считает, что отомстил, и очень эффектно, — ответил я.

— Как?

— Пробить дыру в груди человека не единственный способ отстоять свою честь.

— Что ты хочешь этим сказать, Филиппо? — спросил Шипионе.

— Разве ты ничего не заметил, когда он проходил мимо тебя?

— Эрколе? А что?

— Неужели ты не разглядел украшения на его благородной голове, изящную пару рогов?

Они смотрели на меня, словно не понимали. Я же разглядел в толпе Клаудию, которая стояла неподалеку от нас.

— Ах, я вижу алмаз, который нашел, потеряв гальку. Прошу меня извинить.

И когда я направился к Клаудии, они поняли: я услышал взрыв смеха. Я взял руку дамы и, низко поклонившись, страстно поцеловал. Искоса глянул на Джулию и увидел, что она смотрит в пол, покраснев от злости. Мое сердце радостно забилось: отчасти я расплатился за агонию, пережитую из-за нее.

Время шло, и гости засобирались домой. Кеччо, проходя мимо меня, спросил:

— Ты готов?

— Да, — ответил я и последовал за ним к Джироламо и графине, чтобы попрощаться.

— Ты так жестоко обошелся со мной, Кеччо, — упрекнула его графиня. — За весь вечер не уделил мне ни минуты.

— Но вы были так заняты.

— Но теперь-то нет, — улыбнулась она.

— Я подошел к вам, как только увидел, что вы свободны.

— Чтобы попрощаться.

— Уже очень поздно.

— Не так уж и очень. Присядь и поговори со мной.

Кеччо выполнил просьбу, а я, видя, что прощание затягивается, отошел и вновь принялся прогуливаться по залу в поисках друзей. Разговор Кеччо и графини постоянно прерывали люди, которые подходили, чтобы попрощаться, толпа гостей быстро редела. Мы с Маттео сели у окна и принялись делиться впечатлениями от вечера. Он рассказал мне о даме, к которой внезапно воспылал любовью.

— Как же тебя бросает из стороны в сторону, — рассмеялся я.

— Она сделала вид, что сильно рассердилась, — добавил Маттео, — но все-таки дала понять, что не позволит разбиться моему сердцу.

Я оглядел зал и увидел, что все гости ушли, за исключением Эрколе Пьячентини, который о чем-то перешептывался с графом.

— Я такой сонный, — признался Маттео. Мы пошли к графине, которая обратилась к Маттео, едва мы приблизились:

— Уходи, Маттео! Пока я не позволяю тебе увести Кеччо. Последние полчаса мы пытались поговорить, но только теперь получили такую возможность, и я не хочу, чтобы нам мешали.

— Я никогда не лишил бы Кеччо такого удовольствия. — Маттео кивнул мне, и мы вернулись к окну. — Сущее наказание — ждать кузена, пока с ним флиртует красивая женщина!

— Ты можешь поговорить со мной… чего еще можно желать?

— Мне совершенно не хочется говорить с тобой! — рассмеялся он.

Джироламо все еще шептался с Эрколе. Его постоянно бегающие глаза осматривали зал, лишь изредка останавливаясь на лице Эрколе, иногда на нас, чаще — на Кеччо. Я даже задался вопросом, а не ревнует ли он.

Наконец Кеччо встал и попрощался. Тут Джироламо направился к нему.

— Ты же не собираешься уходить? — спросил он. — Я хочу поговорить с тобой о налогах.

Он упомянул о них впервые.