Джон Фанте - Дорога на Лос-Анжелес Страница 20

Этого он не знал. Господи ты боже мой – не знает, а умудряется. Он приложил ладонь ко лбу и безнадежно пожал плечами. Живут же, не шибко хорошо, но дни идут один за другим, а они еще не померли.

– А почему ты больше денег не попросишь? Он яростно задергал головой:

– Уволят.

– Ты знаешь, что ты такое? – спросил я. Нет. Не знает.

– Ты дурак. Простой дурацкий дурак, и тебя ничего не извиняет. Ты только посмотри на себя! Ты принадлежишь к династии рабов. Пята правящего класса бьет тебе по яйцам. Почему ты не почувствуешь себя мужчиной и не выйдешь на забастовку?

– Забастовка – нет. Нет-нет. Уволят.

– Дурак ты. Чертов остолоп. Посмотри на себя! Да у тебя даже пары приличных башмаков нет. А на робу свою посмотри! Ей-богу, ты даже на вид голоден. Ты есть хочешь?

Он не ответил.

– Отвечай мне, дурак! Ты жрать хочешь?

– Не голодный.

– Грязный врун.

Взгляд его упал на башмаки, и он, волоча ноги, отошел. Он изучал свою обувь, пока мы толкали тачки. Потом посмотрел на мои ботинки – уж мои-то были всяко лучше. Казалось, он счастлив, что у меня ботинки – лучше некуда. Он заглянул мне в лицо и улыбнулся. Я рассвирепел. Толку-то этому радоваться? Мне хотелось заехать ему по физиономии.

– Ничего, – сказал он. – Сколько заплатил?

– Пасть заткни.

Мы тащились дальше, он впереди, я следом. Я сразу так разозлился, что рот закрыть не мог:

– Вот дурак! Ленивый дурак, все тебе laissezfaire[9]l.Разгроми это заведение к черту, потребуй своих прав! Башмаков потребуй! Молока! Погляди на себя! Как болван, как зэк! Где твое молоко? Почему ты не заорешь, чтоб тебе молока принесли?

Пальцами он стиснул рукоятки тележки. В темном горле клокотала ярость. Мне показалось, я перегнул палку. Может, мы сейчас подеремся. Но дело оказалось не в этом.

– Тише! – прошипел он. – Уволят!

Однако в цеху было слишком шумно: визжали колеса, и громыхали коробки, – а Коротышка Нэйлор сверял цифры у ворот в ста футах от нас и ничего не слышал. И, увидев, насколько это безопасно, я решил, что сказал еще не все.

– А твои жена и дети? Эти милые малютки? Потребуй молока! Подумай – они умирают с голоду, пока малыши богатеев купаются в галлонах молока! В галлонах! Почему так должно быть? Ты что – не мужчина, как остальные мужики? Или ты – дурак, недоумок, чудовищная насмешка над достоинством, кое является первородным антецедентом человека? Ты меня слушаешь? Или ты отвратил свои уши потому, что правда жалит их, а ты слишком слаб и боишься стать кем-то другим, нежели аблятивный абсолют, династия рабов? Династия рабов! Династия рабов! Ты хочешь быть династией рабов! Ты любишь категорический императив! Ты не хочешь молока, тебе подавай ипохондрию! Ты – шлюха, распутница, сутенер, блядь современного Капитализма! Меня от тебя так тошнит, что сейчас вырвет.

– Ага, – ответил он. – Блевать ты можешь. Ты не писатель. Ты просто блевота.

– Я постоянно пишу. Моя голова плавает в переоцениваемой фантасмагории фраз.

– Ба! Да меня от тебя тоже тошнит.

– Сам ты ба! Бробдиньягский мужлан!

Он начал составлять коробки на свою тележку. Ставя каждую, он крякал, так высоко они стояли и так трудно было до них дотянуться. Предполагалось, что это он мне так показывает. Разве босс не сказал смотреть? Вот я и смотрю. Коротышка разве не босс? Вот я и выполняю приказы. Глаза его сверкали гневом.

– Подходи! Работай!

– Не смей со мной разговаривать, капиталистический пролетарский буржуа.

Каждая коробка весила пятьдесят фунтов. Он складывал их по десять, одну на другую. Затем всовывал нос тачки под нижнюю и зажимал ее захватами, укрепленными на раме. Никогда не видел я таких тележек. Тачки я, конечно, видел, но без захватов.

– И вновь Прогресс поднимает свою прекрасную голову. Новая техника утверждается даже в простой тачке.

– Стой тихо и смотри.

Рывком он оторвал штабель от пола и удержал его в равновесии на колесах. Рукоятки тачки были у него на уровне плеч. Вот в чем весь трюк. Я знал, что у меня так ни за что не получится. Он повез груз к воротам цеха. Однако, если он мог сделать это, он, мексиканец, человек, вне всякого сомнения, не прочитавший за всю жизнь ни единой книги, никогда не слыхавший даже о переоценке ценностей, то чем я хуже? Он, этот простой пеон, навалил на тачку десять коробок.

Так что ж ты, Артуро? Ты позволишь ему себя обставить? Нет – тысячу раз нет! Десять коробок. Хорошо. А я нагружу двенадцать. Я подкатил тележку. К этому времени Мануэль уже вернулся за следующей партией.

– Слишком много, – сказал он.

– Заткнись.

Я подтолкнул тележку к штабелю и раскрыл захваты. Это должно было произойти. Слишком тяжело. Я знал, что так и случится. Не было смысла пытаться его перещеголять, я все время это знал и все-таки пытался. Раздался треск и грохот. Штабель рухнул, как башня. Коробки разлетелись по всему полу. Верхняя раскололась. Из нее повыскакивали овальные банки, перепуганными щенками разбегаясь по углам.

– Слишком много! – закричал Мануэль. – Говорю тебе. Слишком много, черт возьми.

Я обернулся и завопил:

– Заткнешь ты свою поганую мексиканскую пасть, ты, проклятый крест мексиканский, холуйствующий буржуазный пролетарский капиталист, или нет?!

Развалившийся штабель мешал остальным грузчикам. Те обруливали его, пиная попадавшиеся под ноги банки. Я опустился на колени и собрал их. Омерзительно: я, белый человек, на коленях собираю банки с рыбой, а вокруг твердо стоят на ногах все эти иностранцы.

Довольно скоро Коротышка Нэйлор засек, что произошло. Мигом подскочил.

– Я думал, ты умеешь управляться с ручной тележкой?

Я встал.

– Это не ручные тележки. Это тележки с захватами.

– Не спорь со мной. Убери за собой эту гадость.

– Несчастные случаи и будут случаться, Нэйлор. Рим не сразу строился. В «Так говорил Заратустра» есть одна старая поговорка…

Он замахал руками.

– Да ради всего святого, ну его к черту! Попробуй еще раз. Но теперь не грузи так много. Попробуй по пять коробок, пока не привыкнешь.

Я пожал плечами. Ну что можно сделать в этом рассаднике глупости? Остается только крепиться, быть мужественным, верить в присущую человеку порядочность и не терять веры в реальность прогресса.

– Вы – начальник, – сказал я. – А я – писатель, как вы знаете. Без квалификации я…

– Ну тебя к черту! Я все про это знаю! Все знают, что ты писатель, все. Но окажи мне любезность, будь добр? – Он почти умолял. – Попробуй отвезти пять коробок, а? Только пять. Не шесть, не семь. Всего пять. Ты это ради меня сделаешь? Не напрягайся. Мне не нужен самоубийца. Пять коробок за один раз.

Он ушел. Тихие слова катались в его дыхании – непристойности, предназначавшиеся мне. Так вот оно, значит, как! Я показал его удалявшейся спине длинный нос. Я презирал его: ничтожный человечишка, олух с ограниченным словарным запасом, неспособный выразить даже собственные мысли, хоть и мерзкие, кроме как низкопробным посредством грязного языка. Крыса. Он – крыса. Гадкая, злоязыкая крыса, ничего не знающая о WeltanschauungyeГитлера.

Нассать на него!

Я снова принялся подбирать рассыпанные банки. Когда все было собрано, я решил найти себе другую тележку. В одном углу я нашел непохожую на остальные – на четырех колесах, что-то вроде фургончика с железным языком. Она была очень легкой, с широкой плоской поверхностью. Я подтащил ее туда, где остальные парни грузили свои ручные тележки. Она вызвала сенсацию. На нее смотрели так, будто никогда не видели раньше, что-то восклицали по-испански. Мануэль с отвращением почесал голову.

– Что ты теперь делаешь?

Я подтянул тележку на исходную позицию.

– Тебе этого не понять – ты инструмент буржуазии.

И я нагрузил ее. Не пятью коробками. Не десятью. И не двенадцатью. Составляя на платформу коробки, я осознал, какие возможности открываются перед таким типом тележки. Когда я наконец остановился, на борту их было уже тридцать четыре.

Тридцать четыре на пятьдесят? Сколько это будет? Я извлек свою записную книжку с карандашом и прикинул. Семнадцать сотен фунтов. А семнадцать сот на десять будет семнадцать тысяч фунтов. Семнадцать тысяч фунтов – это восемь с половиной тонн. Восемь с половиной тонн в час значит восемьдесят пять тонн в день. Восемьдесят пять тонн в день – пятьсот девяносто пять тонн в неделю. Пятьсот девяносто пять тонн в неделю – тридцать тысяч девятьсот сорок тонн в год. С такой скоростью я мог бы перевозить тридцать тысяч девятьсот сорок тонн в год. Подумать только! А остальные таскают всего по каких-то пятьсот фунтов за ходку.

– Дорогу!

Все расступились, и я начал тянуть. Груз сдвигался туго. Я тянул назад, лицом к тележке. Перемещался я медленно, поскольку ноги скользили по мокрому полу. Груз мой попал в самый эпицентр всего, прямо в проход, по которому бегали другие грузчики, что вызвало легкое смятение – но не очень сильное – как на пути туда, так и на пути обратно. Наконец вся работа замерла. Все тележки скопились в середине цеха, будто уличная пробка в центре города. Вскоре прибежал Коротышка Нэйлор. Я тянул изо всех сил, пыхтя и поскальзываясь, на каждый шаг вперед приходилось два шага назад. Но виноват был не я. Виноват пол: слишком скользкий.