Андре Моруа - Молчаливый полковник Брэмбл Страница 20

Около шести часов утра начальник штаба жестом подозвал Ореля, подвел его к карте и, указав расположение огневых позиций французской батареи 155-миллиметровых орудий, попросил сходить к ее командиру и приказать ему во что бы то ни стало разгромить участок железнодорожной насыпи, откуда непрерывно бил пулемет или, возможно, стреляли даже два пулемета. Телефонная связь с батареей оборвалась.

Снаружи все было спокойно. По-прежнему лил дождь. Дорога превратилась в ручей из желтоватой грязи. Громыхание пушек, казалось, удалилось, но это впечатление было обманчиво — в деревне, раскинувшейся перед замком, то и дело вспыхивало зловещее красное зарево разрывов.

Небольшие группы раненых, обмотанных бесформенными повязками, окровавленных и грязных, едва тащились к полевому госпиталю. Орель вошел в еловую рощу. После дорожной грязи пружинистый ковер из мокрых хвойных игл показался ему просто восхитительным покрытием. Выстрелы французской батареи раздавались совсем близко, но Орель все никак не мог ее найти. В штабе ему сказали: «Северо-восточный угол рощи». Но где же, черт возьми, северо-восток? И вдруг среди елок мелькнул синий мундир, и в тот же миг где-то уже совсем рядом выстрелило орудие. Свернув вправо, Орель сделал еще несколько шагов и на опушке разглядел артиллеристов, хорошо замаскированных густым кустарником. Какой-то старшина, сидя верхом на стуле в расстегнутом кителе и в кепи, повернутом козырьком назад, отдавал команды. Орудийный расчет действовал со сноровкой, но неторопливо, как это свойственно хорошим рабочим. Все это походило на какой-то маленький заводик под открытым небом.

— Господин старшина, — сказал кто-то из расчета. — Пришел переводчик.

— Вот как! Тогда мы, может, все-таки узнаем, почему англичане перестали нам отвечать, — сказал старшина.

Орель передал полученное приказание старшине, ибо капитан, командир батареи, ушел на наблюдательный пункт, а лейтенант, командир огневого взвода, отправился искать место обрыва телефонной нитки.

— Договорились, — певучим и низким голосом сказал старшина, уроженец Лотарингии[70]. — Для вашего удовольствия, молодой человек, мы с удовольствием расколошматим эту штуку.

Он позвонил по телефону капитану, затем, попросив показать ему на карте соответствующий участок насыпи, приступил к вычислениям. Орель с минуту постоял около него, счастливый, что нашел этот уголок военных действий, начисто лишенный ложной романтики и где наконец-то можно услышать родную французскую речь.

Затем двинулся обратно к замку. Он пошел через поле, чтобы сократить путь к шоссе, и приблизился к месту битвы. Бригада усиления на ходу перестраивалась в боевые порядки. Орель шел мимо нее в противоположном направлении, нагнал нескольких раненых и дал им по глотку коньяка из фляги. Солдаты, шагавшие в сторону передовой, молча глядели на раненых…

Над колонной просвистел снаряд, и солдатские головы закачались, словно тополя, колеблемые ветром. Снаряд взорвался где-то на пустынном участке поля. Миновав походные порядки бригады, Орель в одиночестве выбрался на шоссе и очутился в гуще нестройно двигавшейся процессии, еще одной группы раненых. Почти у всех был жар. Но их перепачканные, измазанные кровью лица все-таки светились счастьем — ведь для них все уже кончилось. Из последних сил они спешили в тыл, горя желанием поскорее ощутить негу белых простыней и подушек.

Прошла толпа немецких военнопленных, конвоируемых несколькими хайлендерами. Полные страха глаза этих дисциплинированных зверей, казалось, так и ищут каких-то начальников, дабы отдать им честь.

У самого замка Орель встретил двух солдат, несущих офицера на носилках. Офицер был, по-видимому, очень тяжело ранен: над его животом вздулась чудовищных размеров повязка, и кровь, сочившаяся сквозь нее, медленно капала в грязь.

— Да, Орель, это я, — странным голосом проговорил умирающий.

И Орель узнал маленького капитана Уорбартона. Его тонкое мальчишечье лицо было теперь удивительно серьезным.

— На сей раз, месье, — сказал он, — доктору О’Грэйди уже не придется эвакуировать меня в госпиталь герцогини. — Он с трудом дышал. — Я хотел бы, чтобы вы от моего имени простились с полковником… и скажите ему — пусть напишет моим родным, что я не очень сильно страдал… Надеюсь, это вас не затруднит… Thanks very much indeed[71].

He найдясь, что ответить, Орель молча пожал руку этого искалеченного ребенка, который так любил войну… Носильщики не спеша пошли дальше.

В замке он вновь увидел все те же по-прежнему спокойные, но сильно помрачневшие лица. Он доложил начальнику штаба о выполнении приказания, и тот рассеянно поблагодарил его.

— Ну что там? Все в порядке? — очень тихо спросил он телефониста.

— Да… все цели накрыты, — пробормотал телефонист, — но генерал убит… Вздумал проверить лично, почему вторая бригада не продвигается вперед… Взрывом снаряда его прямо сразу зарыло в землю… Вместе с майором Холлом…

Орель представил себе седые волосы генерала, аккуратно расчесанные на пробор, его тонкое лицо, золото и пурпур обшлагов — и все это вымазано мерзостной грязью сражения. Еще два часа назад, подумал он, столько непринужденного достоинства, такая вежливая властность, а завтра — человечья падаль, гниющий труп, который солдаты, сами того не зная, будут топтать ногами… Но вокруг него уже шли беспокойные разговоры о преемнике генерала.

Вечером Орель направился в сторону передовой с полком шотландских стрелков, шедших на смену его части. Первым из встреченных друзей был доктор, работавший в укрытии.

— По-моему, наш полк не ударил лицом в грязь… — сказал доктор. — Правда, я еще не видел полковника, но все в один голос твердят, что он снова показал образец отваги и присутствия духа… Кажется, мессиу, мы поставили рекорд по числу немцев, убитых одним солдатом… Так, рядовой Кэмбл проткнул штыком аж двадцать четыре боша… Совсем недурно, не правда ли?

— Конечно, недурно, — ответил Орель, — но ведь это ужасно!.. Скажите, доктор, не вам ли пришлось обработать Уорбартона? Я встретил его на дороге. Он был совсем плох.

— Он обречен, — сказал доктор, — а его друг Джиббонс тоже умер здесь… В три часа пополудни. Ампутация обеих ног.

— О Господи! Значит, и Джиббонс тоже… Бедный Джиббонс! Вы помните, доктор, как он нам рассказывал про свою маленькую, пухленькую женушку? Сейчас она, вероятно, играет с сестрами в теннис в каком-нибудь прекрасном английском саду… А окровавленные конечности ее супруга завернуты вот в это одеяло… Просто ужасно, доктор.

— Подумаешь! — буркнул доктор и подошел к умывальнику смыть кровь с рук. — Через три месяца вы увидите ее портрет в очередном номере «Тэтлера»[72]: «Красавица вдова капитана Джиббонса, М.-К., которая вскоре сочетается браком с…»

XVI

В этот миг, о нежнейшее в мире созданье,Юный щеголь — весь в пудре, шелку, серебре,Может быть, вам поет, рядом сев на диване,Ваш любимый мотив о весенней поре:          Фа… До… Соль… Ре…

Он волнистые волосы гладит манерно,Он изысканное источает амбре,И кокетливо, сладко взирает, наверно,Вам в лицо, приглашая к любовной игре.          Фа… До… Соль… Ре…

А меж тем все сильней нас качает волнами,На разбитом почти мы плывем корабле,И неистовый ветер, бушуя над нами,«Miserere»[73] поет нам и гонит к скале…          Фа… До… Соль… Ре…

Тщетно молим судьбу, час нагрянул жестокий:В море сгинем, увы, в роковой глубине,И, отчаясь, вцепясь в наши утлые койки,Мы пытаемся петь о надежде, весне…          Фа… До… Соль… Ре…

Оттого, что меня вы забыли так рано,Рухну в царство теней я, исчезну на дне…И звучит в нашем сердце, где язвы и раны,Самый горький псалом, как на смертном одре:          Фа… До… Соль… Ре…

Как? Ужели столь мелки душою вы былиИ любви так немного отмерили мне?И ужель вы так скоро ту песнь позабыли,Что казалась нам лучшей на бренной земле?          Фа… До… Соль… Ре…

О, как римлянки свято в разлуке хранилиТот огонь, что горел в очаге на дворе,—Шерсть прядя, они гимны богам возносили,Непостижным, царившим на светлой горе.          Фа… До… Соль… Ре…

Что ж мешает и вам стать такою отныне?О, забудьте о всей показной мишуре,—Свет любви нашей вечной да будет святынейВ вашем сердце — на дивном его алтаре!..          Фа… До… Соль… Ре…

Если ж сделают вас эти льстивые франтыСвоевольной, как волны в их бурной игре,—Берегитесь! Не то вместо сладких анданте«Dies irae»[74] для вас прогремит на заре!..          Фа… До… Соль… Ре…

XVII