Юлий Крелин - От мира сего Страница 20

Студенты, сестры, дежурный «по больным» возятся с бабкой, а Сергей со вторым пошли размываться.

— Сергей Павлович, а ведь чистое чудо, что все так удалось.

— Во-первых, чудо. А во-вторых, еще ничего не удалось. Еще выжить надо. Она и от первой операции еще может врезать, а тут еще и вторая… Столько сил еще кинем. Боюсь, что и следующая ночь моя теперь тоже здесь будет проведена.

— А мне чудится, что чисто будет. Выживет бабка.

— Тьфу, тьфу! Плюнь, дурак.

Сергею действительно пришлось остаться на следующую ночь. И Люсе, хоть это уже никак не ее больная. Так сказать, из солидарности, коль скоро втравила.

Начальник сказал: «Молодцы»; когда бабка уходила домой, он вписал что-то в Сергеево досье, которое вместе с карточками на всех других находилось в ящике его стола.

Что-то вписал. Наверное, отметил успех Сергея.

Это, безусловно, был успех.

Запятая поставлена после «нельзя».

СПАСИТЕЛЬ

Ему был предписан полный покой, но он вдруг поднялся на локте и перегнулся через край кровати. Это опять начиналась рвота. Хоть цепями прикуют — все равно при рвоте приподымаешься, если силы еще есть.

Рвота была с кровью. Кровь в тазике лежала «печенками», как принято сравнивать в медицине.

«Конечно, это язва, — подумал Топорков, продолжая налаживать переливание крови. — Я бы его все-таки сейчас взял на операцию».

Кровотечение началось днем. И вся эта борьба и свистопляска должна проводиться с санкции начальства. Во всяком случае, днем он обязан вызвать Начальника. Пока, в ожидании его, переливалась кровь. Начальство должно определить тактику. Ночью лучше. Ночью он бы решал сам. Ночью он бы его взял уже на операцию.

А начальства сейчас много. И придут они все вместе во главе с самим Начальником.

А вот и идут.

Впереди сам Начальник, а за ним штук шесть начальников еще.

— Что? Опять рвота?

— Опять.

— Да-а. По пятнам на простыне видно… Это, несомненно, кровь. А как в тазу это выглядит? Покажите.

«А чего, собственно, показывать, когда таз на виду. Смотри», — промолчал Топорков.

— Типичная кофейная гуща. И «печенки». Сильно льет. У вас язву находили раньше?

Больной отрицательно покачал головой.

— А боли в животе были?

Больной утвердительно качнул головой.

— Давно?

— Лет пять.

— Все время?

— Временами.

— А с едой боли связаны?

— Минут через двадцать — тридцать после еды иногда. А иногда не поймешь отчего.

— А сейчас болит?

— Не очень.

— Какое давление сейчас у него? — Сто на шестьдесят.

— У вас всегда такое давление?

— Не знаю.

— Вы к врачам раньше не обращались?

— Нет.

— А откуда он? Из какой поликлиники его направили? — спросил Начальник у Сергея.

— Переведен из соседней терапевтической больницы, — шепнул стоявший сзади завотделением.

Начальник стал считать пульс — наверное, думает, что сказать.

— Ну, пойдемте обсудим. А ты пока займись им. — Это команда, и указание, и инструкция дежурному Сергею Павловичу Топоркову, который в это время укреплял иглу на руке. — Если появится тенденция к подъему давления — поднимайте его в рентгенкабинет. А мы пока обсудим.

— Ну, кто что думает по этому поводу? Что делать будем? Начинаю по часовой стрелке. Вы.

— По-моему, это язва. Конечно, если по принятой вами…

— Не вами, а по методике, принятой в нашей клинике.

— Ну конечно… Надо бы вести его консервативно: переливать кровь, промыть желудок, как положено, — вывести из этого состояния, а потом обследовать и, если надо, оперировать…

— Все? А вы что скажете?

«Мы пока обсудим». Пошли в кабинет. Обсуждать там будут. А с ним-то что сейчас делать? Впрочем, что делать, ясно. Переливать кровь.

— В лабораторию звонили? Какой гемоглобин?

— Семьдесят два.

— Пока еще хороший. А сколько прошло времени, как его брали?

— Да уж, пожалуй, часа полтора.

— Попроси их еще раз взять. Повторить пора. Почему такмедленно капает кровь? Сделай струю посильнее…

— А вы что скажете?

Было видно, что следующий сидящий по часовой стрелке подначальник с нетерпением ждет своей очереди высказаться.

— А может, это еще и не язва. В конце концов, он никогда не обследовался. Мало какие у него там были болезни. Он, как говорил принимавший в приемном покое врач, пил много. Может, у него цирроз. Так ведь нельзя — сразу язва. Надо сейчас остановить кровотечение. А там видно будет, что из этого получится. В конце концов, он у нас здесь всего два часа. Может, цирроз, а может, и еще что-нибудь…

— Что у него — это другой вопрос. А вот что делать сейчас? — У Начальника нахмуренный лоб нарочито внимательно слушающего человека.

— Пока кровь переливать. Вот вы в своей статье пишете, что с этими операциями спешить не надо…

— Ни с какими операциями спешить не надо. До хирургии должны быть использованы все мирные методы. Хирургия всегда от плохой жизни. Кровь, пролитие ее — это, если хотите, безнравственно, и ничего не должно лечиться ее пролитием. Качество хирурга определяется не количеством сделанных операций, а как раз наоборот, умением отказаться от импонирующей, но на самом деле преждевременной операции. Лишь в самом крайнем случае! Так вот, наступил этот крайний 9 случай или нет? Вот что решить надо нам. Как ваше мнение? И попрошу высказываться подробно и откровенно. Помните, что в науке, тем более в вопросах диагностики и лечения, генералов нет. Один ум генеральский — хорошо, а много, хоть и офицерских, — лучше. Здесь все равны. Мнение любого может оказаться решающим. Итак, вы теперь: ваше мнение?

— …Сделай струю посильнее. Теперь уже переливанием не столько кровотечение останавливать надо, сколько возместить ушедшее. Сами понимаете. Лейте, и все тут.

Он отошел к окну, сел на круглую табуретку и приложился поясницей к теплой батарее. Он поглядывал на больного, на сестер, тепло шло от поясницы кверху, ему стало хорошо. Он не думал о предстоящей ночи, о дежурстве, он, казалось, безмысленно зафиксировал в поле своего зрения больного и стал размышлять: «Что гнетет меня? Больной? Нет. Тут надо делать, я делаю, — стало быть, что-то другое. Дежурство? Неохота, но это никогда не гнетет».

Тепло распространялось, и было бы совсем хорошо, если бы не одна какая-то черная точечка где-то в середине груди.

— Ваше мнение?

Следующий сидел, уставившись куда-то в угол комнаты, и не слышал обращения к нему. Возможно, он думал о выборе наилучшего способа лечения. А может быть, о судьбах и возможностях хирургии. А может быть, и о совсем своем, и только своем.

Начальник, обратившись, опустил голову и стал что-то чертить на бумаге. Поскольку он не услышал обычного рокота выступления, пришлось посмотреть. Его помощник сидел, застыв в одной позе, и вроде бы не собирался начинать говорить.

— Я ведь к вам обращался, — нарочно, наверное, не назвал его по имени, чтоб тот опять не обратил внимания, ан, тот услышал, понял и вскочил с места. — Во-первых, у нас в таких случаях принято сидеть, а не вскакивать. Ведь вы не первый день в клинике. Во-вторых, мы не в бирюльки играем. Мы сейчас решаем судьбу больного, судьбу живого человека, от наших решений сейчас, может быть… Да кто ж его знает, в каких масштабах все от нас зависит! Это ведь человек! Это побольше, чем бабочка из рассказа Бредбери, да и то, если вы когда-нибудь читаете, то знаете, к каким это может привести последствиям. Я попрошу всех быть внимательнее. А если кому не интересно наше общее мнение, пожалуйста, можете идти на самостоятельную работу, могу даже помочь устроиться. Уж во всяком случае от судьбы больного ваша-то судьба безусловно зависит. Хотя бы это вы могли усвоить.

Начальник вскочил, заложил руки в карманы, откинул полы халата и стал ходить по комнате.

— Мы решаем важнейшие вопросы жизни и смерти. В конце концов, речь идет не только об одном больном, речь идет о принципе, о принципиальном подходе к подобным больным. Я пишу об этом статьи, мои статьи есть мнение всей нашей клиники. Каждый новый больной есть еще и еще одна проверка нашей точки зрения. Одна ласточка погоды не делает, и даже десять не делают. И сейчас идет очередная проверка. А вы в это время думаете неизвестно о чем. Если вас все это не интересует, мы можем создать вам условия и дать время для думания о чем угодно, но делать… оперировать… пожалуйста… в другом месте… Прошу вас. Мы ждем. Итак, что ж вы нам скажете?

Черная точечка в середине груди продолжала точить и вызывать беспокойство. Поскольку тепло вызывало благость, а с больным все, что должно было происходить, происходило, — этой тяжелой точечке ничего другого не оставалось, как расти. Сергей сидел и думал об этом неизвестно откуда свалившемся на него ощущении гнета.

И вдруг вспомнил. Грудь освободилась.

Сегодня утром на адрес больницы он получил пакет. В нем была большая фотография абсолютно перекошенного лица.