Ивлин Во - Упадок и разрушение Страница 20

В замке он свернул в боковой коридорчик.

— Счастливо, старина. Мне теперь сюда. Приятных снов. Обитая сукном дверь захлопнулась за ним, и Поль отправился спать.

Теперь Поль почти совсем не виделся с Граймсом. Они кивали друг другу на молитве, сталкивались на переменах, но обитая сукном дверь, которая отделяла докторскую половину от школьной, отныне разделяла и друзей. Как-то вечером мистер Прендергаст, получивший наконец второе кресло в свое безраздельное пользование, курил-курил, а потом сказал:

— Странное дело: что-то я соскучился по Граймсу. При всех его недостатках, он был веселый человек. По-моему, в последнее время мы с ним стали лучше понимать друг друга.

— Сейчас ему не до веселья, — сказал Поль. — Жизнь в башне ему, как мне кажется, не на пользу.

Случилось так, что как раз в этот вечер Граймс решил посетить коллег.

— Я немножко посижу — вы не возражаете? — с необычной застенчивостью осведомился он.

Поль и Прендергаст вскочили навстречу гостю.

— Может, я некстати? Я ненадолго.

— Граймс, милый, мы только что говорили, как по тебе соскучились. Проходи и садись.

— Табачку не желаете ли? — осведомился мистер Прендергаст.

— Спасибо, Пренди. Я просто не мог не прийти, столько накипело. В супружеской жизни не все пироги да пышки, уж это точно. Дело даже не во Флосси — с ней как раз никаких проблем. Я даже к ней привязался. Она ко мне хорошо относится, а это кое-что да значит. Вся загвоздка в докторе. Извел он меня. Сил моих больше нет. Вечные насмешки, а я из-за этого чувствую себя полным ничтожеством. Помните, как леди Периметр с Клаттербаками разговаривала, — так и он со мной. Обедать хожу, как на пытку. У него всегда такое выражение лица, точно он наперед знает, что я хочу сказать, а когда я что-то из себя выдавливаю, он делает вид, словно сказанное мной даже превзошло его худшие опасения. Флосси говорит, что и с ней он иногда обращается точно так же. Ну а со мной-то каждый божий день, черт его подери.

— Вряд ли он нарочно, — сказал Поль. — На твоем месте я бы не обращал внимания.

— Легко сказать — не обращал бы внимания. Ужас в том, что я и сам начинаю думать — а вдруг он и в самом деле прав. Я ведь, что и говорить, человек неотесанный. В искусстве полный профан, со знаменитостями дружбу не водил, у портного приличного — и то не бывал. Таких, как я, он называет плебеями. Пусть так, я и не прикидывался аристократом, другое дело, что раньше плевать я на все это хотел с высокой колокольни. И не потому, что много о себе понимал — боже упаси, просто мне казалось, что я не хуже других, что если живешь неплохо, то не все ли равно, что там про тебя говорят. А жил я, и правда, неплохо. Весело жил. А с этим человеком провел без году неделю — и словно кто меня подменил. Сам себе противен сделался. Главное, все время такое ощущение, что не только доктор, но и другие смотрят на меня свысока.

— Ах, как мне это знакомо! — вздохнул мистер Прендергаст.

— Раньше я думал, что ученики меня уважают — черта с два! Да и в пивной миссис Робертс все только притворялись, что от меня без ума — лишь бы я им пива ставил. А я и рад стараться. Они же меня никогда не угощали. Я думал, — это все потому, что они валлийцы, что, мол, с них взять, а теперь вижу, не в этом дело, просто они меня презирали — и правильно делали. Я теперь и сам себя презираю. Помните, как я любил при случае ввернуть что-нибудь эдакое французское — «savoir faire»[17] или там «je ne sais quoi»[18].

Произношение у меня, конечно, хромает, да и откуда ему взяться? Во Франции я не бывал, война не в счет. Короче, если теперь я по-французски начинаю, доктор морщится, будто ему мозоль отдавили. Так что, прежде чем рот открыть, я должен дважды подумать, чтобы, не дай бог, ничего не ляпнуть по-французски или не сморозить какой-нибудь глупости. Начинаю что-то лепетать, голос дрожит, язык заплетается, а доктор опять давай свои гримасы строить. Дорогие мои, неделю эту я как в аду прожил. Комплекс неполноценности заработал. Динги он тоже совсем затуркал. Она и рта открыть не смеет. Насчет туалетов Флосси он постоянно прохаживается, только бедняжке невдомек, что он над ней издевается. С ума от него сойду и каникул не дождусь.

— Ты уж потерпи недельку, — сказал Поль. Но это было единственное утешение, что пришло ему на ум.

Следующим утром на молитве Граймс протянул Полю письмо.

— Ирония судьбы, — только и смог он сказать. Поль открыл конверт и прочитал:

«Джон Клаттербак и сыновья,

Пивовары и виноторговцы

Дорогой Граймс!

Недавно, на спортивном празднике, вы спрашивали насчет работы по нашей части. Не знаю, шутили вы тогда или нет, но буквально на днях у нас открылась вакансия, и она, мне кажется, могла бы вас устроить. Я с радостью предлагаю ее человеку, который был всегда так добр к нашему Перси. У нас существует штат инспекторов, они посещают отели и рестораны, пробуют наше пиво и следят за тем, чтобы его не разбавляли и ничего в него не подмешивали. Наш младший инспектор — мы с ним учились в Кембридже — заболел белой горячкой и работать не сможет. Жалованье — двести фунтов в год плюс автомобиль и командировочные. Ну как, устраивает? Если да, то дайте мне знать в самое ближайшее время.

Искренне ваш

Сэм Клаттербак».

— Ты только полюбуйся, — сказал Граймс. — Такое место и само плывет в руки. Приди письмо дней на десять раньше, моя судьба сложилась бы совсем иначе.

— Ты что, хочешь отказаться? Почему?

— Слишком поздно, старина. Слишком поздно. Какие это печальные слова!

На перемене Граймс снова подошел к Полю.

— Знаешь что, приму-ка я предложение Сэма Клаттербака, а Фейганов пошлю подальше. — Граймс так и сиял. — И слова не скажу. Уеду по-тихому и все. А они пусть живут как знают. Плевать я на них хотел.

Правильно, — отозвался Поль. — Соглашайся обязательно. Это лучшее, что ты можешь сделать.

Сегодня же и смоюсь, — заверил его Граймс.

Через час, после уроков, они столкнулись опять.

— Письмо не дает покоя, проклятое, — сказал Граймс. — Теперь мне все ясно. Это розыгрыш.

— Чепуха, — сказал Поль. — Никакой это не розыгрыш. Сегодня же отправляйся к Клаттербакам.

— Нет, нет, они дурака валяют. Перси небось рассказал им, что я женился, вот они и решили подшутить. Все это слишком прекрасно, чтобы быть правдой. С какой стати им предлагать такую расчудесную работу мне, да и бывает ли такая работа?

— Граймс, милый, я абсолютно уверен в искренности предложения. Ты ничего не потеряешь, если съездишь к Клаттербакам.

— Слишком поздно, старина, слишком поздно. К тому же в жизни такого не бывает. — И Граймс исчез за обитой сукном дверью.

На следующий день на Лланабу обрушилось новое несчастье. В замок явились двое в ботинках на грубой подошве, в толстых драповых пальто, в котелках и с ордером на арест Филбрика. Его бросились искать, но не нашли: выяснилось, что он уехал утренним поездом в Холихед. Мальчики обступили сыщиков, однако почтительное любопытство вскоре сменилось разочарованием. Ничего таинственного и загадочного в этих двух субъектах не было — они неловко толкались в вестибюле, мяли в руках шляпы, угощались виски и величали Диану «барышней».

— Гоняемся за ним, гоняемся, а все без толку, — сказал один, — верно я говорю, Билл?

— Почти полгода… Надо же, опять удрал. Начальство уже ворчать начинает — на одни разъезды сколько денег ухлопали.

— А что, дело очень серьезное? — полюбопытствовал мистер Прендергаст. К этому времени вся школа собралась в вестибюле. — Неужели он кого-нибудь застрелил?

— Да нет, пока, слава богу, без крови обходилось. Вообще-то, нам ведено помалкивать, но раз вы все его знаете, так я вот что скажу: он все равно сухим из воды выйдет. Добьется, чтоб его невменяемым признали. Психом то есть.

— Что же он натворил?

— Самовольное присвоение званий и титулов, сэр. Важной персоной притворяется. За ним уже пять случаев числится. Все больше по отелям работает. Приезжает, пускает всем пыль в глаза, мол, денег у него видимо-невидимо, живет словно лорд, выписывает кучу чеков, а потом ищи ветра в поле. Называет себя сэром Соломоном Филбриком. Но самое смешное в том, что, похоже, он сам верит собственным басням. Я с такими типами уже сталкивался. В Сомерсете, например, жил один — воображал себя епископом Батским и Веллским, все детей крестил, редкой был набожности человек!

— Как бы там ни было, — сказала Динги, — он уехал и жалованья не получил.

— Я всегда говорил, что в нем есть что-то подозрительное, — сказал мистер Прендергаст.

— Счастливчик! — сказал уныло Граймс.

— Меня очень беспокоит Граймс, — сказал тем же вечером мистер Прендергаст. — Удивительно изменился человек. Помните, каким он был раньше самоуверенным и бойким? А вчера вечером вошел в учительскую, да так робко, и спросил меня, как я считаю, в земном или загробном существовании воздается нам по грехам нашим. Я стал объяснять, но довольно быстро понял, что он меня не слушает. Он посидел, повздыхал, а потом вдруг встал и вышел, не дожидаясь, пока я закончу говорить.