Генри Джеймс - Послы Страница 21

— Ведь они, знаете, уже завладели мной!

Большая часть беседы при этом первом их свидании в Париже прошла под знаком все той же темы. Стрезер был чрезвычайно рад видеть мисс Гостри, откровенно признавшись, что она открыла ему нечто очень важное: человек может жить годами, не подозревая, что такое благодать, но, обретя ее наконец хотя бы всего на три дня, уже нуждается в ней навсегда, страдая от ее отсутствия. Она была благодатью, в которой он нуждался, и ничто не подтверждало это лучше, чем тот факт, что без нее он чувствовал себя потерянным.

— Что вы имеете в виду? — спросила она, отнюдь не тревожась тем, что таким образом поправляя его, словно он ошибся в определении «эпохи», к которой принадлежал тот или иной раритет, вновь демонстрирует ему, как легко движется в лабиринте, в который он только-только вступил. — Что ради этих Пококов вы умудрились натворить?

— Признаться, нечто несуразное. Я завел горячую дружбу с Крошкой Билхемом.

— Ну, это входит в ваши расчеты и предполагалось с самого начала, — заявила она и лишь затем спросила, как о чем-то несущественном, кто, собственно, этот Крошка Билхем. Узнав, однако, что речь идет о друге Чэда, поселившемся на время его отсутствия в снятой им квартире в качестве хранителя его духа и продолжателя его дела, она выказала больший интерес:

— Я не прочь встретиться с ним. Всего один раз, не более.

— О, чем больше, тем лучше. Это очень забавный, своеобычный молодой человек.

— А он вас не шокировал? — неожиданно спросила мисс Гостри.

— Никоим образом. Мы оба вполне избежали этого! Думается, главным образом потому, что я наполовину не понял, что он говорил. Но это нисколько не нарушило наш modus vivendi.[30] Если вы согласны пообедать со мной, я вам его представлю, — продолжал он, — и вы сами все увидите.

— Вы уже даете обеды?

— Даю… без этого нельзя. Вернее, собираюсь.

Ее доброе сердце не выдержало:

— Собираетесь потратить уйму денег?

— Помилуйте. Обеды здесь, кажется, стоят недорого. Разве только я стану задавать пиры. Но мне лучше держаться скромнее.

Она промолчала, затем рассмеялась:

— Сколько же вы тратите, если такие обеды кажутся вам дешевыми! Нет, меня увольте — тут и невооруженным глазом все видно.

Он пристально посмотрел на нее: словно она и в самом деле от него отступилась.

— Вы, стало быть, не хотите с ними знакомиться, — сказал он тоном, в котором слышался упрек в несвойственной ей излишней осмотрительности.

Она заколебалась:

— С кем, с ними… прежде всего?

— Ну, для начала с Крошкой Билхемом. — С мисс Бэррес он решил пока подождать. — И Чэдом. Когда он вернется. Вы непременно должны с ним познакомиться.

— А когда он вернется?

— Как только Билхем соберется сообщить ему обо мне и получит ответ. Билхем, конечно, — добавил Стрезер, — напишет что-нибудь благоприятное. Благоприятное для Чэда. Чтобы его не отпугнуть. Как видите, ваша помощь мне крайне нужна: вы меня прикроете.

— Вы и сами себя превосходно прикроете, — сказала она на редкость непринужденно. — Вы действуете так стремительно — мне за вами не угнаться.

— Но я не высказал и слова в осуждение, — заявил он.

Мисс Гостри мысленно взвесила этот довод.

— А вам было что осуждать?

Он предпочел, как это было ни тягостно, выложить ей всю правду:

— Нет, я не нашел ни единой зацепки.

— С ним там кто-нибудь живет?

— Из особ того рода, что послужили причиной моего приезда? — Последовала пауза. — Откуда мне знать? Да и какое мне дело?

— Ну-ну! — И она рассмеялась. Признаться, он не ожидал, что эта штука произведет подобное впечатление. Именно штука: сейчас он только так и считал. Но мисс Гостри увидела и нечто иное. Хотя тут же постаралась это скрыть:

— Так-таки ничего и не обнаружили? Никаких улик?

Стрезер попытался что-то наскрести:

— Ну, у него прелестная квартира.

— В Париже, знаете ли, это ничего не доказывает, — мгновенно откликнулась она. — Вернее, ничего не опровергает. Видите ли, эти его друзья, то есть лица, которых касается ваша миссия, вполне возможно, обставили квартиру для него одного.

— Совершенно верно. И, стало быть, мы с Уэймаршем, сидя там, пожирали плоды их деятельности.

— Ну, если вы собираетесь отказываться здесь пожирать плоды чужой деятельности, — сказала она, — боюсь, вы вскоре умрете с голоду. — И, улыбнувшись, добавила: — Вот перед вами вариант похуже.

— Передо мной идеальный вариант. Однако, исходя из нашей гипотезы, они, наверное, поразительны.

— Несомненно! — воскликнула мисс Гостри. — Стало быть, вы, как видите, не с пустыми руками. То, что вы там узрели, поразительно.

Кажется, он наконец достиг чего-то более или менее определенного! Немного, но все же помощь, словно волна, сразу выплеснула кое-что осевшее в памяти.

— Кстати, мой молодой человек охотно признал, что они представляют для нашего друга большой интерес.

— Он именно так и выразился?

Стрезер постарался припомнить точнее:

— Нет… не совсем так.

— А как? Более резко? Или менее?

Он стоял, склонившись, почти касаясь очками вещей на низенькой этажерке, но при ее вопросе поднял голову.

— Скорее, он только дал понять, но поскольку я держался начеку, его намек не прошел мимо. «В его положении, знаете ли…» — вот что он сказал.

— «В его положении…»? Вот как! — Мисс Гостри старалась вникнуть в значение этих слов и, видимо, осталась удовлетворенной. — Чего же вам еще?

Он вновь останавливал взгляд то на одной, то на другой из ее bibelots,[31] но отвлечься не смог и продолжал:

— Словно им захотелось поиграть со мной в кошки-мышки.

— Quoi donc?[32] — не поняла она.

— Ну, то, о чем я говорю. Раскрыть дружеские объятия. Ими можно задушить не хуже, чем всем остальным.

— О, вы растете на глазах, — отозвалась мисс Гостри. — Впрочем, мне нужно самой на них посмотреть. На каждого в отдельности, — добавила она. — То есть на мистера Билхема и мистера Ньюсема. Сначала, естественно, на мистера Билхема. Всего раз — по разу на каждого: мне этого достаточно. Полчаса, но воочию. А что мистер Чэд делает в Канне? — вдруг спросила она. — Приличные мужчины не ездят в Канн… с особами такого пошиба… такого, какой вы предполагаете.

— Не ездят? — повторил Стрезер, явно очень заинтересовавшись кодексом приличных мужчин, чем немало позабавил свою собеседницу.

— Именно так. Куда угодно, только не в Канн. У Канна — иной статус. Канн — фешенебельнее. Канн — самое фешенебельное место. Я говорю о круге знакомых, если входишь в определенный круг. Если Чэд в него вхож, он не станет вести себя иначе. Он, без сомнения, поехал один. Она не может находиться там вместе с ним.

— Я об этом ничего не знал, — сказал Стрезер, признаваясь в собственном невежестве.

В том, что она сказала, содержалось, видимо, немало важного; однако и он сумел немного погодя обогатить ее непосредственными впечатлениями. Встречу с Крошкой Билхемом устроить было несложно — она произошла в большой галерее Лувра, куда Стрезер отправился вместе с мисс Гостри. Стоя перед одним из шедевров Тициана — прекрасным портретом молодого человека с сероголубыми глазами, с необычной перчаткой в руке, — он, обернувшись, увидел третьего члена компании, приближавшегося к ним из глубины навощенного и золоченого зала. Стрезер давно — еще со времен Честера — договорился с мисс Гостри провести утро в Лувре, и такое же предложение, совершенно независимо, поступило к нему от Крошки Билхема, с которым они уже побывали в Люксембургском музее.[33] Соединить оба эти намерения не составило труда, и Стрезер в который раз отметил, что там, где дело касалось Крошки Билхема, любые трудности отпадали сами собой.

— О, он вполне комильфо — он из нашего круга, — нашла мисс Гостри случай шепнуть своему спутнику вскоре после первого обмена мнениями: и по мере того как они переходили, останавливаясь, от картины к картине, а между двумя новыми знакомцами, по-видимому, очень быстро, благодаря нескольким высказанным по ходу замечаниям, установилось единодушие, Стрезер понял, понял почти мгновенно, что мисс Гостри имеет в виду, и принял это как еще один знак успеха: он справился со своей миссией! Это было тем приятнее, что он мог считать духовное зрение, которое сейчас обрел, чем-то положительно новым. Еще вчера он вряд ли схватил бы смысл того, что она имела в виду — если она и вправду, как он полагал, имела в виду, что все они трое — американцы особого толка. Он уже и сам повернул — как никогда круто — к мысли об американце особого толка, каким был Билхем. Этот молодой человек оказался первым образчиком подобного типа на его жизненном пути; и образчик этот озадачил его; но сейчас многое прояснилось. Стрезера прежде всего поразила полная безмятежность Билхема, которую он, с присущей ему осторожностью, естественно счел за след змия — всеевропейскую испорченность, как, пожалуй, наименовал бы ее на привычном ему языке; однако, видя, что мисс Гостри относится к ней иначе — как к своеобразной форме знакомого им, исконного свойства, — тут же нашел ей, уже со своей точки зрения, оправдание. Ему хотелось с чистой совестью симпатизировать этому образчику, а такой взгляд это разрешал. Единственное, что смущало Стрезера, — это манера, весьма настойчивая, с которой маленький художник утверждал себя чистейшей воды американцем — более американцем, чем любой другой; но теперь, на данный момент, взглянув на его манеру под иным углом, Стрезер вновь почувствовал себя с ним легко и просто.