Мария Пуйманова - Люди на перепутье Страница 21

Нелла видела, как водка губит семьи, подобно смертоносной болезни, видела, как чистые господа, коллеги ее мужа, с легким сердцем скупают продаваемое с молотка, пропитое имущество бедняков — жалкие лачуги и клочки земли — и не без выгоды перепродают его. Нелла узнала, как землевладельцы умеют, воспользовавшись невежеством людей или корявой подписью соседа, оттягать участок земли у простого человека. Такой документ, правда, не имел силы, когда дело касалось собственности государства или императора, но он исправно действовал против малограмотного бедняка. Запродал ты тело и душу дьяволу, значит, пиши пропало! Жизнь изобретательнее любой литературы, и в книгах не было ни таких злодеев, ни даже благородных хрестоматийных героев, которых не превзошли бы живые люди. Но Нелла видела не только неумолимую нужду; видела она и то, с какой хмурой решимостью помогают друг другу бедные люди. Жена Калала — рабочего шоколадной фабрики — родила четверых детей, а кормили они пятерых: как-то незнакомая женщина попросилась к ним переночевать; утром, оставив младенца, она пошла искать работу и не вернулась. Жена Калала покормила малыша с ложечки. Потом Калал сказал: «Варишь на четверых, сыт будет и пятый!» Так и оставили ребенка у себя.

Через несколько лет мать, которая тем временем вышла замуж, потребовала ребенка. Девочка не хотела к ней идти, да и жене Калала жалко было ее отдавать. И начались осложнения с властями, потому что Калал хотя и воспитал девочку и считал своей, но не удочерил ее официально.

Подчас через Неллину машинку проходит необычный психологический материал. Гамза должен придать ему юридическую форму. Нелла замечала, как некоторые пришибленные жизнью люди стараются компенсировать себя выигрышем дел в судах. Она обратила внимание на то, как мало людей умеют рассказать правдиво и просто о событии, не поддаваясь трафаретным газетным формулировкам. Никто не говорит так искусственно, как рядовой горожанин. Нелла слышала широковещательные лозунги, наблюдала ограниченность партийных и профсоюзных чиновников, интриги лидеров. Но она узнала также о героизме стачек и веры, свойственной не верующим в бога единомышленникам. Она не осмелилась бы вслух говорить об этом, это обидело бы людей. Они не искали славы.

Сама Нелла была ни с кем. Нигде она не чувствовала себя так неопределенно и шатко, как на митингах. Масса увлекала и захватывала ее. Но все это были только эмоции, влияние обстановки. Нелла любила рабочих и стыдилась перед ними того, что ей легко живется. Она терпеть не могла профессиональных ораторов, ей становилось стыдно за них. Слушая, как они мечут громы и молнии из своих тренированных глоток, она отводила глаза в сторону и нервно ломала пальцы. (Гамза — другое дело: он горел подлинным огнем; эх, если бы вы когда-нибудь слышали!) В такие моменты она вспоминала о дурных священнослужителях и настоящем боге и добрых верующих. Вспоминались примеры церкви, которой она больше не принадлежала, и религии, которой у нее не было.

Стоит когда-нибудь описать неустойчивую психику людей, которые не настолько закоренели, чтобы идти с буржуазией (из ее рядов они вышли), но и не так ясны духом, чтобы взяться за революционный букварь. Это-то и есть «розовые». Их удел вымирать, как вымерли доисторические ящеры. Их не жалко, и они сами знают об этом. Они все о себе знают. Эти отщепенцы с того берега уже не сопротивляются, они сами кидаются в пучину. У них ослаблено чувство самосохранения, их грызет что-то вроде нечистой классовой совести.

Нелла Гамзова наклеивала гербовые марки, отправляла заявления и документы и, когда было нужно, ходила в учреждения по делам мужа. Старые юристы, там, где они еще сохранились, узнавали дочь бывшего коллеги, надворного советника Вита, и принимали ее с любезностью времен монархии — легкие улыбки и беглые комплименты. Правые социалисты захлопывали дверь перед женой Гамзы. Незнакомые чиновники обращались с ней игриво, как с безыменной секретаршей. Общество как бы поворачивалось к ней разными сторонами.

Я бы сфальшивила, если бы стремилась представить дело так, что под впечатлением чужих бед Нелла забывала о страданиях собственного сердца. (Сердце? Скажи лучше, уязвленное тщеславие плоти!) После ночного появления Станислава, о котором Нелла не могла вспомнить без содрогания, она затихла и ушла в себя. Потрясение. Предостережение. Сигнал. О боже, какие убийственные слова! Держи язык за зубами, а себя — в руках. Зачем огорчать детей? На что бы она обрекла их? И все из-за анонимной писульки, шальной девчонки и уязвленного тщеславия. Какие еще были мотивы?

Однажды Нелла возвращалась из суда домой и, так как торопиться было некуда, пошла окольным путем, честно говоря — потому, что в тот день уже не хотелось больше работать до обеда. Случайно, через какие-то боковые ворота, она вошла в Ботанический сад, где еще никогда не бывала, считая, что туда не пускают посторонних. Калитка захлопнулась, и Нелла словно очутилась в каком-то волшебном саду. Пасмурного пражского неба как не бывало! Здесь среди виноградников светило солнце. Оно с неописуемой, несколько болезненной негой озаряло кроны благородных деревьев, уже тронутых красками осени. Сюда не доносились стук, звуки клаксонов и звонков шумной торговой Праги, тщетно догоняющей еще более шумные современные города. Здесь стояла чуткая тишина. Нелла вдыхала запахи орешника, вишни, целебных трав, сухой листвы. Она медленно шла по дорожкам (здесь все замедлялось), даже не глядя на увядающие редкие растения и не вспоминая о деловых бумагах в своем портфеле. Как здесь тихо, — наверное, слышно даже движение часовой стрелки.

Надвигаются новые, еще неведомые времена. Почва ускользает из-под ног семьи Гамзы, как из-под ног тысяч других семей. Кругом неистовствует «любовь одной ночи», беспокойное послевоенное поколение упивается восторгами мимолетных чувств, все так переменчиво, жизнь подобна резким контрастам света и мрака в луче вращающегося прожектора. Нелле кажется, что под самые ее окна взметаются радужные гребни ядовитых волн. Семья — очень чувствительный организм. Коготок увяз — всей птичке пропасть. О, тише, тише! Будь осторожен со светочем правды. С детьми надо быть бережным. Ты не хирург, ты нянька: качай колыбельку и пой. Не поддавайся власти бензинового века. В век авиации детям все равно нужна твердая почва под ногами. Они, как и дети минувших веков, впервые видят мир.

Вина? Чья вина? Разве Гамза виноват в том, что остался для нее желанным дольше, чем она для него? Разве она лучше оттого, что ее кровь бледнее? Как судить, если не знаешь закона? А Нелла действительно не знала его. Не было бога, перед которым они давали бы обет. В глубине души Нелла не верила ни во что: ни в национальную идею, ни в добродетели капитала, ни в революцию, которая разделит между людьми все, что не купишь ни за какие деньги. Она верила только в самых близких, посланных ей судьбой существ, выделявшихся для нее из путаницы окружающего мира: Петр, Станислав, Елена. Обняться бы с ними на дрейфующем острове, держать их, чтобы не упали, и держаться за них — такова единственная мудрость всех Нелл.

Деревья с листвой медового и лунного цвета источали накопленный солнечный свет. Подчас с дерева слетал лист и легко, без шелеста, падал на землю. Стояла такая тишина, что, казалось, слышно было, как под стеклом движется пузырек ватерпаса.

Нелла осторожно прикрыла за собой калитку и вышла из сказочного сада, покинув призрачный век оранжерей и кабриолетов. Она отдохнула там душой. Немножко счастья, и она была очень довольна. «Кто из нас, — думала она, улыбаясь, — кто из нас не чувствует иной раз потребности удрать с урока в школе?»

Осень в этот год стояла чудесная, и Нелла несколько раз выезжала с детьми за город, захватив также и Ондржея, с которым Станислав сдружился крепче, чем с кем-либо из одноклассников. Елена разгоняла скуку этих поездок, бегая наперегонки с мальчиками и затевая потасовки с братом. Боролась она хорошо, иногда одолевала и Ондржея. Осторожность матери, которая пропускала вперед другие автомашины, ее тихая, чуть сентиментальная веселость и особенно свойственное нынешним родителям заблуждение, что они могут быть товарищами собственным детям, — все это порой смешило и раздражало полувзрослую Елену. Но эти чувства не прорывались в обидах и ссорах, какие бывают между матерью и подростком-дочерью. Елена относилась к матери чуть насмешливо. «Мама, не умиляйся природой, иначе мы въедем в канаву», — говорила она, когда мать, правившая фордиком, поднимала руку от руля, чтобы указать на дерево или на закат. В тот год Нелла особенно, всем сердцем, тянулась к детям. Дети, правда, большое утешение, но ведь человек ищет утешения, когда он в горе.

Елена любила с иронией подмечать слабые стороны людей. Старая пани Витова говорила дочери, что та слабохарактерна с детьми (хотя сама баловала их), и упрекала Елену за недостаточную чуткость к матери, «которая только о вас и думает, на вас не надышится» и т. д. В общем, эти слова были так же приятны, как скрежет ножа о тарелку или звук рвущейся материи.