Эдит Уортон - В лучах мерцающей луны Страница 21

Нику вспомнились забытые условия брачного соглашения: их абсурдная договоренность, которую он и Сюзи торжественно поклялись соблюдать. Но было ли это абсурдным, в конце концов? Предложила внести этот пункт Сюзи (не он, слава богу!); и возможно, предлагая его, она была серьезней, чем ему воображалось. Возможно, даже не случись бы между ними этот разлад, неожиданное возвышение Стреффорда побудило бы ее просить отпустить ее на свободу…

Деньги, роскошь, высший свет, удовольствия — вот четыре краеугольных камня ее существования. Он всегда знал это — она сама признавала это, даже в их последнем ужасном разговоре; и когда-то он упивался ее откровенностью. Как он мог вообразить, что с такими приоритетами в жизни она со временем не опустится настолько, как еще не опускалась? Возможно, уступив ее Стреффорду, он спасет ее? Во всяком случае, прошлое сейчас отдавало такой горечью, что хотелось благодарить неведомых богов, подсунувших ему газетное сообщение о трагедии в море…

«Сюзи, дорогая (писал он), похоже, судьба распорядилась нашим будущим и избавила нас от необходимости делать трудный выбор. Если я был иногда настолько эгоистичен, что забывал условия, на которых ты согласилась выйти за меня, я вспомнил их за эти два дня одиночества. Ты одарила меня лучшим, чем может одарить женщина мужчину, и ничто никогда мне не будет дороже этого. Но поскольку я не в состоянии обеспечить тебя всем, что ты желаешь, то сознаю: я не вправе становиться у тебя на пути. Больше нет необходимости расплачиваться за венецианские дворцы тайными услугами. Из газет я узнал, что Стрефф теперь может купить тебе столько дворцов, сколько захочешь. Дай ему шанс, — полагаю, он ухватится за него, и он лучший из тех, кто есть. Хотел бы я оказаться на его месте.

Напишу тебе еще через день или два, когда соберусь с мыслями и смогу сообщить свой адрес. Ник».

Он добавил строчку о скромном состоянии их финансов, вложил письмо в конверт, надписал адрес и имя получателя: миссис Николас Лэнсинг, и тут заметил, что впервые написал замужнюю фамилию жены.

— Что ж… клянусь Богом! Ни одна женщина не будет носить эту фамилию после нее, — поклялся он, ища в бумажнике марку.

Он тяжело поднялся — жара была неимоверная! — и положил письмо в карман.

«Отправлю сам, так надежней, — подумал он, — а теперь хотел бы я знать, чем заняться». Он нахлобучил шляпу и вышел на слепящее солнце.

Сворачивая с площади возле главпочтамта, он заметил белый зонтик, которым махала ему из проезжающего экипажа Корал Хикс.

— Я знала, что найду вас, — торжествовала та. — Столько часов езжу по палящему солнцу, делаю покупки и заодно высматриваю вас.

Он озадаченно посмотрел на нее, слишком смущенный даже для того, чтобы удивиться, как она узнала о том, что он в Генуе; а та продолжала со сдержанной властностью, всегда заставлявшей его чувствовать себя в ее присутствии как музыкант оркестра под управлением деспотичного дирижера:

— Садитесь, пожалуйста, в экипаж, не заставляйте меня лишнюю минуту жариться на солнце. — Кучеру же крикнула: — Al porto.[17]

Ник Лэнсинг опустился на сиденье рядом с ней. Увидел груду пакетов у нее в ногах и почувствовал себя еще одним дополнением к ним. Он предположил, что она везет свою добычу на «Ибис» и его поднимут в салон на верхней палубе, чтобы продемонстрировать вместе с остальными вещами. Что ж, это поможет скоротать день — а к вечеру он придет к какому-нибудь решению относительно своего будущего.

На третий день после отъезда Ника почтальон доставил в палаццо Вандерлинов три письма, адресованные миссис Лэнсинг.

Первое было от Стреффорда, наскоро написанное в поезде и отправленное из Турина. В нем он коротко сообщал, что его позвал домой чудовищный несчастный случай, о котором Сюзи, вероятно, читала в ежедневных газетах. Он добавил, что напишет ей снова уже из Англии, и — в зачеркнутом постскриптуме: «Мне страшно хотелось увидеть тебя, чтобы попрощаться, но час был невозможно ранний. Привет Нику. Черкни мне словечко в Олтрингем».

Два других письма, пришедшие вместе ближе к вечеру, были оба из Генуи. Сюзи пристально вгляделась в почерк на конвертах и накинулась на то послание, что было надписано рукой мужа. Руки ее так дрожали, что она не сразу смогла вскрыть его. Наконец ей это удалось, она в одно мгновение пробежала его глазами, потом села и задумалась, держа раскрытое письмо на коленях. Воспринимать его можно было как угодно — вычитать много мучительных смыслов: от безразличия до отчаяния, от иронии до нежности! Терзался ли он сам, когда писал письмо, или просто хотел причинить боль ей? Или за этими словами стоят его подлинные чувства, не больше и не меньше, и он действительно хотел, чтобы она поняла, будто он считает своим долгом следовать их нелепому договору? Он умчался от нее в гневе и негодовании, но все же, если читать внимательней, в коротком его письме нет ни слова осуждения. Возможно, поэтому в конечном результате оно показалось ей таким холодным… Она содрогнулась и обратилась к другому конверту.

Крупные высокие буквы, хотя вроде бы знакомые, не вызывали никаких ассоциаций. Она вскрыла конверт и нашла в нем открытку с изображением «Ибиса», с поднятыми парусами несущегося по мелким волнам. На обороте было написано:

«Ужасно мило с вашей стороны отпустить мистера Лэнсинга с нами в небольшой круиз. Можете быть уверены, что мы всячески позаботимся о нем.

КОРАЛ».

Часть вторая

XIII

Когда в Нью-Йорке предыдущей зимой Вайолет Мелроуз сказала Сюзи Бранч: «А почему бы тебе и Нику не провести медовый месяц в моем домике в Версале? Я уезжаю в Китай, и вы могли бы пользоваться им все лето», — предложение прозвучало настолько заманчиво, что влюбленные заколебались.

Это был такой безыскусный непритязательный домик, настолько преисполненный деморализующей непритязательности огромного богатства, что показался Сюзи местом, подходящим как раз для того, чтобы сделать первые шаги к их самоограничению. Но Ник возразил, что Париж в это время года будет кишеть знакомыми, от назойливости которых им не избавиться; а собственный опыт позволил Сюзи заметить, что богачам ничто не доставляет большего удовольствия, как благодетельствовать беднякам. Поэтому молодожены отдали предпочтение вилле Стреффорда с оговоркой в душе (со стороны Сюзи), что домик Вайолет вполне подойдет им в следующий сезон.

С этими мыслями она подъезжала дождливым августовским днем к дверям миссис Мелроуз, ее багаж высился на крыше наемного экипажа, в который она погрузилась на вокзале. Она отправилась сюда прямиком из Венеции с короткой остановкой в Милане, дабы получить ответ на свою телеграмму, отправленную безупречной домоправительнице, чье постоянное присутствие в доме позволяло миссис Мелроуз говорить: «Когда меня начинает от всего этого тошнить, я просто мчусь без предупреждения в мою хижину в Версале и живу там совершенно одна, питаясь омлетом».

Безупречная домоправительница ответила Сюзи: «Уверена, миссис Мелроуз будет очень рада»; и Сюзи без дальнейших размышлений прыгнула в поезд и вот теперь стояла под дождем перед воротами, охраняемыми сфинксом.

Близилась осень, когда дом миссис Мелроуз мог вполне подойти: в конце августа в Версале уже не опасались нежеланных визитеров, и хотя причины, по которым Сюзи сейчас искала уединения, были столь далеки от тех, которыми она когда-то руководствовалась, но тем не менее убедительны. Быть одной — одной! После тех первых критических дней, когда, будучи постоянно окружена компанией Фреда Джиллоу, среди фальшивого блеска позднего лета в лагунах, она металась в агонии, как зверь в тесной клетке, — остаться одной казалось единственной передышкой, единственным желанием: оказаться одной где-нибудь в обстановке, как можно более непохожей на чувственные красоты Венеции, и под небесами, непохожими на ее лазурный свод. Если бы она могла выбирать, она бы уползла на постоялый двор в каком-нибудь пасмурном северном городе, где никогда не бывала и где никто ее не знал. Но такая роскошь была ей недоступна, и вот она стояла на пороге пустого дома, в безлюдном месте, под низким пасмурным небом. Она отделалась от Фреда Джиллоу, в мрачном настроении отбывшего на свои болота (она неопределенно пообещала присоединиться к нему в сентябре), от князя, от молодого Брекенриджа и нескольких оставшихся членов венецианской компании, которые разъехались кто в направлении Энгадина, кто Биаррица; и теперь, по крайней мере, могла прийти в себя, обдумать свое положение и как вести себя, приступая к новому витку своей карьеры. Слава богу, в Версале стояла дождливая погода!

Дверь отворилась, она услышала голоса, доносившиеся из гостиной, и на пороге появилась меланхоличная фигура.