Редьярд Киплинг - Труды дня Страница 21

— Она милочка. Она сделала много под моим руководством…

— Под твоим! На следующий же день по приезде она взяла все дело в свои руки, а ты стала её подчинённой и осталась ею до сих пор. Она управляет тобой почти так же хорошо, как ты управляешь мной.

— Она не управляет мной, и потому-то я люблю её. Она прямолинейна, как мужчина — как её брат.

— Её брат слабее. Он постоянно приходит ко мне за приказаниями, но он честен и жаден до работы. Сознаюсь, я привязался к Вилльям, и если бы у меня была дочь…

Разговор прервался. Далеко от этого места, в Дераджате, уже двадцать лет виднелась могила ребёнка; ни Джим, ни его жена не говорили больше о ней.

— Во всяком случае, ответственность лежит на тебе, — прибавил Джим после минутного молчания.

— Да благослови их Бог! — сонным голосом сказала миссис Джим.

Раньше чем побледнели звезды, Скотт, спавший в пустой повозке, проснулся и молча принялся за дело: будить Феза Уллу и переводчика так рано ему было жаль. Так как он опустил голову до самой земли, то не слышал, как подошла Вилльям, пока она не наклонилась над ним с чашкой чая и куском поджаренного хлеба с маслом в руках. Она была в старой амазонке тёмного цвета; глаза её ещё были сонными. На земле, на одеяле барахтался маленький ребёнок, другой заглядывал через плечо Скотта.

— Эй, маленький буян, — сказал Скотт, — как, черт возьми, рассчитываешь ты получить свою порцию, если не успокоишься?

Свежая белая рука удержала ребёнка, который задохнулся было, когда молоко полилось ему в рот.

— Доброго утра, — сказал доильщик. — Вы не можете себе представить, как извиваются эти малые.

— О, могу, — она говорила шёпотом, потому что все вокруг спало. — Только я пою их с ложки или через тряпки… Ваши толще моих… И вы делали это день за днём, по два раза в день? — Голос её был еле слышен.

— Да, это было глупое положение. Ну теперь попробуйте, — сказал он, уступая место девушке. — Смотрите! Коза не корова.

Коза протестовала против любительницы, и произошла борьба, во время которой Скотт подхватил ребёнка. Пришлось делать все снова, и Скотт тихо и весело смеялся. Однако ей удалось накормить двух детей и ещё третьего.

— Ну разве маленькие не хорошо берут! — сказал Скотт. — Я научил их.

Оба были очень заняты и увлечены, как вдруг совершенно рассвело, и, прежде чем они успели опомниться, лагерь проснулся, а они оказались стоящими на коленях среди коз и покрасневшими до ушей. Но даже если бы весь мир вынырнул из тьмы, он мог слушать и видеть все, что происходило между ними.

— О, — неуверенно сказала Вилльям, хватая чай и хлеб. — Я приготовила это для вас. Теперь все холодное, как лёд. Я думала, что, может быть, вы не найдёте ничего готового так рано. Лучше не пейте. Это холодно, как лёд.

— Это мило с вашей стороны. Все хорошо. Я оставлю моих ребят и коз у вас и миссис Джим, и, конечно, всякий в лагере покажет вам, как надо доить.

— Конечно, — сказала Вилльям; она становилась все розовее и розовее, все величественнее и величественнее по мере того, как шла к своей палатке, энергично обмахиваясь блюдечком.

В лагере раздались пронзительные, жалобные крики, когда старшие из детей увидели, что их нянька отправляется без них. Фез Улла снизошёл до шуток с полицейскими. Скотт побагровел от стыда, когда услышал громкий хохот Хаукинса, сидевшего на лошади.

Один ребёнок вырвался от миссис Джим, побежал, словно кролик, и ухватился за сапог Скотта. Вилльям шла за ним лёгкими, быстрыми шагами.

— Не пойду, не пойду! — кричал ребёнок, обвивая ногами ногу Скотта. — Меня убьют здесь. Я не знаю этих людей.

— Говорю тебе, — сказал Скотт на ломаном тамильском наречии. — Говорю, что она не сделает тебе ничего дурного. Пойди с ней и ешь хорошенько.

— Идём! — сказала Вилльям, задыхаясь и бросая сердитый взгляд на Скотта, который стоял беспомощно, словно подстреленный.

— Уйдите, — сказал Скотт, обращаясь к Вилльям. — Я пришлю мальчугана через минуту.

Властный тон произвёл своё действие, но не совсем так, как ожидал Скотт.

Мальчик выпустил сапог и сказал серьёзно:

— Я не знал, что эта женщина твоя. Я пойду.

Потом он крикнул своим товарищам, толпе мальчуганов трех, четырех и пяти лет, ожидавших результата его предприятия, прежде чем бежать:

— Ступайте назад и ешьте. Это женщина нашего господина. Она послушается его приказаний.

Джим чуть не покатился со смеху, Фез Улла и полицейские улыбались, а приказания Скотта посыпались градом на возниц.

— Таков обычай сахибов, когда говорят правду в их присутствии, — сказал Фез Улла. — Подходит время, когда мне придётся искать новую службу. Молодые жены, особенно те, что говорят на нашем языке и знают полицейские обычаи, представляют собой большое затруднение для честных дворецких в смысле расходов.

Вилльям не говорила, что она думала обо всем этом. Когда её брат десять дней спустя приехал в лагерь за приказаниями и узнал о проделках Скотта, он со смехом сказал:

— Ну, теперь решено. Он будет «Бакри» Скоттом до конца своих дней («Бакри» на местном северном наречии значит «коза»). Что за прелесть! Я отдал бы месячное жалованье, чтобы посмотреть, как он нянчит голодных детей. Я кормил некоторых рисовым отваром, но это и все.

— Прямо отвратительно, — сказала его сестра. Глаза её метали искры. — Человек делает, что можно и что надо, а все вы, остальные мужчины, думаете только о том, какую бы ему дать глупую кличку, смеётесь и воображаете, что это забавно.

— Ах!.. — сочувственно сказала миссис Джим.

— Не тебе бы говорить, Вилльям. Ведь окрестила же ты маленькую мисс Лемби «Пуговкой-перепёлкой» последней зимой. Индия — страна кличек.

— Это совсем другое дело, — сказала Вилльям. — Она только девушка и ничего не сделала за исключением того, что ходит, как перепёлка, и это правда. Но нехорошо смеяться над мужчиной.

— Скотту это все равно, — сказал Мартин. — Старого Скотта не выведешь из себя. Я пробовал сделать это в течение восьми лет, а ты знаешь его только три года. Какой у него вид?

— Очень хороший, — сказала Вилльям и ушла со вспыхнувшими щеками. — «Бакри» Скотт, скажите пожалуйста! — Потом она рассмеялась, так как знала страну, в которой служила. — Все равно будет «Бакри», — медленно прошептала она несколько раз, пока не примирилась с кличкой.

Вернувшись на свою службу на железной дороге, Мартин широко распространил кличку между своими сослуживцами, так что Скотт узнал это ещё по дороге. Туземцы полагали, что это какой-нибудь почётный титул, а возницы употребляли его в простоте душевной, пока Фез Улла, который не любил чужеземных шуток, чуть было не проломил им головы. Теперь было мало времени для того, чтобы возиться с козами где-либо, за исключением больших лагерей, в которых Джим, развивая идею Скотта, кормил большие стада бесполезными северными зёрнами. Рису было навезено достаточно, чтобы спасти людей, если быстро распределить его. Для этой цели не было никого лучше высокого инженера, который никогда не выходил из себя, не отдавал ненужных приказаний и никогда не обсуждал отданного ему самому приказания. Скотт быстро шёл вперёд, оберегая свой скот, ежедневно омывая ссадины на шеях упряжных волов; чтобы не терять времени по дороге, он останавливался на маленьких питательных пунктах, разгружал повозки и возвращался форсированным ночным маршем к следующему распределительному пункту, где находил неизменную телеграмму Хаукинса: «Продолжайте делать то же». И он делал то же снова и снова, а Джим Хаукинс на расстоянии пятидесяти миль отмечал на большой карте следы его колёс, бороздивших охваченные голодом области. Другие хорошо исполняли своё дело — по окончании Хаукинс донёс об усердной работе всех, — но Скотт превосходил всех, потому что у него были рупии, и он сразу же платил за все починки повозок и за все неожиданные, экстренные расходы, надеясь на возмещение их впоследствии. Теоретически правительство должно было бы платить за каждую подкову и чеку, за каждого рабочего, нанятого для погрузки, но казённые деньги и векселя оплачиваются медленно, и интеллигентные, искусные клерки пишут пространно, оспаривая неутвержденные расходы в восемь анн. Человек, желающий, чтобы его дело шло успешно, должен брать с собой деньги, чтобы не затрудняться в платежах.

— Я говорил тебе, что он будет работать, — сказал в конце шести недель Джимми своей жене. — У него под началом в продолжение года на севере на Мосульском канале было две тысячи человек, но с ним хлопот меньше, чем с молодым Мартином с его десятью констеблями; и я убеждён — только правительство не признает нравственных обязательств, — что он около половины своего жалованья тратит на смазку колёс. Взгляни-ка, Лиззи, на работу за одну неделю! Сорок миль в два дня с двенадцатью повозками; двухдневная остановка, чтобы оборудовать питательный пункт для Роджерса (Роджерс сам должен был бы устроить его, идиот!). Потом сорок миль назад, нагрузил по дороге шесть повозок и раздавал продукты целое воскресенье. Потом вечером он пишет мне полуофициальное письмо на двадцати страницах о том, что люди там, где он находится, «могли бы быть с успехом употреблены на земляные работы», и прибавляет, что он заставил их ремонтировать найденный им старинный испорченный резервуар, так как он позволит иметь большое количество воды, когда пойдут дожди. Он думает, что может построить плотину за две недели. Взгляни на чертежи на полях — не правда ли, как они отчётливы и хороши? Я знал, что он «пукка» (молодец), но не знал, что он до такой степени молодец.