Анри де Ренье - Провинциальное развлечение Страница 21

Г-н де Блиньель никогда не помышлял о женитьбе. Он, может быть, даже девственник. Этот вопрос довольно охотно обсуждается в клубе. Приводятся доводы за и против. Г-н де Блиньель, правда, довольно часто и регулярно совершает поездки в Валлен, но ничто не доказывает, что целью этих поездок, хотя бы второстепенною, являются галантные дела. Самым естественным объяснением их служит необходимость посещений г-ном де Блиньелем своего нотариуса Байи. Г-н де Блиньель поручает местному нотариусу лишь самые пустяковые дела. Г-н Ландрье внушает ему весьма небольшое доверие, но ни он, ни г-н Байи не были приглашены составить ему брачный договор. Мысль жениться никогда не приходила в голову г-ну де Блиньелю. Ему пришлось бы открыть свой дом, разделить постель, стол, иметь подле себя кого-то, кто находился бы "в курсе его дел". Эта перспектива возмущала г-на де Блиньеля. Лишь мысль о большом приданом приятно волновала его. Ах, если бы можно было присвоить деньги, входящие в состав приданого! Ведь г-н де Блиньель – скряга, ужасный, исключительный скряга, вовсе не скупец комедии или ромада, вроде Гарпагона или Гранде. В его скупости нет чрезмерности, лиризма, величия, она лишена внешних признаков, которые делали бы ее заметной, бросающейся в глаза; она глухая, скрытная, тайная, искусная, почти невидимая. Она с необычайным искусством маскируется под скромною внешностью порядка и экономии. Г-н де Блиньель в этом отношении великолепен. Он может похвастаться, что никогда не истратил ни одной лишней копейки. Эта точность является непреложным правилом его жизни. Он не совершает унизительных операций, придающих человеку вид алтынника и ростовщика, но он безжалостен по части всяких излишеств и ограничил свои потребности строго необходимым. Жизнь г-на де Блиньеля чудо расчетливости, взвешенности, благопристойной бережливости, твердой экономии, не допускающей ни ненужных расходов, ни некрасивой скаредности. Г-н де Блиньель осуществил и утвердил это идеальное состояние с удивительно мудрою твердостью, доходящею почти до ригоризма. Г-н де Блиньель сохраняет в богатстве несокрушимую логику.

А он богат, очень богат, этот маленький г-н де Блиньель! Родители оставили ему прекрасное состояние, значительно возросшее через прибавление к нему большей части приносимых им доходов. Какие, в самом деле, расходы может делать в таком маленьком городке, как П., одинокий человек, у которого нет долгов, нет пристрастий, нет пороков? Богатство г-на де Блиньеля возрастало бы в силу одного того обстоятельства, что он был богат, благодаря своего рода механическому приращению, что богатство к тому же является предметом его каждодневных забот; но приведение в порядок и расчетливо бережливое употребление его еще не все: нужно, кроме того, определить его передачу. Кому перейдет это состояние? У г-на де Блиньеля нет близких родственников. Другой захотел бы решить, кому будет принадлежать после его смерти его имущество, и равным образом пожелал бы еще при жизни сделать какое-нибудь хорошее или дурное применение власти и силы, даваемых деньгами. Нет! Г-н де Блиньель ничего от них не требует: ни непредвиденного в жизни, ни удовольствия, – ему достаточно чувства обладания и какого-то низменного блаженства, наполняющего его странным тщеславием. Выражение этого тщеславия оживляет его маленькую сморщенную фигурку, его свеженькое востренькое личико. Богатство, так бережливо расходуемое им и делающее его таким самодовольным, сообщает г-ну де Блиньелю что-то ненавистное и раздражающее. Когда он смотрит на меня через золотые очки своими круглыми неподвижными глазами, мною овладевает приступ гнева и отвращения, смешанного с завистью. Да, признаюсь, столько золота, столько бесполезного золота! Другой истратил бы его на роскошь, приключения, наслаждение, благотворительность, другому оно принесло бы жизнь, смерть, мало ли что! Но он? Какое применение делает он из своего золота? На что он тратит его? Он сидит на нем в своем бесплодном гнезде своим ощипанным задом. Ах, скрутить бы облезлую шею этой старой гнусной птицы! С насеста своего тщеславия г-н де Блиньель смутно чувствует внушаемую им мне антипатию, и она втайне обижает его. Я не признаю его "превосходства", разлитого по всей его щупленькой фигурке, претенциозной и невзрачной. Я ненавижу г-на де Блиньеля, а он питает отвращение ко мне. К тому же я чувствую, что он порицает тетушку Шальтрэ за то, что она приютила меня у себя. Разве я не "лишний рот", т.е. лишний расход, – вещь, которая в глазах г-на де Блиньеля является верхом чудовищности?

К старухе Мариэте приходил в гости папаша Гренэ, виллуанский сторож. Это ее старая любовь. У него еще молодцеватый вид, у папаши Гренэ, с его охотничьей сумкою, покрытой сеткою, его перевязью и медною бляхою с гербом маркиза де Буакло. Понятно, папаша Гренэ рассказал Мариэте о "новых хозяевах", т. е. теперешних арендаторах Виллуана. Эти арендаторы или, вернее, этот арендатор называется г-н Антониа Баррерос. Он аргентинец, и ему принадлежит огромное состояние в пахотных землях и табунах скота. Это высокий человек с внешностью Дон-Кихота, костлявый, угловатый. Он приехал в Виллуан с тремя или четырьмя друзьями, и с ними есть дамы, благодаря чему, сказала мне Мариэта, раздуваются ноздри у этого старого волокиты, папаши Гренэ. Но виллуанские дамы не для его дрянного носа. Из описания, которое старик сделал Мариэте, и Мариэта в точности передала мне, я заключил, что г-н Антонио Баррерос находится в Виллуане в "веселой компании" и что там ведут "веселую жизнь". В самом деле, мне кажется, что дамы, о которых идет речь, принадлежат к особам легкого поведения. В Виллуане ложатся и встают поздно. Игорный стол никогда не убирается. Обеды и ужины роскошные. Замок освещен a giorno. Шампанское льется рекой. Смеются, поют, пьют, бранятся до рассвета. Двое из этих господ яростно тренькают на гитаре. Волны благоуханий разливаются по коридорам. Иногда приезжают гости из Парижа. Во дворе храпят автомобили. Большая красная машина принадлежит г-ну Антонио Барреросу. Затем Мариэта перешла к папаше Гренэ: "Представьте себе, сударь, что, несмотря на свой возраст, он все еще в соку и все еще не брезгует оказывать знаки внимания мадам Грэне, которая отлично пользуется этим. О! девушки знают, что в сумерки лучше не встречаться с этим старым чертом! Не так-то легко отделаться от него. К тому же он очень опрятен, одет всегда щегольски, всегда чистое белье и гладко выбрит". И похотливые глазки старой Мариэты загораются при мысли о любовных похождениях папаши Гренэ.

Любовь или ненависть была движущею силою убийства президента д'Артэна советником Сориньи, о котором рассказывает г-н де ла Ривельри во втором томе своей "Истории валленского парламента"? Я задаюсь иногда этим вопросом, рассматривая в гостиной моей тетушки портрет президента д'Артэна. У этого человека красивая, добрая и честная наружность, но в ней нет ничего интересного. Гораздо любопытнее было бы изучить портрет советника Сориньи. Какой порок выдает, признак какой страсти носит это лицо? Ведь человек убивающий всегда имеет превосходство над человеком убитым. Рассмотрите все судебные процессы: убийца всегда привлекает к себе больше интереса, чем жертва. Но г-н де ла Ривельри сказал мне, что портрета советника Сориньи больше не существует. По всей вероятности, после приговора над ним и его казни семья не захотела сохранить изображения того из своих представителей, который окружил ее столь дурною славою. Полотна, представлявшие его, без сомнения, были уничтожены. Во всяком случае, они исчезли. Жаль. Мне очень хотелось бы посмотреть лицо этого высокого судебного чиновника, этого носителя горностая и судейской шапочки, который в самом центре Валлена дерзко заманил к себе в западню одного из своих коллег и, зверски убивши его, изрубил его тело на куски, часть которых сжег, а другую часть бросил в помойную яму; затем, совершив это, показался вечером в нескольких общественных местах, а на другой день мирно отправился в заседание суда, в котором, вследствие отсутствия президента д'Артэна, он должен был председательствовать как самый старший из советников. Это поведение, казалось мне, находило очень правдоподобное объяснение в том, что Сориньи, благодаря своему положению, считал себя огражденным от всякого подозрения и был уверен в своей безнаказанности. Кто мог бы предположить преступника в лице одного из первых судебных чиновников города? Не был ли он в некотором роде выше подозрения? А раз так, зачем принимать предосторожности, даже самые элементарные? Зачем маскировать злодеяние, которое никому не придет в голову приписывать ему? Отсюда невероятная небрежность, которую он внес в свое преступление. Какое-то необыкновенное его легкомыслие. И как мало внимания обращал он на полицию своего времени! Он считал ее неспособной распутать такое неожиданное и необыкновенное дело. Больше того: советник Сориньи не без основания мог предполагать, что, даже в случае раскрытия его виновности, юстиция, вероятно, предпочтет замять дело, ибо отвратительный скандал бросил бы тень на всю почтенную корпорацию. Но, думая таким образом, мы признаем, что советник Сориньи свидетельствовал самое полное презрение к своим коллегам, считая их способными поставить свой корпоративный интерес выше уважения к законам. С другой стороны, не приписываем ли мы этому Сориньи расчетов и рассуждений, которые бьии совершенно чужды ему? Почему не предположить, что в этом деле им руководил простой импульс к убийству, простой кровожадный инстинкт, та животная ненависть, что бросает одного человека против другого, та злоба, которую мы испытываем против себе подобных, то нервное раздражение, которое мы чувствуем в присутствии определенных лиц и которое при известных условиях может дойти до агрессивного помешательства? Чувство это хорошо мне известно. Есть лица, существование которых вы органически не способны выносить, например, существование какого-нибудь г-на де Блиньеля. Конечно, я не дойду до того, чтобы разделаться с этим паяцем, но я с удовольствием выслушал бы известие о том, что нитка, приводящая его в движение, оборвалась.