Альваро Кункейро - Год кометы и битва четырех царей Страница 21

— Да это и не помогло бы! Ваш покорный слуга получает выпуски романа про греческие чудеса под названием «Мореход из Периклеи», который выходит по частям; так вот в последнем выпуске рассказывается о том, как сирене положили в рот хищную рыбку с четырьмя рядами зубов. Сирена после обеда спала с открытым ртом, а рыбка, такая голубенькая, несъедобная, взяла да и отгрызла ей язык, он показался ей сладким.

— Сладким? — спросил председатель-старейшина, разворачивая очередную кофейно-молочную карамельку.

— Во всяком случае, душистым!

— Вернемся к делу! — умоляющим тоном произнес усталый премьер-министр и простер руки к светильнику, стоявшему посередине стола, как бы потягиваясь; руки у него были белые, холеные, на пальцах левой он носил несколько колец, и на одном из них была таинственная надпись каббалистическими знаками, то есть она состояла из одних только начальных букв каких-то слов: ТГП/НПМ/ПТКЭВ/СПВР. Это кольцо когда-то прислала ему жена из Генуи, куда она сбежала от него с белокурым скрипачом, выступившим с концертом, сбор с которого поступил в фонд защиты Константинополя от турок. Вино подавали бесплатно, говорили, что музыкант сродни Палеологам[56]. А расшифровывалась надпись так:

Ты говоришь, прощаньене причиняет муки?Пусть тот, кто этому верит,сам потомится в разлуке.

В общем-то, она обошлась с ним деликатно. Прошел год, и однажды дождливым вечером беглянка вернулась. Премьер-министр ничего ей не сказал, повел в ванную, велел раздеться, сам налил воды, подсолил покрепче и держал в ванне двое суток. Потом с утра подвесил ее, пропустив полотенца под мышками, на сук яблони, чтобы просушить, и она жарилась на солнце, пока оно не зашло. С тех пор держит ее в доме и не берет с собой в гости, тем более на концерты. Изредка разрешает пригласить подруг и поболтать за кувшином сидра, а она в течение вечера раза четыре меняет наряд и прохаживается перед гостьями, точно манекенщица. «Заграничная модель!» — объявляет она. Когда жена премьер-министра уходила переодеваться, подруги шушукались, соглашались с тем, что предыдущий наряд действительно пошит модным генуэзским портным — не иначе подарок скрипача императорских кровей.

— Сирена, оставшись без языка, отправилась слушать своих подруг где-нибудь у берегов Сирии или Бретани, и в ушах ее скапливались их сладкозвучные песни. И она в случае надобности могла воспроизвести их, как эхо, через ушные раковины и смущала моряков не хуже, чем если бы пела сама.

— Тогда пускай каждому пришельцу забивают кляп и в уши!

Вояки отправились на облаву.

— А если не окажется стенки, к которой можно было бы припереть пришельца? — спросил командующий вооруженными силами. — Неужели таскать с собой и стенку?

— Ну вот еще! — ответил начальник дозорной службы. — Начхать на стенку!

Когда заседание возобновилось, Паулос начал рассказывать о втором признаке влияния кометы.

— Речь идет о реке, — сказал он. — Река течет вспять, от устья к истокам! Нет, нет, не пугайтесь, господа! Она оборачивается вспять на одно лишь мгновение, короткое, как вспышка молнии. Я не мог решить, откуда лучше наблюдать за обратным течением воды: с моста или же от родника в отрогах горы Лошадь. Выбрал последнее. Было это в полнолуние, ровно в двенадцать ночи. Где-то далеко залаяла собака. И вдруг во всем мире наступила необыкновенная тишина, более полная, чем бывает ранним утром после сильного снегопада. Ухо улавливало самые слабые шумы на громадном расстоянии. Могу утверждать, что слышал, как скачет лягушка в festuca pratensis[57], как шелестит северный ветер, обтекая края луны, как дышит сова в развалинах замка…

— Это в трех лигах от того места, — пояснил консул по бедствиям и кораблекрушениям, коротышка, заядлый охотник.

— Да, и еще слышал, как в кипарисах щегол чешет клювом перышки на голове щеглихи, есть у птиц такая полуночная ласка. И вдруг родник умолк, будто кто-то ножом перерезал струи из всех четырех труб. А вода в бассейне свилась воронками и поднялась в трубы. Поток, стало быть, повернул обратно. Как я уже говорил, все произошло в мгновение ока. Река обернулась серебристым облаком и возвратилась к истокам. Русло оголилось, запрыгали рыбы, но серебристое облако сразу же вышло из истоков, превратилось в воду, и река потекла спокойно, как всегда в конце лета. Из труб источника полилась вода. Когда река всей своей тяжестью плюхнулась обратно в русло, слегка дрогнула земля, птицы испугались, слетели с веток, потом вернулись. Залаяли разом все собаки, сколько их было в лесу. У истоков, когда вернулась вода из устья, запахло солью и водорослями, как бывает при отливе, — этот запах запомнился мне с детства: мой опекун Фульхенсио принимал морские ванны. Река должна была подниматься к истокам очень мощно, всей массой воды, которая еще не просолилась и не стала морской.

Если бы я рассказывал об этом в Академии Сфорца, уместно было бы упомянуть Данте, Чистилище, встречу с Музыкантом Казеллой, dove l’acque del Tevere s’insala[58].

Но в городе обычно прибегали к другим доказательствам, доказательствам не такого поэтического свойства, а потому, возможно, и менее рациональным. Паулос медленно развязал небольшой черный кожаный кисет и выложил его содержимое на тетрадь, лежавшую перед ним на столе. Разложил предметы так, чтобы их лучше было видно, там оказались: зеленоватый рачок, раковина устрицы и серебристая рыбка с черными и красными пятнами на спинке.

— Вот что оставила река, вернее, та ее часть, которая поднялась к роднику!

Секретарь по затмениям, ярый филателист, вытащил из кармана лупу и начал разглядывать вещественные доказательства.

— Почему вы не взяли с собой свидетелей? Теперь мы должны вам верить только потому, что вы принесли рачка?

— Древние объясняли этот странный поворот рек вспять по аналогии с явлением магнетизма, но считали его чудом. На эту тему написано довольно много. Так что прецеденты были. И кроме того, мог ли я сфабриковать ложные доказательства, когда речь идет о будущем города, моего города? Давайте рассуждать вместе, господа. Могу допустить, что в полночь, при полной луне я не видел — в буквальном смысле этого выражения — возврата реки к роднику, одному из ее истоков. Возможно, это просто-напросто мне приснилось, но, как только мы попытаемся истолковать мой сон в связи с научно доказанным астрономами появлением кометы, сразу возникает несомненная реальность, на основании которой мы можем делать предсказания. Предвидеть будущее! Для чего мы здесь собрались? Допустим, я задремал у родника и мне приснился сон. Но сон — тоже реальность, его толкуют астрологи, и он становится чем-то таким же осязаемым, как этот дом. Разве сны — не один из основных способов познания реального?

Паулос обернулся к своим коллегам-астрологам — те согласно закивали.

— Но нет, я не грезил! Я видел! И эти вещественные доказательства я нашел наутро, пошарив в бассейне у родника.

Паулос ласково погладил рачка, перевернул рыбку, приподнял и бросил обратно на тетрадь раковину. Он знал, что выиграл. Предсказания неприкасаемы, в Конституции они определены как основополагающие принципы.

— А кроме того, у меня есть свидетель. Дожидается в приемной.

Премьер-министр позвонил в колокольчик.

— Пригласите свидетеля!

Педель отворил дверь. Вошел мужчина среднего роста, в парусиновой робе и резиновых сапогах. На правом плече он держал весло. Левой снял шерстяную шапочку — у него были густые спутанные волосы, такие же чернющие, как брови и короткая борода. Румяные щеки, веселый взгляд. Перевел дух, прежде чем заговорить (такая была у него привычка), и объявил:

— Симон, сын Симонаи Марии, лодочник на переправе у соляных копей, женат, пятеро детей, гражданин с правом совещательного и решающего голоса, прихожанин церкви Святого Михаила.

Снова перевел дух и, подняв весло к потолку, присягнул.

— Говори! — приказал премьер-министр.

— Я был в лодке у перевоза возле соляных копей. Перевез на левый берег шесть или семь человек из семейства, которое прозывают Французовым, потому что дед их был родом из Франции, умел изготовлять гребни из бычьих рогов. И теперь они все промышляют этим ремеслом, а еще изготовляют рожки для альпийских пастухов, с пищиком или без него. Они возвращались со свадьбы, от всех пахло вином. Когда причалили, жена одного из них, которого зовут Гастон, такая светловолосая да разговорчивая, достала из сумки булочку с ликером и угостила меня, а я погреб обратно к правому берегу не спеша, больно уж хороша была ночь, да и притомился я за день, думал, к полуночи-то дотяну до причала, оттуда слышно, как бьют часы на церкви Святой Марии. Вышел из протоки в реку, как раз когда стали играть куранты. И вдруг в тихой и ясной ночи ни с того ни с сего рванул шквалистый ветер, а я-то в это время как раз вынимал весла из уключин, чтобы уложить их на дно лодки, — если б ваши милости были лодочниками, то знали бы, что в этом месте грести не надо, река сама донесет до каменного пирса, надо только направлять лодку одним веслом с кормы. И вот сел я в корму и опустил весло в воду, но тут лодка качнулась и дрогнула. Я глазам не поверил: весло встретило не попутное течение, а встречное, да такое сильное, что оно его отшвырнуло назад вместе с лодкой. Правда, это продолжалось совсем недолго, я даже не успел сообразить, в чем тут дело, но лодка вроде бы висела в воздухе, потом плюхнулась обратно в воду, а весло исчезло. Вот это самое!