Джордж Мур - Эстер Уотерс Страница 22

Эстер, переломив себя, начала одеваться, и они вместе спустились вниз. Никогда они не запаздывали так! Уже половина восьмого, а даже ставни еще не открыты! Уильям, чистивший сапоги в буфетной, прислушался, ожидая, когда захлопнется обитая байкой дверь, отделявшая служебные помещения от парадных комнат, и бросился на кухню в надежде застать там Эстер одну. Миссис Лэтч спросила его, что ему нужно. Пробормотав что-то себе под нос, он ретировался. В дом съехались гости, и у Уильяма в это утро дел было по горло, а Эстер не отходила от миссис Лэтч. Она не могла поднять глаз на Уильяма, — ей казалось, что она умрет от стыда. Когда сели завтракать, Уильям что-то спросил у Эстер, и ей волей-неволей пришлось ему ответить. Сара тотчас заметила, что между ними пробежала кошка, и лицо ее просияло.

— Ну и дела! Поглядите-ка на нее! Почему это у нее такая постная рожа, словно она не за чайным столом, а на молитвенном собрании?

— Тебе какое дело? — сказал Уильям.

— Мне какое дело? А мне не нравится смотреть на такие угрюмые рожи, когда я сижу за столом, вот что.

— Тогда не дай тебе бог поглядеться ненароком в зеркало. Хорошо, что их у нас тут не понавешено по стенам.

Сара и Уильям сцепились в горячей перебранке, в разгар которой Эстер тихонько выскользнула из комнаты. За обедом она почти не промолвила ни слова, хотя Уильям делал попытки заговорить с ней. После обеда она с трудом спаслась от него, затворившись у себя в комнате, и не спускалась вниз до тех пор, пока, как она прикинула, он не уехал с господским экипажем. Однако она все же ошиблась в своих расчетах, вышла на несколько минут раньше, чем нужно, и увидела, что Уильям уже бежит по коридору навстречу к ней. Он с мольбой схватил ее за руку.

— Не трогай меня! — сказала Эстер, и глаза ее сверкнули зловещим огнем.

— Ну, будет тебе, Эстер, не дури!.. Брось ты, не принимай так близко к сердцу…

— Убирайся! Я не хочу с тобой говорить!

— Да ты хоть выслушай меня!

— Убирайся! Не уйдешь, я пойду прямо к миссис Барфилд.

Уильям стоял в растерянности, а она прошла в кухню и захлопнула дверь перед его носом. Он слегка побледнел, с минуту еще потоптался на месте и побежал к конюшням. Эстер видела в окно, как он вскочил на запятки.

Поскольку уже случалось не раз, что Эстер, повздорив с кем нибудь, могла неделями не разговаривать, ее угрюмое молчание не возбудило ни в ком подозрений, — все приписали его какой-то очередной ссоре. А Сара сказала:

— Все мужчины — дураки. Он только и делает, что просит у нее прощенья. Нет, вы поглядите на него — все еще продолжает за ней бегать. Вон и сейчас потащился за ней следом в дровяной сарай.

Все было именно так, как говорила Сара. Уильям ходил за Эстер по пятам — из кухни в моечную, из моечной в дровяной сарай… Она же молча проходила мимо, не удостаивая его ни единым словом, а когда он становился ей на пути, говорила:

— Дай мне пройти, слышишь? Ты мешаешь мне работать. — Если же он продолжал преграждать ей муть, она грозилась, что пожалуется миссис Барфилд.

Она отдалась ему против воли; он воспользовался ее минутной слабостью и овладел ею; она этого не хотела. Так объясняла себе Эстер свое падение, и если норой сердце ее смягчалось и в душу закрадывалась коварная мысль о том, что грех ее не так страшен, раз они решили пожениться, рассудок заставлял ее поступать вопреки велению сердца. Ей казалось, что она может завоевать уважение Уильяма только одним путем: если ему долго придется вымаливать у нее прошение. Религиозные понятия, в которых она была воспитана с пеленок, суровые правила нравственности подкреплялись врожденными предрассудками ее расы, и даже естественный стыд, испытанный ею в первые минуты, уже почти не мучил ее больше, — все затмило яростное желание утвердить свою добродетель.

Она даже перестала бояться разоблачения. Не все ли равно, кто узнает о ее падении, раз она знает о нем сама? И ночью, упав на колени, она открывала свое сердце господу. Христос взирал на нее, коленопреклоненную, с небес, но лик его был суров. Ведь она совершила тяжкий грех, грех, к которому все ее предки были особенно беспощадны. И с камнем на сердце она ложилась в постель. Она исповедовала веру своих отцов, и Христос не мог простить ей падения, ибо она сама не прощала его себе.

Дни шли за днями, а все осталось по-старому, и, измученный ее упрямством, Уильям решил: «А, ладно, пускай себе дуется!» — и пошел гулять с Сарой, Эстер же, увидав, как они идут через двор, сказала себе: «Ну и пусть гуляет с ней, он мне не нужен». Ибо она понимала, что это — всего лишь попытка вызвать ее ревность, и такая уловка только рассердила ее еще больше и восстановила против него. Поэтому, когда она, выйдя в сад покормить котят, нечаянно столкнулась с ним, и он сказал: «Прости меня, Эстер. Я пошел с Сарой только потому, что ты сводишь меня с ума», — она стиснула зубы и не удостоила его ответа. По Уильям преградил ей дорогу, решив, что на этот раз он ее так не отпустит.

— Я без ума от тебя, Эстер, и женюсь на тебе, как только буду достаточно зарабатывать. Или если выиграю на скачках, чтобы мы могли зажить припеваючи своим домом.

— Ты дурной человек. Я никогда не выйду за тебя замуж.

— Ну, прости меня, Эстер. Не такой уж я дурной, как ты думаешь. Это ты со зла говоришь. Вот только сколочу немножко деньжат…

— Будь ты порядочным человеком, так не стал бы откладывать, а тут же женился бы на мне.

— Что ж, я женюсь, если хочешь, только, по правде говоря, у меня сейчас не больше трех фунтов за душой. Мне последнее время не везло…

— У тебя нет ничего другого на уме, кроме этих проклятых скачек. Ладно, дай мне пройти. Не желаю больше слушать всякую брехню.

— Постой! После скачек…

— Пусти меня. Я не хочу с тобой разговаривать.

— Ну послушай же, Эстер. Поженимся мы или не поженимся, но так тоже нельзя, скоро все станут догадываться.

— А я уеду из Вудвью. — Не успела Эстер произнести эти слова, как ей вдруг стало ясно, что она и в самом деле должна уехать, и чем скорее, тем лучше. — Слышишь, дай мне пройти… Если миссис Барфилд…

Лицо Уильяма стало злым, и он сказал:

— Я хотел поступить с тобой по-честному, а ты не хочешь. Ты просто упряма, как ослица!.. Сара, видать, права: с такой женой, как ты, жизнь будет сущий ад.

Она должна заставить его уважать себя. С первой же минуты она смутно почувствовала, что в этом ее единственное спасение, а теперь это ощущение оформилось, облеклось в слова, и она решила, что не поддастся на его уговоры, останется тверда и заставит его покаяться в содеянном им грехе, а тогда пусть приходит и предлагает ей замужество Прежде всего и больше всего Эстер хотелось, чтобы Уильям покаялся. Глубокая набожность, руководящая всеми ее поступками, безотчетно заставляла ее видеть в его раскаянии залог их будущего счастья. Как могут быть они счастливы, если он не богобоязненный человек? Этот вопрос постоянно возникал в ее сознании, и она чувствовала, что не сможет выйти за него замуж, пока он не испросит у господа прощения за свой грех. Вот тогда они соединятся и будут жить в любви и согласии до самой смерти. Таков был естественный привычный для нее образ мыслей, который жизнь еще не успела поколебать. Но подобно тому, как луч солнца прорезает густой туман, окутавший долину, так ее естественная, земная любовь к Уильяму освещала ее душу, окутанную мраком предрассудков; жар влечения растапливал упрямство, и глаза ее невольно искали Уильяма, а ноги сами выносили ее из кухни за дверь, как только ее слух ловил его шаги в коридоре. Дай Эстер себе волю, смягчись она раньше, и ее судьба сложилась бы по-иному; однако, когда любовь победила предрассудок, когда сердце ее открыто, сломав все преграды, устремилось к Уильяму, когда она уже готова была броситься в его объятия со словами: «Да, я люблю тебя, сделан меня своей женой», — она заметила (или так ей показалось), что он избегает встречаться с ней взглядом; она почувствовала, что какие-то новые, неведомые ей мысли зародились у него в уме, и ее душа преисполнилась мрачных предчувствий.

Все ее существо тянулось к Уильяму, и потому она первая стала замечать то, что ускользало от менее наблюдательных глаз, и первая приметила, как при каждом звонке из гостиной Уильям, опережая мистера Леопольда, неспешно поднимавшегося со стула, говорил: «Ничего, не беспокойтесь, у меня ноги помоложе».

Никому, даже Саре, не приходило в голову, что Уильям не просто хочет снискать благосклонность мистера Леопольда, что у него может быть что-то другое на уме, но Эстер, даже еще не догадываясь об истине, прислушивалась к дребезжанию колокольчика, доносившемуся из гостиной, словно к заупокойному звону над могилой своих надежд. Она отмечала про себя, сколько времени проводит Уильям наверху, и в тревоге задавала себе вопрос: что может удерживать его там так долго? Последние дни сильно похолодало… Может быть, его попросили растопить камин? Эстер не знала, кто находится там, в гостиной. Порасспросив Маргарет, она выяснила, что мисс Мэри и миссис Барфилд уехали с визитом в Саусвик, а от одного из жокеев она узнала, что Старик и Рыжий с утра отправились верхом в Фендон на ярмарку и пока еще не возвращались. Значит, звонила Пегги. Эстер продолжала работать. Внезапно что-то давно позабытое возникло перед ее глазами. Ей вспомнилось, как по приезде в Вудвью она впервые вошла в библиотеку, где каждое воскресенье все семейство и вся прислуга собирались на молитву, и, направляясь к своему месту, перехватила взгляд Пегги, сидевшей на маленьком зеленом диванчике. Она заметила тогда, как Пегги с нескрываемым восхищением окинула взглядом высокую, стройную фигуру Уильяма. Это был мимолетный взгляд, но он врезался ей в память, и всю ночь Эстер казалось, что бледное лицо, обрамленное черными как смоль волосами, смотрит на нее из мрака.