Михаил Загоскин - Брынский лес Страница 22

— Да, да! Истинно христолюбивый боярин.

— Отходил ли от него когда нищий без подаяния? Обижал ли он кого?

— Сохрани Господи!.. Да таковой клеветы не изречет и враг его.

— Так как же после этого не согрешишь, не скажешь: за что такой гнев Божий…

— Что ты это, господин приказчик? — прервал купец. — И думать этого не моги… Да разве ты не ведаешь: кого Господь любит, того и наказует?

— Так, батюшка, так!.. Кто и говорит, конечно, буди во всем Его святая воля!.. А все, как подумаешь…

— Постой-ка, постой, любезный!.. Вот никак еще едут постояльцы… Видишь, вон там два вершника, по дороге из Мещовска?.. Вон опять выехали!.. Э! Да это, кажись, люди ратные!

От лесной опушки отделились два всадника и шибкой рысью подъехали к воротам постоялого двора.

С первого взгляда можно было отгадать, что один из приехавших всадников был господин, а другой его слуга… Под первым был дорогой персидский аргамак, в бархатной, шитой золотом уздечке, под вторым, поджарый донец, не очень взрачный собою, но, по-видимому, не знающий устали и готовый верст двадцать сряду мчать удалого седока, как говорится в сказках: «по горам и долам, по болотам зыбучим и пескам сыпучим». Господин был прекрасный и видный собою молодец, лет двадцати двух или трех. Слуге казалось лет под сорок, он был небольшого роста, но необычайно плотен, могуч плечами, с длинными жилистыми руками и высокой богатырской грудью; его широкое, изрытое оспой лицо было вовсе не красиво, но, несмотря на это, оно казалось даже приятным, потому что выражало какую-то простодушную веселость и доброту, не чуждую, однако ж, ни ума, ни сметливости, которыми всегда отличался коренной русский народ от своих северных и западных соседей. Мы зовем теперь этих соседей финнами и белоруссами, а в старину их величали Чудью белоглазой и Литвою долгополой. Этот старинный обычай давать и чужим и своим прозвища, в которых почти всегда заключается насмешка, принадлежит также к числу особенностей русского народного характера.

Проезжий господин был одет очень щеголевато; на нем был светло-зеленый суконный кафтан с малиновым подбоем и золотыми петлицами, малиновая остроконечная шапка с меховым околышем и желтые сафьяновые сапоги с медными скобами. К шелковому с золотыми кистями кушаку была привешена богатая персидская сабля, и на толстом шелковом шнурке висела через плечо нагайка, у которой кнутовище было украшено перламутром и слонового костью. Слуга этого проезжего был одет очень просто: на нем была войлочная белая шапка, посконный азям и внакидку длинная однорядка из толстого сермяжного сукна; но зато он был вооружен лучше своего господина… Он был при сабле, и сверх того, из-за кушака виднелась деревянная рукоятка длинного ножа, а надетая через плечо берендейка, или ремень, с привешенными к нему деревянными патронами и привязанная к седельной луке ручница, то есть ручная короткая пищаль, доказывали, что он имел при себе не одно холодное оружие и мог бы, в случае нужды, биться с врагом — как говорили в старину — огненным боем. Я думаю, читатели давно уже узнали в этих проезжих знакомца своего Левшина и слугу его Ферапонта.

— Бог помощь, добрые люди! — сказал Левшин, соскочив молодцом со своего коня.

— Милости просим! — отвечали купец и приказчик, вставая и вежливо кланяясь проезжему. Обозники сняли также свои шапки и отвесили ему по низкому поклону; один только проезжий в балахоне не привстал, не поклонился, а только взглянул исподлобья на проезжего молодца, сначала довольно сурово, а потом с приметным любопытством.

— Ферапонт, — продолжал Левшин, — дай коням-то немного простынуть, а там своди их на речку.

— Да не велишь ли, батюшка, их расседлать, — сказал хозяин постоялого двора, подойдя с почтительным поклоном к проезжему.

— Нет, любезный, — отвечал Левшин, — мы здесь кормить не станем, а дадим только коням вздохнуть и немного поразомнемся.

— Так не в угоду ли будет твоей милости перекусить чего-нибудь? У меня есть гречневая каша с маслом, щи Добрые…

— Спасибо, хозяин!.. Я обедал верст пятнадцать отсюда— в селе Бардукове.

— Пятнадцать верст!.. Нет, кормилец, будет и двадцать с хвостиком.

— Ого!.. Так мы скоро ехали.

— Да, видно, так, господин честной. Эва, как ваши лошади-то уморились!.. Так пар от них и валит!

— Ничего, любезный, кони добрые.

— Так, батюшка, так!.. А, вишь, как они умаялись!.. Право слово, кормилец, прикажи задать им сенца, пусть себе перехватят сердечные!

— Нет, голубчик, некогда дожидаться.

— А куда так поспешает твоя милость? — спросил купец.

— Да не так, чтобы далеко отсюда: в село Тол-стошеино.

— Толстошеино? — повторил хозяин постоялого двора. — Знаем, батюшка, знаем! Тут еще на озере есть барская усадьба; хоромы такие знатные — с большим огородом.

— Да, да, — подхватил купец, — мы прошлого года зимой тут ехали. Истинно боярская усадьба! Брусяный дом, с теремом и двумя вышками, крыт весь гонтом, а окна наихитрейшею резьбою украшены. Нам сказывали, что тут живет на покое сам помещик, какой-то боярин Куродавлев. Не к нему ли, господин честной ты изволишь ехать?

— К нему, любезный.

— Уж не гонцом ли от князя Ивана Андреевича Хованского?

— Почему ты это думаешь?

— Да вот, я вижу, ты сам из начальных людей стрелецкого войска… сиречь надворной пехоты — не прогневайся, по старой привычке промолвился!..

— Все едино, хозяин.

— Нет, господин честной, не все едино. Коли вас за усердие пожаловали в надворную пехоту, так называть стрелецким войском не приходится. За службу и почет, батюшка!.. А вот я все гляжу на тебя… кажись, по всем приметам… ну, так и есть… ты должен быть сотником полка Василия Ивановича Бухвостова.

— Отгадал, любезный.

— Да как и не отгадать? Ведь ты в своем служиль-ном наряде: светло-зеленый кафтан с малиновым подбоем… Мы, батюшка, сами люди московские, не в глуши живем. Мы и с головою-то твоим — сиречь полковником Василием Ивановичем Бухвостовым старинные приятели.

— Право?

— Как же, батюшка! Он и товары в моей лавке забирает… Мы с ним всегда хлеб-соль наживали… Вот уж, подлинно, достойный сановник! Во всем старины держится… Истинно благоцветущая ветвь прежней православной рати стрелецкой!..

— Прежней… Так, по-твоему, нынешняя…

— Также православное войско, — подхватил торопливо купец. — Кто и говорит, господин честной!.. Ну, если этак и бывали смуты — так что ж?., и стрельцы такие же люди; а все мы под Богом ходим: един Господь без греха!.. Да они же всегда восставали против изменников, а коли случаем между изменниками попадались им на копья и невинные бояре и люди добрые, так это Божьим попущением!.. Человек слеп, батюшка! Ведь он часто и сам не ведает, что творит!.. Нет, господин честной: кто другой, а я стою в том, что и нынешняя надворная пехота христолюбивое войско. Говорят, будто бы иные из вас отступили от православия; да я этому и веры не даю — видит Бог не даю!.. И что мне до этого?.. На то есть пастыри духовные — а я что?.. Я человек торговый, не богослов какой…

— Неправда! — сказал громко проезжий в балахоне. — Ты точно богослов, да только не однослов.

Этот неожиданный, но справедливый упрек до того смутил купца, что он совершенно остолбенел и не мог вымолвить ни слова.

— Что? Прикусил язычок? — продолжал проезжий в балахоне. — Эх вы, торгаши московские! Душой-то кривить только умеете, двуличники этакие!.. Каждый из вас, как трость колеблемая ветром: куда он подул, туда и вы!.. Уж если что по-твоему, правда, так стой за правду. Что из-за угла кулаком грозиться!.. Коли заговорила в тебе совесть — так выходи!.. Послушают — хорошо! Потянут на плаху — ложись!

— Что ты, что ты, любезный! — проговорил купец, опомнясь от первого удивления.

— Что я?.. А вот что: ты называешь теперь стрельцов христолюбивым воинством, а давно ли ты их величал еретиками и нечестивыми крамольниками?

Купец побледнел и закричал испуганным голосом:

— Не верь ему, господин цветной: он лжет! видит "от — лжет!.. Ах ты, полоумный этакий!.. Да как у тебя язык повернулся сказать, что я говорил с тобой такие непригожие речи?

— Не со мной, а вот с этим холопом, — сказал проезжий, указывая на приказчика.

— Холоп! — повторил сквозь зубы приказчик. — Видишь, боярин какой!.. Холоп, да не твой!

— Ах ты клеветник этакий! — подхватил купец. — Да я с господином приказчиком говорил об этом шепотом, так как же ты мог слышать?

Левшин засмеялся.

— Полно, хозяин, — сказал он. — Ну, есть о чем спорить!.. Мало ли что за уголком говорится!.. В глаза-то меня только не обижай, а заочно хоть голову руби!

— Истинно так, господин честной!.. — промолвил почтительно приказчик. — Заочно брань не брань, а на пересказы смотреть нечего. На всякое чиханье не наздравствуешься.