Джон Фаулз - Мантисса Страница 22

— Но ведь и я вела себя не лучше. Это повествование о сатире… — От отвращения к себе она прикрывает ладонями глаза.

— Так это же я вас спровоцировал!

— Знаю. Но я сама разукрасила эту историю до предела. А должна была бы противиться, не соглашаться рассказывать ее вообще. Надеюсь, ты навсегда исключишь из текста ту часть, где… ну ты сам знаешь.

— Это моя вина.

— Мы оба виноваты.

— Вы слишком к себе несправедливы.

— Если по-честному, я так не думаю. — Она опять принимается разглаживать халат над коленями. — Дело в том, что ты просто взял и швырнул меня в омут. Сексуальный. Застал меня врасплох. С самой первой страницы своего существования я каким-то образом сознавала, что я по сути своей очень скромна и застенчива, хотя, видимо, вполне привлекательна для мужчин.

— Весьма привлекательна.

— Нет, серьезно, я бы предпочла оставить здесь «вполне». Может быть, не без определенного элемента латентной сексуальности, но совершенно определенно не слишком voulu[61]. Из тех, кого нужно долго и нежно настраивать.

— Понимаю.

Глаз она не поднимает.

— На самом деле я хочу сказать, что — мне так кажется — я была бы готова пойти на некоторый компромисс касательно характера наших отношений… где-то в будущем, если ты так настаиваешь. Если бы мы узнали друг друга получше.

— Вы имеете в виду ту ситуацию, где вы — высоколобая дама-поэтесса, а я — неотесанный бизнесмен?

Она бросает на него быстрый взволнованный взгляд, исполненный искреннего ужаса:

— Пожалуйста, Майлз, не надо, я совершенно не имела в виду ничего подобного. Вовсе не неотесанный. Если бы это было так, я со всей очевидностью… мой персонаж и не посмотрел бы в твою сторону. Во всех отношениях очень милый человек. По-своему. Только самую малость… ограниченный, деформированный своей средой и профессией.

— Мне не вполне ясно, что за компромисс вы имели в виду.

— Если бы ты предпочел, чтобы они… ну, если говорить совсем-совсем прямо, они могли бы вступить в более откровенные отношения где-то в конце. Физически.

— Переспать, что ли?

— Ну если ты хочешь так это называть.

— Мне-то она показалась чуть слишком переборчивой для таких вещей.

— О, я думаю, такой она и была бы достаточно долго. На протяжении многих глав. Может быть, даже до конца.

— До климакса?

— Ты неисправим!

— Я не то хотел сказать.

— А я уверена — именно то! Но это не столь важно.

— Я все еще не вижу, как это могло бы произойти. С такими характерологическими предпосылками.

— Это не мне решать. Такие вещи — твоя область.

— И ваша тоже. Я так хочу.

Она снова опускает взгляд:

— Это же абсурд. Учить ученого. У тебя гораздо больше опыта. А я все время чувствую такой ужас. Ведь я появилась на свет всего несколько страниц назад!

— Ну и что? Вы так быстро овладеваете знаниями!

— Ты заставляешь меня краснеть.

— Ну что вы! Я говорю совершенно серьезно.

Она некоторое время молчит, потом бросает на него быстрый взгляд:

— Это правда?

— Абсолютная правда.

Она гасит в пепельнице сигарету.

— Ну тогда… Только что придумала… Абсолютный экспромт… Представь себе некий кризис в отношениях, тебя все больше тянет ко мне, просто отчаянно тянет, ты собираешься бросить жену, чтобы соединиться со мной…

— Какую еще жену?

Она поднимает на него удивленные глаза:

— Просто мне представилось, что ты должен быть женат. Я именно так тебя вижу.

— Должен же я хотя бы знать!

Скрестив на груди руки, она пристально смотрит на дверь.

— Во всяком случае, однажды, в знойный летний вечер, ты заявляешься ко мне, в мою квартиру в Найтсбридже[62], чтобы все наконец выяснить и утрясти, сказать, почему ты меня так любишь и почему я не могу не любить тебя и всякое такое, а случилось так, что в этот вечер я легла спать очень рано и на мне только коротенькая ночная сорочка. — Она на мгновение задумывается, потом расправляет халат. — Или — вот это. Не важно что. Очень душно. В воздухе пахнет грозой. Мне не хочется тебя впускать, но ты настойчив, и вдруг, как-то неожиданно, все накипевшее изливается наружу, твоя прежняя робость оборачивается непреодолимой страстью, темным желанием, твоя мужественность наконец воспламеняется, и ты без единого слова бросаешься на меня, срываешь прозрачную одежду с моих обнаженных плеч, я кричу и сопротивляюсь, почти уже вырываюсь из твоих рук, мне как-то удается добраться до стеклянных дверей и выскочить в туман, под проливной дождь, а ты…

— Квартира на первом этаже?

— Ну конечно. Само собой разумеется.

— Я просто взволновался из-за соседей. Раз ты закричала.

— Ну ладно. Я не кричу, я шиплю, задыхаясь от ненависти, произношу слова злым шепотом. Я еще не успела продумать мелкие детали, Майлз.

— Прошу прощения. Я перебил.

— Я же впервые в жизни делаю все это.

— Прошу прощения.

— Теперь я забыла, где остановилась.

— Сразу за стеклянными дверьми. В тумане. Под проливным дождем.

— Я выбегаю на садовую лужайку, но ты такой быстрый, такой сильный, тобой владеет животная страсть, ты догоняешь меня, швыряешь на мягкий дерн и овладеваешь мной со зверской жестокостью, разумеется против моей воли, я рыдаю, когда твоя возбужденная похоть торжествует над моими глубоко укорененными принципами. — Она делает небольшую паузу. — Я лишь пытаюсь дать тебе черновой набросок… общую идею.

— Пожалуй, мне нравится мягкий дерн. Только мне казалось…

— Да?

— Ты вроде бы что-то такое говорила про то, как тебя нужно долго и нежно настраивать.

Она одаряет его трогательно смущенным и чуть обиженным взглядом и говорит тихо, устремив глаза долу:

— Майлз, я ведь женщина. Я соткана из противоречий, тут ничего не поделаешь.

— Конечно-конечно. Прошу прощения.

— Ну, я хочу сказать, очевидно, тебе нужно будет как-то подготовить эту сцену сексуального насилия. Ты мог бы, например, показать, как, до твоего появления, раздеваясь, я на миг подхожу к зеркалу, гляжу на себя, нагую, и задумываюсь втайне, может ли меня удовлетворить одна лишь поэзия.

— Обязательно буду иметь это в виду.

— Можно даже показать, как я грустно достаю с полки книгу Никола Шорье.

— Кого-кого?

— Возможно, я оказалась здесь чуть слишком recherchèe[63]. Отрывок, который я имею в виду, — это deuxième dialogue[64]. Tribadicon[65], как он грубовато его называет. Лионское издание тысяча шестьсот пятьдесят восьмого года. — Она вопросительно качает головой. — Нет?

— Нет.

— Извини. Я почему-то решила, что ты должен знать всю порнографическую классику наизусть.

— Могу ли я осведомиться, как это, просуществовав всего несколько страниц, ты ухитрилась…

— О, Майлз! — Она поспешно прячет улыбку и опускает глаза. — Право, я полагала, наша беседа протекает вне рамок текстовых иллюзий. — Снова поднимает на него взор. — Я хочу сказать, возьми, к примеру, тот эпизод, где, в образе доктора Дельфи, я спросила, почему ты просто не выскочил из кровати и не ушел из палаты. В реальности тебе понадобились целых шесть недель, чтобы отыскать ответ. Должна же я была чем-то занять себя, пока тянулось ожидание. Я чувствовала: самое малое, что я могу сделать, — это ознакомиться с теми книгами, что дороже всего твоему сердцу. — Помолчав, она добавляет: — Я же твоя служащая. В каком-то смысле.

— Твоей добросовестности нет предела.

— Ну что ты!

— Копаться во всей этой отвратительной мерзости!

— Майлз, я не могла бы смотреть жизни прямо в лицо, если бы не относилась к своей работе добросовестно. Видно, такова моя природа. С этим ничего не поделаешь. Я стремлюсь не просто достичь цели, но пойти гораздо дальше.

Он внимательно за ней наблюдает. Она снова опустила глаза на кровать, будто смущена необходимостью вот так, всерьез, рассуждать о себе.

— Итак, мы остались в саду, под дождем. Что дальше?

— Думаю, в результате может оказаться, что я уже много глав подряд просто умирала от желания, чтобы ты наконец сделал что-то в этом роде, но, разумеется, моя натура эмоционально слишком сложна, чтобы я могла осознать это. На самом деле я рыдаю от любви к тебе. И наконец познаю оргазм. — Под дождем?

— Если ты не считаешь, что это de trop[66]. Пусть это будет при лунном свете, если тебе так больше нравится.

Он слегка откидывается на стуле:

— И этим все заканчивается?

Она мрачно вглядывается в него сквозь совиные очки:

— Майлз, вряд ли современный роман можно закончить на предположении, что простое траханье решает все проблемы.

— Разумеется, нет.

Она снова разглаживает халат.