Любовь Овсянникова - Побег аферистки Страница 22

Чем больше вопросов задавала себе больная, тем больше находила ответов, вопреки инерции амнезии, свившей в ней свое гнездо. Девушка поняла, что ощущения, а еще воображение — это ее соратники. И она не щадила их, эксплуатировала и подгоняла, принуждала работать в шаткой среде исчезнувшего, отшумевшего недавно времени. Недавнее прошлое слегка покачивалось в мглистом сумраке и медленно отъезжало от нее вдаль, но при этом все же обретало некую четкость. Ее соратники кое-что подсказывали ей с той обложной беспросветности, проникали в щели истекших дней и добывали оттуда мизансцены событий или отражения настроений, эмоционального состояния, или образы людей, с чего холодным осознанием прочитывалась правдивая история ее жизни. В итоге она все вспомнила и подготовилась к будущему.

Долго сидела больная под окном, наблюдала ветер и то, как качались сиреневые ветки на кустах, как почти на глазах раскрывались почки каштанов, выпуская в мир хлипкую листву, как ворковали и ходили по подоконнику голуби и что-то собирали на земле скворцы, как высоко в небе плыли облака, изредка дерзко перекрывая лик светила. Между двойными рамами окон проснулась согретая солнцем муха и тыкалась во все стороны, билась о стекло, трепетно стремясь попасть на волю. Загуляли на солнце несмелые еще муравьи и куда-то спешили по оконным откосам, преграждая друг другу дорогу, будто просто разминали ноги перед длинными старательными гонками за продолжение своего рода. Вдруг, откуда ни возьмись, на глаза девушке попалась белка: села на рыхлой, волглой сосновой ветке и засмотрелась в окно, при этом ловко грызя персиковую косточку, подобранную где-то внизу под перетлевшей за зиму листвой.

Все кругом восстанавливалось и готовилось к новой жизни, вернее, к повторению еще одной ее спирали. А разве не то же дано человеку? Не каждому, к сожалению. Или к счастью? Иногда стекаются обстоятельства и подводят выбранного счастливца к новой точке бифуркации, точке ветвления, будто приглашают — или предлагают и даже вынуждают! — все повторить сначала: сделать собственный осознанный выбор и пойти новой дорогой, может, нисколько не подобной прежней. Это есть шанс прожить еще один круг жизни, избежав теперь совершенных прежде ошибок и найдя потерянное когда-то призвание или большую любовь — ту цель, которая не лежала на тропах уже преодоленного круга, сколько бы по ним ни идти. Вот так случилось и с ней, она должна выбрать: возвращаться к прошлой жизни или попробовать осилить другую. Такой шанс больше не повторится, потому что и за всю жизнь он не каждому падает к ногам. Так как? Что делать дальше?

Все — обреченное. И я обречена

Под кожу втягивать прохладную звезду,

И душный пот земли, и желтый мир заката…

Странно, что сейчас она вспомнила эти стихи Сергея Чухина, прекрасного вологодского поэта. Значит, она интересовалась поэзией? Впрочем, ничего удивительного: юность, ранняя молодость…

Девушка не заметила, как на улице потемнело, как в пропасти неба блеснула первая звезда, за ней несмело мигнула вторая, прорезала мрак третья, и скоро весь купол затеплился белым накалом далеких миров, словно оттуда на землю уставилось множество любознательных беличьих глаз, такие эти огоньки были острые и безмолвные. Она вздохнула, вернулась на кровать и снова потянулась к кнопке вызова медсестры. Та появилась почти сразу, это снова была Лидия.

— О, а ты почему до сих пор здесь? — удивилась больная, разговаривая с медсестрой уже как с доброй приятельницей.

— Я сегодня в ночь дежурю, — ответила Лидия, тяжело приседая на край кровати. — Устала за целый день. Ну, что у тебя? Уже познакомилась со своими вещами, обнюхалась? Расскажи, я возле тебя немного отдохну, а потом пойду уколы на ночь ставить.

— Я кое-что вспомнила, — сказала больная. — Скажи, где сейчас та девушка, что попала со мной в аварию?

— Неизвестно. Наверное, в земле уже. А если ее не забрали родственники, то еще в морге. Ты что, хочешь на нее посмотреть? Лучше откажись от этой затеи — там, говорят, все лицо снесено и утоплено в затылок. Ужас!

— Нет, я не любитель ужасов. Зачем? — девушка отвела глаза в сторону, взвешивая, говорить ли дальше и поймут ли ее. — И долго она там будет оставаться?

— Да откуда же я знаю! Обычно дольше недели не держат. Ты вспомнила ее имя?

— А потом? — пропуская мимо ушей последний вопрос, поинтересовалась больная. — Погребают?

— Ну, если родственников нет и имя не установлено, то да, хоронят в безымянной могиле. Но я же сказала «обычно», то есть если человек умер по понятным причинам. А в данном конкретном случае продолжается следствие, и, наверное, пока оно не закончится, ее будут держать в холодильнике, на всякий случай.

Больная ненадолго засмотрелась на потолок. Тоскливо-экономное освещение палаты не позволяло видеть окружающее достаточно отчетливо и не позволяло заметить тонкие изменения в выражении ее лица. Поэтому приглашенная сюда медсестра, больше поглощенная своими заботами, продолжала беззаботно потирать руки и покачивать свободной ногой, отдыхая от целодневной беготни и суеты, и не замечала взлохмаченных настроений пациентки. Ей было невдомек, что ту может беспокоить что-то другое, кроме собственного здоровья, которое, кажется, стабильно пошло на улучшение. Она вкусно зевнула, без стеснения клацнула челюстями, затем тряхнула головой, прогоняя сонливость.

— Еще что-то? — спросила на удивление услужливо: — Потому что мне надо бежать дальше.

— Ты очень внимательна, — безучастно ответила больная. — У тебя есть под рукой телефонный справочник? Пожалуйста, позвони завтра в школу, попроси, чтобы ко мне как можно скорее приехала Тамара Трубич. Сможешь?

— А то нет! Да я прямо сейчас ей и позвоню, домой.

— Ты ее знаешь? — изумленно округлила глаза больная. — Откуда?

— По роддому. Я когда-то работала там, так что полрайона женщин помню. Ну и твою Трубич тоже. Тем более что часто вижу ее фамилию под стихами в районной газете. Поэтесса! Это твоя подруга?

— Коллега, — сдержанно уточнила больная, почувствовав в слове «поэтесса» иронию. — Но… я никак не припомню ее отчество, — мрачно созналась она.

— Михайловна, — Лидия Антоновна успокоительно похлопала больную по руке, лежащей поверх одеяла. — Все будет хорошо, — сказала она и побежала по своим делам.

С утра в отделении поднялась особенная суета, шум-гам и нервозная беготня с непременным стуком женских каблуков, как всегда бывало в выписной день — а значит, и в день большого заселения новых плановых больных, поступающих на освобождающиеся места.

Обход начался сразу вслед за короткой пятиминуткой и продолжался дольше обычного — шло основательное обсуждение и подведение итогов по лечению выздоровевших. Эти счастливчики, выписывающиеся домой, оживившиеся на глазах, что-то выясняли с кастеляншей и со старшей медсестрой, ждали, когда им сделают выписки из анамнезов для дальнейшего амбулаторного лечения.

А те, кто только поступал сюда, сначала пугливо жались по коридорам, а после обретения места отрешенно сидели на кроватях и так жадно ждали визита лечащего врача, что их нетерпение зависало над другими и давило, как пасмурная погода.

Травмированную в аварии девушку решением консилиума — в составе ведущего хирурга, заведующего отделением и дежурной медсестры — выписали из реанимационной палаты и перевели в другую, общую, или, как начали называть эти палаты в последнее время, в реабилитационную, хотя до настоящей реабилитации больным, здесь довершавшим лечение, было далеко.

Ей повезло — попала к женщинам хоть и пожилым, но находящимся в сравнительно бодром состоянии. Их здесь было трое, девушка с амнезией — четвертая. Одна из женщин перенесла трепанацию черепа по поводу воспаления среднего уха и уже повеселела, избавившись от болей. Второй женщине удалили зуб мудрости, никак не прорезающийся наружу, потому что рос он под десной в поперечном направлении, причем в сторону сочленения челюстей. Этот зуб заклинивал ей челюсти и мешал не только есть, но и говорить, с болью реагируя на любые ее попытки сделать это — бывает же такое. А третья пациентка имела незначительную бытовую травму черепа в надвисочной области.

В палате царило хорошее настроение, звучали шутки, и непременно какая-то из женщин звонким шепотом исповедовалась другим о себе, начиная с тех пор, когда еще металась на пупочной привязи в своем утробном водохранилище, окруженная уютной тьмой.

— Очень приятно, — хором ответили они, когда новенькая пациентка, войдя сюда, поздоровалась и назвала свое имя; вслед за этим ее тут принялись обследовать откровенными прилипчивыми взглядами без слов.