Ричард Олдингтон - Дочь полковника Страница 22

1. Обеспечить молодой парочке в глазах общества то, что на языке банкиров зовется респектабельностью, и без чего жизнь в сельском приходе невыносима, а уж для батрака и подавно.

2. Добиться, чтобы Том сохранил свою работу, вопреки неодобрению сэра Хореса, волхованиям миссис Исткорт и следующему весьма прискорбному совпадению: нанимателем Тома был тот самый фермер, который попробовал соблазнить Лиззи в неподходящий момент.

3. Найти для них домик, вопреки недоброжелательной позиции землевладельцев, и

4. Назло врагам превратить свадьбу в торжественное событие, а не стыдливое прикрытие греха блудодея и блудодейки.

В таких-то войнах мышей и лягушек растрачивается энергия великого имперского народа.

Том и Лиззи, столь странным образом возведенные в casus belli,[55] несли свой крест со стоической тупостью, играя в этой сваре великих держав роль доблестной маленькой Бельгии.[56] Вначале успех явно склонялся на сторону Тройственного союза. Управляющий сэра Хореса весьма сожалел, но сдать коттедж будущим новобрачным никак не мог. Три пустующих? В ближайшее же время они понадобятся для собственных служащих сэра Хореса. Фермер весьма сожалел, но времена настали тяжелые, и налоги он сумеет заплатить, только если уволит Тома с предупреждением за неделю. Женское целомудрие миссис Исткорт вставало дыбом при мысли, что распутницу, быть может, всеобщую наложницу, навяжут приходу в качестве респектабельной матроны с кольцом на пальце. Если кое-кто из людей общества, намекала миссис Исткорт, и поддерживает Лиззи, так, конечно, у них есть свои веские причины. Как иначе заткешь ей рот? И въедливый шелест: «Знаете, говорят, будто Перфлит…» и «Нетрудно понять, почему старик полковник и его дочка…» Словом, Тому и Лиззи как будто предстояло начать семейную жизнь среди гадкой шумихи и без видимых средств к существованию.

Мозг Антанты мистер Перфлит и Джорджи, ее вдохновительница, проводили совещание за совещанием. Джорджи с изумлением обнаруживала в мистере Перфлите качества, о которых прежде не подозревала. До этих пор его неиссякаемое красноречие и эрудиция вызывали у нее некоторое раздражение. Он вслух осуждал бессмысленное убийство животных, явно предпочитал сидеть и болтать языком, вместо того чтобы усердно гоняться за мячами и шарами, а потому она не могла не усомниться в его умственных способностях. Всем своим существом Джорджи ощущала, что подобный человек может быть только бесхребетной никчемностью, а то и вовсе дегенератом.

В большом расстройстве заметно обескураженная Джорджи отправилась посоветоваться с Перфлитом в одно прекрасное майское утро, когда по голубой равнине небес, точно пасущиеся олени, медленно скользили прихотливые облачка. Сравнение это не пришло в голову Джорджи, когда она затворяла за собой парадную дверь «Омелы», но его тотчас сделал мистер Перфлит, который как раз тогда же вышел через стеклянную дверь в сад после завтрака. Накануне вечером Лиззи со слезами излила Джорджи свои новые тревоги, и Джорджи обещала помочь. Лишь уверенность, что мистер Перфлит – несгибаемый лиззит, толкнула ее ухватиться за эту соломинку. Она открыла калитку и почти тут же наткнулась на мистера Перфлита, который в домашних туфлях и цветастом халате поглаживал возле клумбы свою кошку.

Мистер Перфлит пожал ее руку как-то рассеянно и словно не услышал ее церемонного «здравствуйте». Его мысли были заняты более высокими материями.

– Монтень,[57] – задумчиво произнес мистер Перфлит и продолжал, пока Джорджи тщетно спрашивала себя, кто такая эта Монтень, – Монтень говорит, что не мы их ласкаем, а они ласкаются о нас. Как по-вашему?

Опасливость, вечно подогреваемая полковником и кузеном, помешала Джорджи сообразить, что под «они» мистер Перфлит подразумевал кошек. Она сказала:

– Я, право, не понимаю.

– Очень правдоподобно, – размышлял вслух философ, – и порой мне казалось, что это относится и к женщинам. Между женщинами и кошками существует родство, потому-то поэты всегда обзаводятся кошками, если более благородное безумие им не по карману. Кошки и женщины греются у наших очагов, но не удостаивают нас откровенностью. А почему? А потому, что ласкаются о нас. Вы согласны?

Эта невнятная чепуха поставила Джорджи в тупик, но у нее возникло смутное подозрение, что мистер Перфлит позволил себе какую-то грязную французскую шуточку, и она решила дать отпор.

– Ни о чем подобном я никакого понятия не имею, – отрезала Джорджи со всем целомудрием чистой девочки-скаута. – Я пришла спросить, не сумеете ли вы как-то помочь бедным Тому и Лиззи.

– О-о! – Перфлит тотчас пробудился от утренней философской задумчивости. – Что еще произошло? Новый претендент заявил отцовские права на эмбрионального мессию во чреве Лиззи?

Джорджи покраснела – как может мистер Перфлит говорить такие гадости? – но объяснила положение вещей со всей доступной ей четкостью. Мистер Перфлит слушал внимательно, порой задавал деловые вопросы, а его взгляд эстетически оценивал Джорджи, избегая лица – ляпсуса, допущенного Жизненной Силой, но одобряя очертания грудей, талии, ляжек, изящество пальцев и лодыжек, а также и намек на атлетическую крепость бедер. Тут она завершила перечень новых бед, постигших Лиззи…

– Красота, – прожурчал мистер Перфлит, – это залог счастья.

– Что?! – вскричала Джорджи.

– Ничего-ничего, – поспешно ответил Перфлит. – Так, значит, чудовища добродетели угрожают и без того не слишком радужному будущему наших юных друзей? Разлагающая сила избытка добродетельности поистине ужасна, дорогая моя мисс Смизерс. Остерегайтесь ее, умоляю вас. А особенно она вредоносна, когда опирается на экономическую мощь, как в данном случае.

– Какие странные вещи вы говорите! – заметила Джорджи, чуть не рассмеявшись на эту бородатенькую шуточку девяностых годов, которая для нее прозвучала наисмелейшим парадоксом. – Но что делать?

Мистер Перфлит с упреком остановил ее, подняв ладонь. Он был намерен выговориться. Если Джорджи ищет у него помощи, то пусть заплатит за нее, внимая ему. Мистера Перфлита мало трогало, понимает Джорджи его или нет. Он просто наслаждался звуком собственного голоса. И сам себе аплодировал.

– Терпение! Секрет любого успешного действия заключается в исчерпывающем предварительном исследовании проблемы, которую предстоит решить.

По правде говоря, мистер Перфлит уже точно знал, что именно он посоветует и что сделает сам, но не собирался лишать себя удовольствия.

– Да-да, – покорно сказала Джорджи, словно готовясь выслушать очередную военную побасенку полковника.

– Вы когда-нибудь предавались медитациям на тему экономики этой сельской общины?

Сердце Джорджи совсем упало. Что такое экономика? И ведь медитации – это какое-то восточное неприличие, а предаются ему низшие касты в Индии? Мистер Перфлит благодушно взял ее под руку, не заметив, в какой вверг ее трепет, и начал прохаживаться с ней по аккуратно подбритому газону. Иногда он жестикулировал свободной рукой, и Джорджи с ужасом обнаружила, что под пышным халатом скрывается пижама!

– Она, – произнес Перфлит благоговейно, – представляет собой дьявольскую тайну и всегда заставляет меня вспоминать слона, который поддерживает мир, стоя на черепахе. Но на чем стоит черепаха? Жрецы политической экономии такого вопроса попросту не допускают.

– Но разве слоны стоят на черепахах? – удивленно осведомилась Джорджи. – Черепаха же будет раздавлена?

– Совершенно верно, – ответил Перфлит, полагая, что Джорджи пошутила над его аналогией, а вовсе не восприняла ее буквально. – Это логичный вывод. Однако черепаха, целая и невредимая, продолжает стоять ни на чем. Поразительно! Я живу в довольстве, вы живете в довольстве, как и Маккол, Крейги и Каррингтон. Стюарты живут богато, а несносный Стимс купается в животной роскоши, достойной Тримальхиона.[58] Жуткая пирамида, мисс Смизерс.

Джорджи поискала взглядом пирамидально обрезанный тис, но нигде его не увидела. И сообразила, что мистер Перфлит говорил о других пирамидах.

– Но, по-моему, пирамиды вовсе не жуткие. Когда папа был в Египте…

– Никто из нас, – перебил Перфлит, – никакой практической пользы не приносит, кроме Маккола, который усердно трудится, снижая цифру народонаселения. Я мог бы сделать исключение и для собственных скромных стараний в сократическом духе, но предпочитаю считать себя бесполезным, абсолютно бесполезным.

И мистер Перфлит скромно вздохнул.

– А!.. – произнесла Джорджи в полном изумлении.

– Вы очень добры, – сказал мистер Перфлит и благодарно сжал ее локоть, не подозревая, каким сладким волнением отозвалось в ней это соприкосновение с мужчиной. – Но нет! Я паразит. Хотя в свое оправдание сошлюсь, что представляю собой блоху и покусываю политически экономическое тело в надежде вызвать в нем целительную ярость. А наш друг Каррингтон – пиявка, что же касается гнусного Стимса, то он – анаконда, объевшаяся Империей.