Газета Завтра - Газета Завтра 198 (37 1997) Страница 22

А разглядев лицо парня, Ожулун едва удержалась на ногах: был он действительно наружности весьма редкой в степи. Светлые золотистые волосы вились тугими кольцами, на белом лице играл румянец, глаза отливали небесной голубизной… Наваждение или явь, но это был тот самый мальчик, которого видела она во сне десятилетней девочкой, — только, как и она, повзрослевший…

Парень поднял убитого лебедя, громко хохотнул и припрыгнул, как маленький, выдернул стрелу, вложил в колчан, стал искать глазами вторую стрелу… И увидел ее, прячущуюся за ивой… Ожулун вышла из-за дерева, держа в руке его стрелу:

— Ты чуть не убил меня.

Парень смотрел на Ожулун, изумленно ширя свои и без того огромные светлые глаза, будто и она ему казалась наваждением.

— Я… — молвил он наконец. — Я стрелял в поднимающихся в небо лебедей, а стрела, как в сказке, привела к царевне-лебедь.

— Ты промахнулся, а я подобрала твою стрелу.

Она протянула ему стрелу и пошла прочь.

— Подожди!.. — воскликнул он. — Поверь, я не встречал девушки краше тебя, откуда ты, кто ты?

— Какая же я девушка, разве не видишь?! — Ожулун тряхнула двумя косами — знаком замужней женщины.

— Я вижу. Но почему тебя я здесь встретил, если не привели тебя сюда Боги?

И опять покачнулась Ожулун, услышав то, что давно ждала.

— А ты кто таков? Степной разбойник? Или, может, вор?

— Я военачальник. Зовут меня Джэсэгэй, а звание мое Баатыр. — Парень чуть улыбнулся.

— Как же, такой молодой, ты смог получить столь высокий чин?

— После весенней войны мне присвоил его Амбагай-Хаган.

— Ну раз ты такой большой тойон, наверняка имеешь несколько жен.

— Нет, матери пока только ведут переговоры.

— А ты тем временем хочешь погнаться за замужней женщиной?

— Жен выбирают матери, таков закон, а тебя я полюбил с первого взгляда.

Ожулун отвернулась, чтобы скрыть жар, подхлынувший к лицу.

— Назови свое имя.

— Ожулун…

— Ожулун?! Как странно… Будто я уже слышал его, будто я знал его с малых лет!..

— И мне кажется, что я тебя знаю, — проговорилась Ожулун, — Я тебя видела во сне, в детстве.

Джэсэгэй приблизился, смотрел в глаза, словно хотел в них раствориться, но не касался ее. Она слышала его дыхание, чувствовала тепло, и как тогда, в детском сне, ей начинало казаться, будто она переливается, перетекает в этого необыкновенного юношу…

— Прощай, — Ожулун стремительно зашагала прочь.

— Ожулун! Я найду тебя! Отвоюю у любого племени или народа, — прокричал он, — скажи только “да”!!!

— Да… — услышала она с недоумением свой голос и бросилась бежать.

В ТЕ ДНИ среди Моголов распространилась страшная весть. Амбагай-Хаган, который сосватал свою дочь за главу племени Айыр, чтобы породниться и установить мир с воинственными татарами, провожая молодую к ее суженому, пропал без вести на пути к озеру Буйур-Ньуур…

Джэсэгэя вызвали в ставку Хагана и поручили отправиться вслед ему. Баатыр с тремя сюнами воинов, каждый из которых имел сменного коня, вернулся уже через пять суток, разузнав: Амбагай-Хагана подстерегли Татары из рода Джогун и отвели его к Алтан-Хану. Более того, в степи Джэсэгэй встретил человека из рода Басиит по имени Балагачы, которого Амбагай-Хаган успел отправить перед пленением с посланием сыновьям своим Хабул-Хану Хутуле и Хаджану. Послание гласило:

“Слушайте! Меня, великого Хагана народа Могольского, убили выродки степей с черными помыслами, когда я провожал выдаваемую мной замуж дочь. Мстите за меня, уничтожайте их злой дух, пока не будут истерты ваши десять пальцев. Сотрите черный род с лица земли, разбросайте пепел по ветру, превратите в прах и пыль. Сделайте так: заложите тяжкий камень их судьбы, чтобы потомки всех племен иродов в степи проклинали нечестивых за тяжкий грех!..

Это сказал я, Великий вождь народа Могольского — Амбай-Хаган…”

Завещание Великого Хагана сначала огласили в ставке перед Большими тойонами, потом отправили вестовых разнести его по всей Степи до самого дальнего костра.

И каждый из Моголов, преклонив колено, отвечал завещанию Амбагай-Хагана клятвенными словами: “Ты сказал, я услышал!”

Все вокруг закипело подготовкой к войне. Джэсэгэй-Баатыр дал распоряжения тойонам-менгетеям своего тумэнэ — десятитысячного войска — и отправился решить вопросы своей личной жизни. Перед войной, конец которой никто не мог предсказать, надо было это сделать как можно скорее. Он еще не знал, что решили старухи, как отнеслись к Ожулун, но хорошо помнил: матери имели виды на дочь одного из почтеннейших тойонов рода Тайшет по имени Сачихал, вели насчет нее переговоры.

Как выяснилось, старухам Ожулун пришлась по душе. Но поскольку первая жена становится старшей, женой-хотун, матери были за ту, которую знали лучше: Сачихал. Джэсэгэй с этим не согласился.

— Даже взрослый, зрелый мужчина по обычаю предков не может решать свое будущее из одного лишь желания обладать той или иной женщиной. А что говорить об увлечении юноши, пусть даже и заслужившим высокий чин. Твои чувства еще много раз пройдут и улягутся, — говорила старшая из матерей.

— Ты в двадцать лет стал Баатуром. Породнившись с родом Тайшет, ты впоследствии можешь стать Ханом… — утверждала средняя из матерей.

Казалось, противиться невозможно. Но все решило провидение…

Степь облетела новая весть: Амбагай-Хаган по приказу Алтан-Хана был не просто убит, он был распят на доске и выставлен в степи на обозрение каждому!.. Неслыханное поругание!..

Более того: это был знак презрения к народу Моголов как неспособному постоять за себя!.. Смертельная обида! Мстить за нее надлежало до последней капли крови: война должна была окончиться только тогда, когда один из народов исчезнет с лица земли…

— За свою жизнь я многое видел, узнал, немалого добился, — в эти тяжелые дни Ныыкын-Тайджын вдруг завел разговор по душам, — но не знал я жизни с женщиной, которую любил. Любил по-настоящему, всем сердцем. Всех жен мне выбрали матери. Ты их знаешь: это хорошие женщины, крепкие, выносливые, способные выдержать большие переходы и быть рядом даже во время войны. Но, оказывается, сердцу и не удается забыть ту, на которую когда-то смотрел с любовью… Так и живешь с горечью в душе… Если не проявишь сейчас твердости, решительности, как в бою, то так и будешь жить с грузом памяти, с сердцем порознь…

Тогда Джэсэгэй сказал матерям:

— Нам предстоит большая война, которая решит судьбу Моголов и судьбу всей Великой степи. Пока со мною Ожулун — я непобедим. Если при наших земных жизнях мы не увидим конца сражений, Ожулун родит мне сына, который отстоит нашу честь.

— Что ж, — молвила младшая из матерей, родившая Джэсэгэя, — Ожулун — девушка достойная…

— Да разве мы против нее… — согласились разом старухи.

Мешкать было не время: справили свадьбу…

МОГОЛАМ предстояло избрать нового Хагана. Поскольку в завещании Амбагай-Хагана назвал имена сыновей Хутулу и Хадаана, так и порешили: Хаганом сделали Хутулу, а Хадаана — военачальником.

Обряд посвящения свершили на горе Хорхонох, которая величественно и одиноко возвышалась средь равнины. Вершину горы увенчивала раскидистая могучая лиственница, своей вековой древесной крепостью воплащавшая образ сильной власти и величия рода. В знак поклонения Духу племени моголов ветви ее были унизаны салама — тонко сплетенными шнурами из конского волоса с гривастыми пучками на конце, а также дарами…

Моголы восходили на гору с тяжелым камнем в руках и укладывали на вершине, выражая этим участие каждого в общем деле. Потом они танцевали вокруг дерева, двигаясь то согласно движению небесного светила, то широко расходясь, то сближаясь и крепко держась за руки, осознавая свое нерушимое родовое единство.

Джэсэгэй оглядывался окрест и дух перехватывало: с высоты Обо — Священного места — степная ширь виделась такой же беспредельной, как и небесная… Река Онон, то делаясь многопалой, то вновь собираясь в единое русло, блестела, как слюда, и казалась совершенно недвижной… “Так же и вся жизнь, — подумалось Джэсэгэю, — если смотреть на нее вблизи — движется, течет, меняется, а если взглянуть издали, глазами далеких предков — много ли изменилось?..” Джэсэгэй ощущал незримое присутствие своих прародителей, наблюдавших сейчас за ним из недр Нижнего мира, и сердце, грудь Баатыра словно бы становились вместилищем всей степи, всех просторов под синим куполом небес, где род Моголов творил свое бессмертие.

Так, размышляя о том, как мал и ничтожен человек сам по себе и как он величествен в вековой цепи рода, Джэсэгэй спускался с людьми со Священной горы Хорхонох. Близилась ночь, стремительно надвигались тучи, сгущаясь, будто зацепившись, у вершины могучей лисвенницы. Вдруг небо словно треснуло, и Бог Верхнего мира во гневе послал огненное копье прямо в Священное дерево, расщепив его… Это был дурной знак. Дерево не сгорело, но, затянувшись с годами в пораженных местах корой, так и осталось многоствольным… Стало терять свой былой блеск и громкое звучание славного имени Моголов, ибо племя все более распадалось на отдельные родовые стволы, которые в упоении движением собственной судьбы забывали о принадлежности к единым корням.