Анри де Ренье - Героические мечтания Тито Басси Страница 22

Наступил срок казни, дня через три после того, как я привел таким образом в порядок свои дела. Вскоре после полудня сбиры подошли к моему окошку. Джироламо Пескаро, товарищ моего детства, командовал ими. Между мной и Джироламо не было особенной дружбы, и все же я был удивлен тем веселым выражением лица, с каким он приказал мне за ним следовать. Конечно, я был уверен, что смерть моя была для него довольно безразлична, и тем не менее мне казалось странным, что можно вести человека на виселицу с таким удовольствием. Впрочем, удовольствие это разделялось, по-видимому, всем конвоем и даже самим надзирателем. Я сохранил про себя это впечатление и почел своею обязанностью идти туда, куда меня ведут. Я сделал строгое лицо, придал больше решительности взгляду и двинулся в путь размеренным шагом. Я был довален своей выправкой и твердо решил, что сохраню ее даже с веревкой на шее.

Виселицу поставили как раз на Пьяцца деи Синьори. Вид ее не вызвал во мне ни малейшего смущения, но я удивился стечению народа, привлеченною готовящимся событием. Площадь была битком набита, а окна расположенных вокрут дворцов заняты зрителями. В одном из окон базилики Палладио я заметил самого подеста. Его милость нисколько не переменился, и его новая должность не сделала его ни более опрятным, ни более величественным.

Огромный, бесстыдно насмешливый, он сделал мне рукой короткий жест. Я сделал вид, что ничего не замечаю, и последовал за стражей, которая с трудом прокладывала дорогу в толпе. Толпа эта, надо сказать, совсем не кричала и не проявляла никакой враждебности. Напротив, на всех лицах было написано то же самое выражение радости и веселья, которое я уже заметил у сбиров и у Джироламо.

Я дошел таким образом до самого подножия виселицы. Очутившись там, я посмотрел на нее спокойно и с какой-то даже признательностью.

Разве не она, в самом деле, была последним оставшимся у меня средством доказать всем, что чувства мои гораздо выше моего звания? С ее помощью я должен был, если так можно выразиться, высоко подняться в глазах публики. Неужели же это малое дело – показать, что человек умеет умереть как следует, и я твердо решил, что не проявлю слабости и докажу это на деле. И однако как прискорбно закончилось мое героическое ослепление! Но тогда ни время, ни место не подходили для сентиментальноетей. Я еще раз перевел свой взгляд на толпу, теснившуюся вокруг меня, отгоняемую назад построенными в круг сбирами. Мне была приятна отзывчивость, с какою мои сограждане поспешили на последнее представление, даваемое мной; мне хотелось, чтобы весь мир стал свидетелем моего мужества, и с недрогнувшим сердцем я взглянул на подходившего ко мне палача.

Он был, по-видимому, очень молод и совсем небольшого роста. Особого вида капюшон, спущенный на глаза, закрывал его лицо. В ту минуту, как он накидывал мне на шею пеньковую веревку, я заметил, что у него изящные руки. Я не оказывал сопротивления. Я поставил было сапог на первую ступеньку лестницы, как вдруг из-под капюшона палача зазвенел ясный веселый смех, в то же самое время капюшон этот был быстро откинут и открыл глазам моим лицо Пьерины, той самой Пьерины, которую я считал уже мертвой и по чьей вине я стал жертвой чудовищного фарса, измышленного злобой его милости.

И только теперь я понял! Я понял, под несмолкаемый смех толпы, наполнявший всю площадь грандиозным радостным ликованием, что легкое поранение Пьерины было всего лишь предлогом для того, чтобы оскорбительно высмеять меня, что суд был только шуткой, что приготовления к казни не больше как комедия, секрет которой был объявлен всему народу по приказу подеста, сидевшего теперь у окна, хлопавшего себя по животу обеими руками и широко раскрывшего рот от смеха, который смешивался сейчас со смехом всей Виченцы. Напрасно я воображал, будто этот исключительный случай позволит мне осуществить, хотя бы на мгновение, героическую мечту моей жизни. Увы! Я не принял в расчет синьора Альвениго! Он сумел круто оборвать мои трагические притязания и подготовить этот последний провал. По его милости я снова услышал, как вокруг меня раздался смех, неизменный спутник всех моих порывов, и вот с высоты смерти я грузно свалился опять в площадный фарс. И, в то время как вокруг меня вся Виченца выкликала славную шутку своего подеста и присоединяла к выкрикам имя его любовницы, Пьерины, я горько оплакивал ненужную и жестокую обиду, нанесенную бедному Тито Басси, который, обратившись теперь навсегда в прославленного Скарабеллино, Почувствовал, как навеки захлопнулась над его судьбой картонная крышка "Волшебного пирога", – смехотворная и окончательная гробница его героических мечтаний.

Анри де Ренье

Героические мечтания Тито Басси

Перевод Б. Кржевского

Ренье, Анри де. Собрание сочинений: В 7 т.

Т. 6: Героические мечтания Тито Басси. Загадочные истории. Грешница: Рассказы / Романы /

Перевод с французского под общей редакцией М. Кузмина, А. Смирнова, Ф. Сологуба. – М: ТЕРРА, 1993.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Действие "Тито Басси" происходит в Северной Италии, по соседству с Венецией, Падуей, Вероной, неподалеку от маленького, скромного Пасиньяно, описываемого Ренье в романе "Живое прошлое" (гл. XIV) и имеющего гостиницу того же названия – "Три гвоздики", – что и родина героя, Виченца.

Мы попадаем, таким образом, в знакомую по многим произведениям нашего писателя обстановку, для которой у него имеются привычные и полюбившиеся типы, образы, детали.

Думается, что и независимо от вступительных слов Ренье внимательный читатель мог бы догадаться, почему именно Тито Басси "родился в Виченце и из Виченцы" и почему самая Виченца окрасилась в восприятии автора психологией его незаметного, мечтательного героя.

Логически неразложимая ассоциация (Виченца – Т. Басси) послужила отправным пунктом для того своеобразного лирического стихотворения, которое (как и всегда у Ренье-романиста) легло в основу повествования, заранее предрешив его эмоциональный тон, его спокойно ритмизованную и фонически выверенную прозу. "Героические мечтания Тито Басси" (1916) – роман чрезвычайно для Ренье характерный и лучше, чем многие другие, позволяет рассмотреть методы и приемы его виртуозной манеры. Здесь особенно легко заметить, что основное своеобразие Ренье заключается в искусно замедляемом темпе речи, в лаконичном и классически закругленном синтаксисе, с чем успешно согласуется безукоризненная (иногда даже нарядная) словесная инструментовка, усвоенная поэтом в школе французского символизма.

Сравнительно бедная фабула выдвинула на видное место обоснование и построение психологии героя, выписывание хрупкого, призрачного мирка, которым живет эта трогательная, трагикомическая фигурка XVIII в. С искусством, достойным его излюбленных художников Юбера Робера, Паннини и Пиранези, Анри де Ренье скомпоновал и уравновесил архитектурные пейзажи Виченцы. разместив в их оправе отдельные этапы жизни созданного им персонажа. Отсутствие в сюжете движения и событий способствовало тому, что Ренье использовал выигрышный у него тип среднего заурядного человека, с которым так послушно сочетаются жанровые детали и который без труда подчиняется прихотям его декоративных замыслов.

Из отдельных удач повествования следует выделить простой и остроумно выполненный расчет, с помощью которого автору с первых же глав стало возможно дать, не забегая вперед, ключ к истинному и подлинному Тито Басси (сценка с Джироламо у канала, загадочные улыбки прохожих и т.п.), а также приятно и свежо введенный "прием повторяющейся ситуации", каковой на этот раз оказывается появление в решительные для судьбы Тито минуты противного, избалованного мопса графини Вилларчьеро.

1926

Б. Кржевский

К ЧИТАТЕЛЮ

Мне не хотелось бы выпустить в свет эту книжку, не предупредив читателя, что он не найдет в ней ничего относящегося к текущим событиям.

Мой рассказ о героическом призвании героичен совсем не в том смысле, о котором можно было бы подумать, придав этому слову его нынешнее значение. В каком отношении и почему наш Тито Басси является героем, читатель увидит сам, коль скоро соблаговолит пробежать эти страницы, не заключающие в себе, повторяю, ни единого намека на жизнь, какой мы живем в настоящую минуту.

Написанный весной 1914 г. и опубликованный в журнале еще до наступления той знаменательной даты, когда бюллетени армий сделались единственным нашим чтением, роман этот тесно связан с переживаниями, кажущимися сейчас переживаниями другого века – с такой быстротой отодвинулись они в прошлое. Несмотря на такой анахронизм, а вернее, в силу этого самого анахронизма, я счел себя вправе предложить читателям свидетельство об эпохе, сейчас такой далекой. Пусть посмотрят на него как на осколок зеркала, ныне уже разбитого, в котором некогда фантазия поэта любовно рассматривала лицо своей мечты.