Борис Васильев - Утоли моя печали Страница 23

– Тихо-то как, – вздохнула не умеющая долго молчать Феничка. – Будто за сто верст…

– Ну и очень хорошо.

– Скучно, барышня, – помолчав, вновь начала неугомонная горничная. – Может, мне на Тверскую сбегать, а вы пока почитаете? Книжку вашу я захватила. Вы не беспокойтесь, вон городовой стоит. Я его предупрежу, чтоб поглядывал.

Она говорила с определенной целью и готовилась убеждать свою барышню, чтобы та разрешила ей недолгую отлучку. Но, к ее удивлению, Наденька согласилась тотчас же:

– Ступай, Феничка. Я почитаю пока.

Феничка сорвалась с места тут же. По дороге не забыла подойти к городовому, что-то строго – даже пальчиком погрозила – наказать ему, после чего умчалась. А городовой развернулся к Наде лицом и замер, как изваяние.

Надя раскрыла книжку, но смотрела мимо страниц. Она сразу же поняла, куда так настойчиво рвется ее горничная, и сейчас думала, удастся ли Феничке найти возмутительно дерзкого господина Каляева и что именно Феничка ему скажет.

– Здравствуйте, барышня.

Наденька вздрогнула, подняла голову. Перед нею стояла немолодая нянька, в заметно поношенном платье и темном платочке, с детской коляской.

– Грапа?..

– Теперь обратно Аграфена, – грустно улыбнулась ее прежняя горничная. – Теперь я не у господ служу, а поденно чиновничье дитя прогуливаю. По два часа, кроме воскресений. Уж и не поверите даже, до чего же я рада, что вижу вас.

– Садись, садись рядышком, Гра… Малыш спит?

– Спит. Хорошее дите, тихое. – Грапа осторожно присела на скамью. – Вы-то как, барышня? Не хвораете?

– Нет, нет. Грапа, милая… Ничего, что я так называю? Так привычнее. – Наденька решительно глянула в глаза. – Я очень виновата перед тобой, ты уж прости меня.

– Ни в чем вы не виноваты, барышня, – вздохнула нянька. – Яблочко само наливается, своими соками. Само и вкус свой попробовать должно.

– Дядя Роман из-за меня тогда тебя выгнал.

– Не держу я на него сердца, вот-те крест, барышня, – очень серьезно сказала Грапа и перекрестилась. – Верно он поступил, как настоящий хозяин поступил, и я на него не в обиде. Ну, сами посудите, можно ли врунью-прислугу держать? Это что ж за хозяйство будет, коли слуги господ обманывать начнут? Порушится все. Нет, большой хозяин за всех смотреть должен, барышня. И мыслить за всех.

– Но ведь я же тебе солгать тогда велела, я, – сокрушенно вздохнула Наденька.

– Кабы велели, так еще неизвестно, что было бы, – ласково улыбнулась горничная. – Нет, барышня, вы не велели, вы попросили меня. Двадцать лет я в услужении, и за двадцать этих годов только вы одна меня попросили. Будто просто старшую…

– Грапа!..

Наденька, расплакавшись вдруг и, казалось бы, ни с того ни с сего, упала на грудь своей бывшей горничной.

– Ну, успокойся, успокойся, девочка. – Грапа осторожно гладила Надю по голове, сдвинув шляпку куда-то на сторону. – Ну, кто ж знал, что так оно все обернется? Молодая брага всегда из кадушки лезет. Как Феничка-то твоя? Добро ли тебя обихаживает?

– И про Феничку знаешь? – улыбнулась Наденька, подняв зареванное лицо.

– Слезки-то вытрите, барышня, на нас вон городовой смотрит. А про вас я все знаю, мне Евстафий Селиверстович всегда все рассказывает, встречаемся мы с ним.

– Я дядю упрошу, Грапа…

– А вот этого делать нельзя ни в коем разе, – строго сказала нянька. – Хозяин правильно поступил, а правильные слова обратно не берут.

– Он добрый. Он все поймет.

– Хозяин не только добрым быть должен, но обязательно даже строгим. Иначе какой же с того прок, что он хозяин? У такого и разворуют все, и слуги от рук отобьются. Вы об этом и не думайте вовсе, тут все по совести Романом Трифоновичем сделано. Вы лучше про жениха своего расскажите.

– Какого жениха? – Надя сурово сдвинула брови.

– Видного да солидного, при хорошей службе. Мне Евстафий Селиверстович говорил, кто к цветочку моему повадился.

– Уж не господин ли Вологодов? – Наденька как-то не очень естественно рассмеялась. – Да какой же он жених, Грапа милая? Он же старик.

– Он в летах, – строго поправила Грапа. – Жених вызревший. А уж любить-то вас как будет!..

– Это совершенно невозможно, – очень серьезно сказала Надя, начав тем не менее краснеть. – Это…

– Это на небесах решают, – неожиданно перебила горничная и встала. – Феничка ваша бежит. Приходите сюда, барышня, чтоб могла я хоть изредка полюбоваться на вас. Я по будням тут с дитем гуляю. Спаси вас Христос.

Она ушла в противоположную сторону, толкая перед собой старенькую коляску. Подлетела Феничка и рухнула на скамейку, обмахиваясь платочком.

– Поклон вам.

– Что ты сказала? – спросила Наденька, продолжая думать о неожиданном свидании с прежней горничной.

– Сказала, что болеете вы, но ко дню коронации непременно поправитесь. Мы с вами на Страстную придем к памятнику Пушкину, вы и встретитесь.

– Не знаю, Феничка. Ничего я сейчас не знаю, – вздохнула Надя и встала. – Бывают ведь встречи…

– Бывают, барышня! – радостно засмеялась Феничка. – И непременно будут, потому что Ваничка наш с лица спал, хотя дальше вроде и некуда ему.

– А… а что говорил?

Зачем спросила, Надя и сама не знала. Неожиданное свидание с прежней горничной сейчас полностью занимало ее. Особенно многозначительные последние слова.

– Врал, как всегда, – Феничка беспечно рассмеялась. – Я, мол, у тетушки проживаю, и сплю там, и столуюсь там. А у самого руки в занозах да ссадинах.

– А почему в занозах?

– Вот и я спросила, почему, мол, в занозах. А он: печку, дескать, тетке растапливал! И опять, вражина, врет: кто же в Москве печки в мае растапливает, когда погода на лето перевалилась? И черемуха расцвела, и дуб распустился.

– Да, – задумчиво сказала Наденька. – Дуб распустился. Пойдем домой, Феничка.

– Так ведь и не погуляли еще.

– Нет, нет, пора. – Надя поднялась со скамьи. – Интересно, его пригласят на коронацию?

– Кого? – оторопело спросила Феничка. – Ваничку Каляева, что ли? Да кому он нужен там, барышня?

Девушкам не удалось ни встретиться с Ваней Каляевым, ни самим увидеть весь торжественный церемониал коронации. Однако учитывая, что эта коронация оказалась последней в истории России, автору представляется, что об этом событии следует рассказать подробно. Так, как оно было описано в газетах и журналах того времени, ничего не прибавляя, но ничего и не убавляя.

СВЯЩЕННАЯ КОРОНАЦИЯ ИХ ИМПЕРАТОРСКИХ ВЕЛИЧЕСТВ

«Ко дню, назначенному для коронации, двор между Кремлевским дворцом и соборами и внутренность Успенского собора приняли совершенно особый, своеобразный вид. От Красного крыльца к Успенскому собору и от Успенского собора к Архангельскому, вокруг колокольни Ивана Великого, а из Архангельского собора к Благовещенскому устроены были особые широкие (в рост человека поднятые над землей) помосты, с перилами, крытые красным сукном. Внутри собора, на средине, возвышенное место, обитое также красным сукном, и на том месте поставлены два древних царских трона, к которым из алтарного амвона ведут двенадцать ступеней, устланные бархатом и богатейшими коврами. Сверху, над этими царскими тронами, из коих один предназначается для Императора, а другой для Императрицы, опускается обширный, висячий, великолепно разукрашенный золотом бархатный балдахин, подвешенный на особых связях к цепи, укрепленной в сводах собора. Около Императорского трона ставится на том же возвышении стол для возложения на нем регалий во время самого «чина величания».

Эти регалии, в канун коронования, переносились торжественно из Оружейной палаты сначала во дворец, а потом в Успенский собор.

В день, назначенный для коронации, съезд и сбор лиц, назначенных к участию в коронационных церемониях или допущенных к присутствованию в Успенском соборе, начинался в семь часов утра и ранее. Торжественный благовест во всех церквах и определенное число выстрелов из орудий в девятом часу утра возвещали всему городу о начале высокознаменательных торжеств.

В девять часов утра Император и Императрица, сопровождаемые своими ближайшими родственниками и окруженные свитою из первейших сановников государства, направляются из Кремлевского дворца Красным крыльцом и помостом к Успенскому собору.

Высшие представители духовенства – митрополиты и архиереи, с соборным духовенством и клиром, встречают государя и Государыню на рундуке собора у входных дверей. Старший из митрополитов приветствует Императора краткою речью, после чего подносит Ему крест и кропит св. водою. Певчие поют в это время 100-й псалом: «Милость и суд воспою Тебе, Господи!»

Затем Император и Императрица троекратно преклоняются перед Царскими вратами, прикладываются к местным иконам и восходят на тронное место, около которого все лица, участвующий в церемонии, располагаются в строгом порядке, по церемониалу.