Франц Кафка - Процесс Страница 23

— Ты чего-то хотел? — снова спросил дядя у К. — Ты какой-то беспокойный.

— Вы имеете связи в этих кругах? — спросил К.

— Да, — сказал адвокат.

— Ты спрашиваешь, как ребенок, — сказал дядя.

— Где же мне еще иметь связи, как не среди людей одинаковых со мной интересов? — прибавил адвокат.

Это прозвучало настолько убедительно, что К. даже ничего не ответил. «Но вы же работаете в том суде, который во Дворце правосудия, а не в том, который на чердаке», — хотел он сказать, но не смог заставить себя произнести это вслух.

— Вы же должны отдавать себе отчет, — продолжал адвокат таким тоном, словно мимоходом объяснял что-то само собой разумеющееся, и это объяснение было излишним, — вы же должны отдавать себе отчет в том, что из такого рода связей я в то же время извлекаю и большие преимущества для моих клиентов, причем в отношениях весьма различного характера, но об этом не всегда можно говорить. По естественным причинам, вследствие болезни, мои возможности сейчас несколько ограниченны, но тем не менее я принимаю визиты моих добрых друзей из суда и кое-что от них получаю. И получаю, может быть, больше, чем многие из тех, кто в полном здравии целые дни проводят в суде. Чтобы недалеко ходить, как раз сейчас у меня здесь один приятный визитер.

И он указал в темный угол комнаты.

— Где это? — в полном изумлении почти грубо спросил К.

Он неуверенно огляделся по сторонам; свет маленькой свечи далеко не достигал до противоположной стены, но, действительно, там, в углу, что-то такое зашевелилось. Дядя поднял свечу повыше, и теперь в ее свете стало видно, что там за маленьким столиком сидит какой-то пожилой господин. Он должен был до этого вообще не дышать, чтобы так долго оставаться незамеченным. Теперь он медленно поднимался, очевидно, недовольный тем, что на него обратили внимание. Казалось, словно он хотел руками, которыми он взмахивал, как короткими крыльями, отклонить всякие представления и приветствия, словно он ни в коем случае не хотел своим присутствием помешать остальным и настоятельно просил погрузить его снова в темноту и забыть о его присутствии. Но такого удовлетворения ему уже не могли предоставить.

— Вы ведь нас захватили врасплох, — сказал адвокат в объяснение, при этом он подбадривающими кивками приглашал господина подойти поближе, что тот и сделал, медленными шагами, неуверенно оглядываясь, но все же и с известным достоинством, — вот, господин директор канцелярий — ах, да, прошу прощения, я же не представил вас: это мой друг Альберт К., это его племянник прокурист Йозеф К., а это господин директор канцелярий; так вот, господин директор канцелярий был столь любезен, что посетил меня. Оценить подобное посещение по достоинству может, вообще говоря, только посвященный, знающий, как господин директор канцелярий перегружен работой. Но несмотря на это он пришел, и мы мирно развлекали друг друга, насколько позволяла моя слабость, причем мы даже не запретили Лени принимать посетителей, поскольку их не предполагалось, но обоюдно рассчитывали, что останемся наедине, однако затем раздались эти твои удары кулаком, Альберт, и господин директор канцелярий отодвинулся с креслом и столом в угол, а теперь вот оказывается, что у нас — разумеется, предположительно, при наличии соответствующего желания — появляется общий предмет и очень хорошая возможность нового сближения. Господин директор канцелярий, — наклонив голову и заискивающе улыбаясь, он указал на кресло недалеко от кровати.

— Я, к сожалению, могу задержаться еще только на несколько минут, — любезно сказал директор канцелярий, с удобством расположился в кресле и посмотрел на часы, — дела зовут. Но в любом случае я не могу упустить возможность сближения с другом моего друга.

Он слегка наклонил голову в сторону дяди, который, казалось, был весьма польщен таким новым знакомством, но, в силу своей натуры, не мог выразить признательность и слова директора канцелярий встретил смущенным, но громким смехом. Гнусное зрелище! К. мог спокойно за всем этим наблюдать, так как на него никто не обращал внимания; директор канцелярий, очевидно, следуя привычке, взял, поскольку его все равно уже вытащили на свет, нить разговора в свои руки; адвокат, чья изначальная слабость, по-видимому, была вызвана лишь желанием удалить новых визитеров, внимательно слушал, держа руку около уха; дядя в роли подсвечника — он балансировал свечой на своем бедре, на что адвокат временами поглядывал с озабоченностью, — вскоре избавился от чувства неловкости и не выражал уже ничего, кроме полного восторга как манерой речи директора канцелярий, так и теми мягкими волнообразными движениями, которыми он ее сопровождал. К., прислонившегося к спинке кровати, директор канцелярий полностью игнорировал, возможно, даже намеренно, он служил этому пожилому господину только в качестве слушателя. Впрочем, К. почти не понимал, о чем шла речь; он то думал о сиделке и о том, как плохо дядя с ней обошелся, то вспоминал, где он мог уже видеть этого директора канцелярий, — не на том ли собрании во время первого допроса? Но если даже он, может быть, и ошибался, то все равно этот директор канцелярий был как нельзя более похож на тех, из первых рядов, господ с редкими бородами.

Шум в передней, словно от разбившегося фарфора, заставил всех насторожиться.

— Я посмотрю, что там случилось, — сказал К. и медленно пошел из комнаты, как бы оставляя другим возможность его удержать. Едва только он вышел в переднюю и попытался сориентироваться в темноте, как на его руку, еще придерживавшую дверь, легла какая-то маленькая рука, много меньше, чем его, и тихонько прикрыла дверь. Это была сиделка, которая ждала в передней.

— Ничего не случилось, — прошептала она, — просто я тарелку об стену разбила, чтобы вас вытащить.

В замешательстве К. сказал:

— Я тоже о вас думал.

— Тем лучше, — сказала сиделка, — идемте.

Через несколько шагов они подошли к какой-то двери с матовым стеклом, которую сиделка открыла перед К.

— Входите же, — сказала она.

Это, несомненно, был рабочий кабинет адвоката; насколько можно было различить в лунном свете, освещавшем сейчас лишь маленькие четырехугольники пола возле каждого из трех больших окон, кабинет был обставлен тяжелой старинной мебелью.

— Сюда, — сказала сиделка и указала на какой-то темный сундук-скамью с резной деревянной спинкой.

Усевшись, К. осмотрелся; это была большая комната с высоким потолком, доверители адвоката для бедных должны были чувствовать себя здесь потерянными.[12] К., казалось, видел те мелкие шажки, которыми посетители приближались к этому величественному письменному столу. Но затем он забыл об этом и уже видел только сиделку, которая села совсем близко к нему и почти прижала его к боковой спинке.

— Я думала, — сказала она, — вы сами ко мне выйдете, а не только после того, как мне пришлось вас вызывать. Это все-таки странно. Сначала вы смотрите на меня, не отрываясь, прямо с порога, а потом заставляете меня ждать. И называйте меня просто Лени, — прибавила она неожиданно и так поспешно, словно боялась упустить хоть одно мгновение этой фразы.

— С удовольствием, — сказал К. — А что касается этой странности, то она просто объясняется. Во-первых, я же должен был слушать болтовню этих старых джентльменов и не мог сбежать без причины, а во-вторых, я не дерзкий, я скорее робкий, да и вы, Лени, совсем не выглядели так, будто вас можно взять наскоком.

— Это не так, — сказала Лени, положила руку на спинку и посмотрела на К., — просто я вам не понравилась и, по-видимому, не нравлюсь и сейчас тоже.

— Ну, понравиться — это еще не все, — сказал К. уклончиво.

— О-о! — сказала она, смеясь; это замечание К. и ее маленькое восклицание обеспечивали ей определенное превосходство.

Из-за этого К. некоторое время молчал. Поскольку он уже привык к темноте в комнате, он мог теперь различить отдельные детали обстановки. Особенно привлек его внимание большой портрет, висевший справа от двери; он наклонился вперед, чтобы лучше рассмотреть его. Портрет представлял мужчину в судейской мантии, мужчина сидел на высоком троне, многие части которого выделялись своей позолотой. Необычным было то, что в позе судьи не было спокойного достоинства; левой рукой он крепко упирался в подлокотник и спинку, а пальцами ничем не занятой правой обхватил другой подлокотник, словно собирался в следующее же мгновение со страстным и, может быть, гневным поворотом вскочить, чтобы сказать что-то решающее или даже объявить приговор. Обвиняемого следовало, очевидно, предполагать на ступенях у подножия — самые верхние из них, покрытые желтым ковром, еще можно было рассмотреть на картине.

— Возможно, это мой судья, — сказал К. и указал пальцем на портрет.