Аксель Мунте - Легенда о Сан-Микеле Страница 23

— Не бойся, маленький гном! — сказал я. — Ведь это только я! Не убегай, и я покажу тебе, что находится в золотой коробочке, которая так тебя интересует. Она может звонить, как звонят в церкви по воскресеньям.

Он остановился и посмотрел на меня добрыми глазкамни.

— Не понимаю! — сказал гном. — По запаху я решил, что тут ребенок, а то бы я не пришел сюда, но у тебя вид взрослого мужчины… Подумать только! вдруг воскликнул он и вскарабкался на стул, который стоял у постели. Подумать только, какая удача! Встретить тебя тут, в этой глуши! Ты остался таким же ребенком, каким был, когда я видел тебя в последний раз в детской вашего старого дома, — иначе ты не увидел бы меня сегодня вечером, когда я залез на стол. Разве ты меня не узнаешь? Ведь это я, когда в доме все засыпали, приходил каждую ночь в твою детскую, чтобы все уладить и разогнать дневные горести. А ты всегда приносил мне кусок сладкого пирога в день твоего рождения, и еще орехи, изюм и всякие сладости с елки; и ты никогда не забывал поставить мне миску с кашей. Почему ты покинул свой старый дом в глубине большого леса? Тогда ты все время смеялся. Почему теперь ты так печален?

— Потому что мои мысли не дают мне покоя, я нигде не могу долго оставаться, я не могу забыть, я не могу спать.

— Совсем как твой отец. Я столько раз видел, как он всю ночь напролет ходил взад и вперед по спальне.

— Расскажи мне про моего отца, я почти его не помню.

— Твой отец был странный человек, мрачный и молчаливый. Он был добр к беднякам и животным, но сурово обходился со своими близкими. Тебя он часто бил, но, правда, ты был трудным ребенком. Ты никого не слушался, и казалось, что ты никого не любишь — ни отца, ни мать, ни брата, ли сестру. Правда, по-моему, ты любил свою кормилицу. Ты еще помнишь Лену? Больше ее никто не любил, и все ее боялись. Взяли ее только потому, что твоя мать не могла тебя кормить. Никто не знал, откуда она. Кожа у нее была смуглая, как у лапландки, которая привела тебя сюда, по только она была гораздо выше. Давая тебе грудь, она пела на каком-то неизвестном языке, а кормила она тебя до двухлетнего возраста. Никто, даже твоя мать, не смел к тебе подходить, потому что кормилица рычала, как волчица, если кто-нибудь хотел взять тебя из ее рук. В конце концов ее рассчитали, но она вернулась ночью и попыталась тебя украсть. Твоя мать так испугалась, что снова приняла ее в дом. Она приносила тебе всяких зверей, чтобы ты с ними играл: летучих мышей, ежей, белок, крыс, змей, сов и ворон. Я своими глазами видел, как она надрезала шею ворона и добавила несколько капель его крови тебе в молоко. Однажды, когда тебе было четыре года, пришел начальник полиции с двумя полицейскими, и они увели ее, надев на нее наручники. Говорили, что она что-то сделала со своим собственным ребенком. Весь дом обрадовался, а ты тяжело заболел. Больше всего тебе доставалось из-за твоих зверей. Твоя комната просто кишела ими, и они спали в твоей постели. Разве ты не помнишь, как жестоко тебя пороли за то, что ты прятал в постели яйца? Стоило тебе найти птичье яйцо, и ты тащил его в кровать, надеясь высидеть птенца. Но маленький ребенок, конечно, не мог не заснуть ночью, и каждое утро твоя постель была полна раздавленных яиц, и каждое утро тебя секли, но ничто не помогало. А помнишь тот вечер, когда твои родители вернулись из гостей и увидели, что твоя сестра сидит под зонтиком на столе и кричит от ужаса? Твои питомцы сбежали из твоей комнаты, летучая мышь вцепилась ей в волосы, крысы, жабы и змеи ползали по полу, а в твоей кровати нашли целый выводок мышей. Отец жестоко тебя высек, а ты бросился на него и укусил собственного отца за руку. На другой день на рассвете ты удрал из дому, взломав ночью кладовую, чтобы взять на дорогу еды, и, разбив копилку сестры, ты забрал все ее сбережения, потому что сам никогда не копил денег. Весь день и всю ночь слуги тщетно тебя искали. Наконец твой отец, поскакавший в город, чтобы заявить в полицию, нашел тебя — ты спокойно спал в снегу у дороги, но твоя собака залаяла, когда он проезжал мимо. Я слышал, как лошадь твоего отца рассказывала в конюшне другим лошадям, что отец молча поднял тебя в седло, отвез домой и запер в темной комнате, где ты провел на хлебе и воде двое суток. На третий день тебя привели к отцу. Он спросил, почему ты убежал из дому. Ты сказал, что никто здесь тебя не понимает, и ты хотел уехать в Америку. Он спросил, сожалеешь ли ты, что укусил его руку. Ты сказал, что нет. На следующее утро тебя отправили в город в школу и домой взяли только на рождественские каникулы. В день рождества вы в четыре часа все поехали к заутрене. Когда вы переезжали через замерзшее озеро, за вами погналась волчья стая — зима стояла очень суровая, и волки совсем изголодались. Церковь сияла свечами, а по сторонам главного алтаря зеленели две рождественские елки. Прихожане стоя пели: «Приветствуем тебя, счастливейшее утро». Когда псалом кончился, ты попросил у отца прощения за то, что укусил его, и он погладил тебя по голове. На обратном пути ты пытался выпрыгнуть из саней и объяснил, что хочешь пойти по волчьим следам посмотреть, куда делись волки. К вечеру ты снова исчез, и тебя безуспешно искали всю ночь. Утром лесник нашел тебя под большой елкой, — ты сладко спал. Вокруг дерева было множество волчьих следов, и лесник сказал, что просто чудо, как волки тебя не разорвали.

Но самое скверное случилось во время летних каникул, когда служанка нашла под твоей кроватью человеческий череп с прядью рыжих волос на затылке. Твоя мать упала в обморок, а отец выпорол тебя так, как еще никогда не порол, и снова запер в темной комнате. Оказалось, что ночью ты поехал на своей лошадке на деревенское кладбище, проник в склеп и унес череп, лежавший на груде костей. Священник, который раньше был директором школы для мальчиков, сказал твоему отцу, что ему не приходилось слышать, чтобы десятилетний мальчик совершал столь ужасный грех, противный и богу и людям. На твою мать, женщину очень набожную, это произвело страшное и неизгладимое впечатление. Она, казалось, начала тебя бояться — и не только она. Она говорила, что не понимает, как она могла дать жизнь такому чудовищу. Твой отец говорил, что ты не его сын, а дьявольское отродье. Старая экономка считала, что во всем виновата кормилица, которая заколдовала тебя, подмешав тебе что-то в молоко и повесив тебе на шею волчий коготь.

— Неужели все, что ты рассказываешь о моем детстве, — правда? Да, пожалуй, я был очень странным ребенком!

— Все, что я тебе рассказал, — чистейшая правда, — ответил гном. — За то, что ты рассказываешь другим, я не отвечаю. Действительность и мечта сливаются для тебя воедино, как у всех детей.

— Но ведь я не ребенок. В следующем месяце мне исполнится двадцать семь лет.

— Нет, большой ребенок, иначе ты не увидел бы меня. Только дети могут видеть нас, гномов.

— А сколько тебе лет, человечек?

— Шестьсот. Я знаю это потому, что я родился в один год со старой елью перед окном твоей детской, на которой свила гнездо большая сова. Твой отец всегда говорил, что это самое старое дерево во всем лесу. Разве ты не помнишь большую сову, не помнишь, как она сидела у самого окна и смотрела на тебя круглыми глазами?

— А ты женат?

— Нет, я еще холостой, — сказал гном, — а ты?

— Пока нет, но…

— И не женись! Мой отец часто повторял нам, что женитьба — дело рискованное, и недаром есть присловье, что тещу надо выбирать осторожно!

— Шестьсот лет! Неужели? А по виду никак не дашь тебе столько. Я бы ни за что об этом не догадался, глядя, как ты соскользнул по ножке стола и побежал по полу, когда заметил, что я проснулся.

— Ну, ноги мне служат еще хорошо, только вот глаза стали что-то уставать, и днем я почти ничего не вижу. А еще у меня бывает какой-то странный шум в ушах — это началось с тех пор, как вы, люди, принялись устраивать эти ужасные взрывы в наших горах. Некоторые гномы говорят, что вы задумали отнять у троллей их золото и железо. Другие утверждают, будто вы готовите пору для этой огромной желтой змеи с двумя черными полосками на спине, которая, извиваясь, ползет через поля, леса и потоки, изрыгая дым и огонь. Мы все боимся ее, все звери в лесах и полях, все птицы в небе, все рыбы в реках и озерах, и даже тролли в недрах гор в ужасе бегут на север при ее приближении. А что будет с нами, бедными гномами? А что станется с детьми, когда не будет нас, чтобы нашептывать нм во сне наши сказки и охранять их мечты? А кто будет заботиться о лошадях в конюшнях и присматривать, чтобы они не падали на льду и не ломали ног? Кто станет будить коров и помогать им ухаживать за новорожденными телятами? Видишь ли, наступили тяжелые времена — что-то в нашем мире не так и нигде нет покоя. Этот постоянный шум и грохот действуют мне на нервы! Но я не могу дольше с тобой оставаться. Совы уже засыпают, все ночные звери уходят в свои логовища, белки уже грызут еловые шишки, скоро запоет петух и за озером опять загремят ужасные взрывы. Больше я не в силах этого терпеть. Я ухожу отсюда, и нам настало время прощаться. До восхода солнца я должен добраться до Кебнекайзе.