Артур Шницлер - Жена мудреца (Новеллы и повести) Страница 23

— Но я не хочу испортить вам карьеру... Значит, будьте паинькой!.. Вот и хорошо! Не бойтесь, никто ничего не слыхал... все обошлось... так! А чтобы никто не подумал, что мы повздорили, я сейчас буду очень любезен с вами! Честь имею кланяться, господин лейтенант, очень был рад, честь имею кланяться.

Господи боже, — приснилось мне это, что ли?.. Он в самом деле так сказал?.. Да где же он?.. Вон там, шагает себе... По-настоящему я должен был бы выхватить саблю и зарубить его. Боже милостивый, никто ведь не слыхал этой перепалки?.. Нет, он говорил совсем тихо, шептал мне... Почему же я не бегу раскроить ему череп?.. Нет — теперь уже нельзя... нельзя... нужно было действовать сразу... Почему же я не сделал этого сразу?.. Да ведь не было возможности... он не отпускал эфес, и он в десять раз сильнее меня... Скажи я еще одно Слово, он в самом деле разломал бы саблю... Я должен быть счастлив, что он не говорил громко! Если б это услыхал хоть один человек, мне пришлось бы stante pede[11] застрелиться... А может, это все-таки был только сон... Почему этот господин там, у колонны, глазеет на меня? Возможно, он что-то расслышал?.. Пойду-ка спрошу его... Спросить? Да я, наверно, с ума сошел! Любопытно, какой у меня вид? Заметно ли по мне, что... Наверно, я бледен как смерть. Где этот подлый хам?.. Я должен его убить!.. Удрал... И вообще, здесь уже совсем пусто... Где моя шинель? Да она уже на мне... Я и не заметил... Кто же мне помог?.. А, вот этот... надо дать ему шесть крейцеров... Нате!.. Но что же случилось? Неужели так все и было? В самом деле кто-то так со мной разговаривал? В самом деле назвал меня «глупым мальчишкой»? И я его не зарубил на месте?.. Но я ведь не мог... у него кулак железный... я стоял словно вкопанный... Нет, наверно, я лишился рассудка, иначе бы я другой рукой... Но тогда он выхватил бы из ножен мою саблю и разломал бы ее, а это был бы конец — конец всему! А потом, когда он ушел, уже было поздно... Не мог же я вонзить ему саблю сзади.

Как — я уже на улице? Каким образом я сюда попал? Свежо... и такой приятный ветерок... Что это за люди там, на другой стороне? Почему они так пристально на меня смотрят? Уж не расслышали ли что-нибудь... Нет, никто ничего не мог расслышать... Я знаю, я сразу огляделся по сторонам! Никто не обращал на меня внимания, никто ничего не расслышал... Но сказать-то он все это сказал, хоть никто и не слышал; да, сказал. А я стоял и терпел все это, словно меня обухом по голове хватили... Но ведь я не мог ничего сказать, ничего не мог сделать; единственное, что мне оставалось, было: вести себя смирно, совсем смирно!.. Это ужасно, это невыносимо; я должен его убить, где бы я его ни увидел!.. Сказать мне это! И сказал такой мерзавец, такой хам! И ведь он меня знает... Боже мой, боже мой, он меня знает, ему известно, кто я!.. Он может первому встречному сообщить, что именно он мне сказал!.. Нет, нет, этого он не сделает, иначе он не говорил бы так тихо... он ведь сам хотел, чтобы я один это слышал!.. Но кто может мне поручиться, что сегодня или завтра он не расскажет это своей жене, дочери, знакомым по кафе? Боже правый, завтра я ведь опять его увижу! Когда я завтра приду в кафе, он будет сидеть там, как всегда, и играть в карты все с теми же партнерами — Шлезингером и владельцем магазина искусственных цветов... Нет, нет, это немыслимо, немыслимо... Как только я его увижу, я его зарублю насмерть... Нет, так мне нельзя поступить... Я должен был это сделать сейчас, сразу!.. Если б только я имел эту возможность! Я пойду к полковнику и доложу ему все... да, к полковнику... Полковник всегда очень любезен со мной — вот я и скажу ему: «Господин полковник, разрешите доложить, он держал эфес, он положил на него руку; я был все равно что безоружен... » Что полковник ответит? Что он может ответить? Тут один-единственный выход: со стыдом и позором подать в отставку — в отставку... Никак, это вольноопределяющиеся, вон там?.. Возмутительно, ночью их можно принять за офицеров... отдают мне честь. Если б они знали — если б только знали!.. Вот и кафе Гохлейтнера!.. Сейчас там, наверно, сидят несколько военных... может быть, кто-нибудь из знакомых... Что, если я это расскажу кому придется, но так, будто это случилось с кем-нибудь другим?.. Похоже, я уж совсем помешался... Чего я бегаю взад и вперед? Чего слоняюсь по улицам? Верно — но куда же мне деваться? Разве я не хотел зайти к Лейдингеру? Ха-ха-ха! Усесться среди людей... я думаю, всякий, взглянув на меня, догадается... Да, но что-то как-никак нужно сделать... А что можно сделать? Ничего, ничего — никто ведь не слыхал ни слова... никто ничего не знает... в данную минуту никто ничего не знает... А что, если я сейчас отправлюсь к нему домой и стану умолять его никому ничего не говорить?.. О, лучше сразу пустить себе пулю в лоб, чем пойти на такое!.. Да — это было бы самое разумное!.. Самое разумное, самое разумное? Неужели другого выхода нет... другого выхода нет... Если спросить полковника, или Копецкого, или Блани, или Фридмайера, — любой из них непременно скажет: тебе ничего другого не остается!.. А что, если поговорить с Копецким? Да, это было бы самое разумное — хотя бы из-за того, что мне предстоит завтра... Ну разумеется, завтра в четыре часа, в кавалерийской казарме... завтра в четыре часа пополудни я ведь должен драться... а драться мне нельзя ни под каким видом, я уже не способен дать сатисфакцию... Чепуха! Чепуха! Никто ничего не знает, никто ничего не знает! Многие, с кем случались казусы куда хуже этого, разгуливают как ни в чем не бывало... Чего только не рассказывали о Декенере, когда он должен был стреляться с Редеровом... но совет чести постановил, что дуэль может состояться... А что бы совет чести постановил в моем случае? Глупый мальчишка — глупый мальчишка... а я стоял как истукан! Клянусь небом — ведь совершенно безразлично, знает ли кто-нибудь другой!.. Я-то ведь знаю, это — главное! Я-то чувствую, что я сейчас — совсем не тот, нежели час назад, — я-то знаю, что не способен дать сатисфакцию, и поэтому должен застрелиться... Никогда в жизни у меня уже не было бы спокойной минуты... всегда меня мучил бы страх, что так или иначе кто-нибудь все же узнает об этом... и прямо в лицо выложит мне, что произошло нынче вечером!.. Каким счастливым человеком я был всего час назад... Надо же было, чтобы Копецкий подарил мне билет, а Стеффи, подлая тварь, отменила свидание! Вот от чего зависишь... После обеда еще была тишь да гладь, а сейчас я погибший человек и должен застрелиться. Чего ради я бегу сломя голову? Спешить-то ведь некуда... Сколько бьет на часах?.. Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять, одиннадцать... одиннадцать, одиннадцать... Давно пора поужинать... Должен же я в конце концов куда-нибудь пойти... Я мог бы зайти в какой-нибудь ресторанчик, где меня никто не знает, — надо же человеку поесть, хотя бы он тотчас после этого застрелился... Ха-ха, смерть — дело нешуточное... Кто это сказал совсем недавно?.. Впрочем, это уже безразлично...

Хотел бы я знать, кто стал бы огорчаться больше всех?.. Мама или Стеффи?.. Стеффи... Ах, боже мой, Стеффи... ей даже виду нельзя было бы показать, иначе «он» даст ей отставку!.. Бедняжка... В полку — никто не догадался бы, почему я решился на это... все зря ломали бы себе головы... почему да почему Густль лишил себя жизни? Никто не сообразит, что мне пришлось застрелиться из-за того, что гнусный булочник, мерзавец, у которого случайно кулаки оказались крепче... какая нелепость, какая нелепость! И вот из-за этого такой парень, как я... молодой, приятный... вынужден... Да, потом, наверно, все начнут твердить: ему совсем не нужно было идти на это из-за такого пустяка; жаль парня... А вот если б я сейчас спросил кого угодно, всякий дал бы мне один и тот же ответ... и я сам, когда я себя спрашиваю... Это ведь черт знает что... мы совершенно беззащитны против штатских... Люди воображают, будто мы в лучшем положении, потому что носим саблю... но уж если в кои веки раз офицер пустит оружие в ход, подымается такой шум, будто все мы — прирожденные убийцы... В газете тоже, наверно, напишут... «Самоубийство молодого офицера... » Как у них принято выражаться в таких случаях?.. «Мотивы покрыты мраком неизвестности... » Ха-ха!.. «Его смерть повергла в скорбь... » Но ведь это правда... а у меня все время такое чувство, будто я рассказываю про кого-то другого... Это сущая правда... я должен покончить с собой, ничего другого мне не остается, — не могу же я допустить, чтобы завтра утром Копецкий и Блани вернули мне свои полномочия и заявили: «Мы не можем быть твоими секундантами!.. » Я был бы негодяем, если бы настаивал на этом!.. Такой молодец, как я, — стоит словно пень и позволяет назвать себя глупым мальчишкой... Завтра ведь все узнают об этом, идиотство вообразить хотя бы на секунду, что такой тип будет молчать... его жена уже сейчас об этом знает... завтра узнает все кафе... узнают кельнеры... Шлезингер... кассирша. И даже если он решил не говорить об этом, все равно расскажет послезавтра... а если не послезавтра, то через неделю... И если этой ночью его хватит удар — все равно, я-то знаю... я знаю... и не такой я человек, чтобы продолжать носить мундир и саблю, когда я опозорен!.. Да, я должен это сделать — точка! Все! Что в этом страшного? Завтра после обеда меня мог бы заколоть этот доктор прав... такое уже бывало... А бедняга Бауэр — тот заболел воспалением мозга, и спустя три дня его не стало... А Бренич упал с лошади и сломал себе шею... и наконец, в заключение: другого выхода нет — по крайней мере, для меня, для меня! Есть люди, которые отнеслись бы к этому не так серьезно... О, господи, каких только людей не бывает!.. Вот хотя бы Рингеймер — какой-то мясник застал его со своей женой и дал ему пощечину; он вышел в отставку, сидит теперь где-то в имении, женился... Подумать только — находятся женщины, которые выходят замуж за таких! Клянусь честью, я бы не подал ему руки, если б он снова появился в Вене... Стало быть, слышал, Густль: конец, конец, все счеты с жизнью покончены! Поставь точку и присыпь песком!.. Ну вот, теперь я знаю — это совсем просто... Да, в сущности, я совершенно спокоен... Впрочем, я всегда знал: если уж когда-нибудь дело дойдет до этого, я буду спокоен, совершенно спокоен... но что все обернется именно так — этого я все же не думал... что мне придется покончить с собой из-за того, что такой... А возможно, я его неправильно понял... пожалуй, он совсем не то сказал... я ведь обалдел от того, что так долго голосили, и от духоты... а возможно, у меня был приступ сумасшествия, и на самом деле ничего этого не случилось?.. Не случилось, ха-ха-ха, не случилось! Я ведь и сейчас все это слышу... его слова все еще звучат у меня в ушах... и до сих пор ощущаю в кончиках пальцев, как я пытался снять его руку с эфеса сабли... Он силач — деревенщина... Но я ведь тоже не мозгляк... во всем полку один Францизский сильнее меня...