Томас Рид - Жена-девочка Страница 23

С тех пор прошла уже неделя — неделя, которую он провел среди единомышленников в помещении, где записывались добровольцы, храбрые, отчаянные люди, неделя в пивных барах вместе с сосланными республиканскими патриотами, неделя в звоне бокалов, наполненных рейнским вином и осушенных под песни Шиллера о дорогой родине.

Такая бурная жизнь, сменившая спокойствие ньюпортской гостиницы, пошла на пользу Майнарду. Это позволило ему меньше думать о Джулии Гирдвуд. И все же воспоминание о ней посетило Майнарда, когда пароход миновал Статен-Айленд и проследовал через пролив Нарроуз. Но прежде чем Санди Хук[36] скрылся из глаз, мысли о гордой девушке окончательно (и внезапно!) его покинули.

Такая решительная перемена нуждается в разъяснении.

Влюбленное сердце успокоило не прощание с землей, где осталась возлюбленная. Не это привело к такой резкой перемене. Не могли оказать такого сильного влияния и слова графа Розенвельда, стоявшего рядом и увлеченно излагавшего ему на ухо революционные идеи.

Перемена имела под собой причину, совершенно отличную от всего этого, возможно, единственную причину, по которой внезапно забывают возлюбленных. «Un clavo saca otro clavo», как говорят испанцы, более всех остальных народов преуспевшие в использовании пословиц. «Клин клином вышибают». Прекрасное лицо может быть забыто, только если вместо него появится другое, еще более прекрасное.

Именно это и произошло с капитаном Майнардом.

Повернувшись, чтобы спуститься по ступенькам лестницы, он увидел лицо настолько прекрасное и настолько необыкновенное, что автоматически изменил свое намерение и задержался на палубе.

Не прошло и десяти минут, как он всей душой полюбил эту девочку!

Найдется тот, кто сочтет такое неправдоподобным; возможно, объявит это неестественным. Однако это было именно так — мы описываем подлинные события.

Майнард повернулся лицом к тем немногим пассажирам, которые оставались на верхней палубе; большинство из них устремили взгляды на землю, которую покидали. Но среди них он заметил пару глаз, которые смотрели на него. Сначала он заметил в них лишь простое любопытство, — и в его ответном взгляде мелькнуло это же чувство.

Он взглянул на девочку с великолепными золотыми волосами — и не удержался от того, чтобы взглянуть снова. И тут он понял: она рассматривает его с чувством, далеким от простого любопытства.

Переведя взор с волос на ее глаза, он заметил в них выражение, какое бывает у газели или молодого оленя, гуляющих по зоопарку и с тоской глядящих за ограду.

Если бы это был просто мимолетный взгляд, Майнард мог бы его заметить, но не запомнил бы. Однако это было не так. Девочка продолжала глядеть на него, не обращая внимания больше ни на кого другого. Все это продолжалось до тех пор, пока седовласый, благообразный человек с выражением отеческой заботы не подошел к ней и не увел за нежную ручку с собой вниз.

Подойдя к лестнице, девочка обернулась и бросила на Майнарда все тот же удивительный взгляд; после чего ее прекрасное лицо, обрамленное золотыми волосами, скрылось внизу, под палубой.

— Что с тобой, Майнард? — спросил граф, заметив, что его товарищ неожиданно стал тихим и задумчивым. — Ты так глядел на эту девочку, как будто она твоя!

— Мой дорогой граф! — отозвался Майнард, говоря вполне серьезным тоном. — Я прошу тебя, не шути надо мной, ты сейчас перестанешь смеяться, если я скажу тебе, что ты в точности угадал мое желание.

— Какое желание?

— Чтобы она принадлежала мне.

— То есть как?

— Как моя жена.

— Жена! Ребенок, которому нет еще и четырнадцати лет! Дорогой капитан! Ты становишься озорником! Такие мысли не красят революционного лидера. Кроме того, ты обещал, что у тебя не будет никакой другой возлюбленной, кроме твоей сабли! Ха-ха-ха! Как скоро ты забыл свою наяду из Ньюпорта!

— Я признаю это. Я рад, что сумел забыть ее. Мое теперешнее чувство отличается от прежнего. То не было истинной любовью, оно было не более чем увлечением. Но теперь я чувствую иное — не смейся надо мной, Розенвельд. Я ручаюсь тебе, что это воистину так. Этот ребенок вызвал во мне чувства, которых я не испытывал никогда прежде. Ее необыкновенный взгляд поразил меня. Я не знаю, почему, по какой причине она так на меня смотрела. Я чувствую, что она словно проникла ко мне в душу. Это, может быть, судьба, провидение — называй, как хочешь, — но Розенвельд, у меня есть предчувствие, что она все же будет моей женой!

— Если это так и если она — твоя судьба, — отвечал Розенвельд, — не думай, что я буду мешать тебе осуществить эту мечту. Она, кажется, дочь джентльмена, хотя я должен признать, что мне не очень нравится его внешность. Он принадлежит классу, против которого мы собираемся бороться. Но это неважно. Девочка — еще ребенок; и прежде, чем она будет готова выйти за тебя замуж, вся Европа, может быть, станет республикой, а ты — президентом! А теперь, дорогой капитан, давай спустимся, пока стюард не упрятал наши прекрасные гаванские сигары под палубу, иначе на протяжение долгого рейса нам придется курить какую-нибудь дрянь!

Переход от романтических чувств к прозаическим сигарам был довольно резким. Но Майнард был не так уж романтичен и мечтателен. Услышав призыв своего попутчика, он спустился в кают-компанию, чтобы проследить за выполнением распоряжения касательно чемоданов.

Глава XXI. Недолгий триумф

В то время как герой С. двигался навстречу новой славе за пределами Америки, он уже был покрыт позором там, откуда уехал. В шумном Нью-Йорке его имя вызывало восторженные крики, а в тихом Ньюпорте оно произносилось с презрением. У многих здесь оно ассоциировалось со словом «трус». Мистер Свинтон наслаждался своей победой. Его триумф длился недолго, но вполне достаточно для того, чтобы этот карточный шулер успел сорвать свой куш.

Благодаря доброй славе, полученной за счет обмана и помощи Луи Лукаса, он сумел-таки найти здесь наивных голубей, о которых мечтал, пересекая Атлантику. Правда, пуха и перьев у них было не так много, как ему хотелось, но все же достаточно, чтобы не превратиться в кучера и не заставлять свою красавицу-жену Франциску гладить белье.

Для разжалованного гвардейца, превратившегося теперь в заурядного жулика, это было золотое время. Но счастье было недолгим, слава мнимого героя довольно скоро была испорчена подозрением в нечестности, а ярлык «трус» вскоре был снят с его соперника.

Через несколько дней после отъезда Майнарда в Нью-Йорк стало известно, почему он уехал так поспешно. Нью-Йоркские газеты дали этому объяснение: он был избран лидером движения «Немецкая экспедиция» и дал согласие им стать.

Это была почетная миссия, как представлялось многим, но все же она не оправдывала поведения Майнарда в глазах тех, кто был знаком с обстоятельствами его ссоры со Свинтоном. Он серьезно оскорбил англичанина и, несмотря на все свои неотложные дела, должен был остаться, чтобы дать сопернику удовлетворение.

Однако почему мистер Свинтон не последовал за ним, когда его местонахождение в Нью-Йорке стало известно из газет? Такое поведение оскорбленного было бы естественно, а бездействие делало и его репутацию небезупречной.

Вскоре же с имени Майнарда были окончательно смыты все пятна, и случилось это быстрее, чем Санди Хук скрылся из его поля зрения. К нему вернулась репутация «джентльмена и человека чести».

В нескольких словах — все произошло следующим образом.

Вскоре после того, как Майнард уехал, в «Океанхаузе» стало известно, что утром после бала, в ранний час, один странный джентльмен, прибывший пароходом из Нью-Йорка, зашел в комнату Майнарда и оставался там в течение целого дня.

Кроме того, стало известно, что письмо, адресованное мистеру Свинтону, было передано его камердинеру. Об этом поведал гостиничный служащий, которому было поручено передать письмо.

Каково же было содержание этого письма?

Мистер Лукас должен был это знать, и с вопросом обратились к нему.

Но он не знал. Более того, ему вообще не было известно, что письмо было послано. Услышав разговоры окружающих на эту тему, он сразу почувствовал: неприятная история угрожает ему компрометацией, и Лукас решил немедленно потребовать разъяснений от Свинтона. С этим делом он направился к англичанину в его комнату.

Мистера Свинтона он там застал и с удивлением обнаружил, что тот ведет фамильярную беседу со своим слугой.

— Правда ли то, что я услышал, мистер Свинтон? — спросил Лукас, входя в комнату.

— Ай-ай, о чем ты, мой дорогой Лукас?

— О письме, о котором они говорят.

— Письмо, письмо… Я совершенно не понимаю, о чем ты, мой дорогой Лукас.

— Сущие пустяки! Разве ты не получал письмо от Майнарда наутро после бала?

Свинтон стал белым, его взор забегал, стараясь избегать глаз собеседника. Он замялся, пытаясь выиграть время, но быстро понял, что отрицать невозможно.