Вирджиния Вулф - Годы Страница 23

— Парнелл, — отрывисто сказал Эйбел. — Умер.

— Умер?! — переспросила Эжени. Ее рука театрально упала.

— Да. В Брайтоне. Вчера.

— Парнелл умер! — повторила она.

— Выходит, так, — сказал полковник. Ее эмоциональность всегда заставляла его чувствовать себя более трезвым, но ему это нравилось. Она взяла газету.

— Бедняжка! — прошептала Эжени, бросив газету.

— Бедняжка? — переспросил полковник. Ее глаза наполнились слезами. Он был озадачен. Она имеет в виду Китти О’Шей?[28] О ней он и не подумал. — Ради него она поломала свою жизнь, — сказал полковник, слегка фыркнув.

— Ах, но как, должно быть, она его любила… — проговорила Эжени.

Она провела рукой по глазам. Полковник помолчал. Ее реакция казалась ему несоразмерной, но она была искренней. Ему это импонировало.

— Да, — сказал полковник довольно сухо. — Да, наверное.

Эжени опять взяла цветок и принялась вертеть его в руках. Время от времени она становилась странно рассеянной, но полковнику всегда бывало с ней легко. Рядом с ней его тело будто расслаблялось, точно спадало какое-то напряжение.

— Как страдают люди!.. — прошептала она, глядя на цветок. — Как они страдают, Эйбел! — Она повернулась и посмотрела прямо на него.

Из соседней комнаты влетел клуб дыма.

— Ты не боишься сквозняка? — спросил полковник, посмотрев на окно.

Она ответила не сразу. Покрутила цветок в руке. Затем встала и улыбнулась.

— Да-да. Закрой! — сказала она, изящно взмахнув рукой.

Полковник подошел к окну и закрыл его. Когда он обернулся, она уже стояла перед зеркалом и приводила в порядок волосы.

— Мы развели костер в честь дня рождения Мэгги, — тихо сказала Эжени, глядясь в рябое венецианское зеркало. — Поэтому, поэтому… — Она пригладила волосы и прикрепила камелию к платью. — Я такая…

Она чуть склонила голову набок, оценивая, как сочетается цветок с платьем. Полковник сел и стал ждать. Смотрел он в свою газету.

— Похоже, они собираются замять дело, — сказал он.

— Неужели ты хочешь сказать… — начала Эжени, но тут дверь открылась, и вошли дети. Мэгги, старшая, появилась первой, вторая девочка, Сара, держалась за ней.

— Приветствую! — громко сказал полковник. — Вот и они! — Он обернулся. Он очень любил детей. — Желаю тебе счастья и долголетия, Мэгги!

Он нащупал в кармане ожерелье, которое Кросби уложила в картонную коробочку. Мэгги подошла, чтобы взять подарок. Волосы у нее были расчесаны, и одета она была в чистое накрахмаленное платье. Девочка открыла коробку, и золотисто-синее ожерелье повисло на ее пальце. На мгновение полковник засомневался, нравится ли оно ей. На детской руке оно выглядело немного безвкусным. К тому же сама Мэгги молчала. Однако мать сразу нашла те слова, которые должна была произнести дочь:

— Какая прелесть, Мэгги! Просто прелесть!

Мэгги по-прежнему молча держала ожерелье.

— Скажи дяде Эйбелу спасибо за чудное ожерелье, — подсказала мать.

— Спасибо за ожерелье, дядя Эйбел, — четко и ровно повторила Мэгги, но полковник опять почувствовал укол сомнения. Его охватила досада, причем никак не соразмерная причине. Впрочем, мать застегнула ожерелье на шее у девочки, а затем повернулась к младшей дочери, которая подглядывала из-за спинки кресла. — Иди сюда, Сара, — сказала мать. — Подойди и поздоровайся.

Эжени протянула руку — и для того, чтобы подманить девочку, и чтобы скрыть едва заметный физический изъян, который всегда вызывал у полковника чувство неловкости. В раннем детстве ее уронили, и от этого одно плечо было слегка выше, чем другое. Полковник ощущал дурноту: он не мог выносить даже малейшее уродство в ребенке. Впрочем, это не влияло на настроение девочки. Она подскочила к нему, повернулась на одной ножке и поцеловала его в щеку. Затем она потянула сестру за платье, и обе, смеясь, выбежали в соседнюю комнату.

— Сейчас будут восхищаться твоим прелестным подарком, Эйбел, — сказала Эжени. — Как ты их балуешь! И меня тоже, — добавила она, прикоснувшись к цветку камелии на груди.

— Надеюсь, ей понравилось? — спросил полковник. Эжени не ответила. Она опять взяла чашку с холодным чаем и отпила в своей вальяжной манере южной женщины.

— А теперь, — сказала она, откинувшись на спинку, — расскажи мне все свои новости.

Полковник тоже откинулся на спинку и задумался. Какие у него новости? Вот так, сразу, в голову ничего не приходило. Рядом с Эжени ему всегда хотелось быть немножко эффектным. Она бросала отблеск на все вокруг себя. Пока он колебался, опять заговорила она:

— Мы чудесно провели время в Венеции! Я брала с собой детей. Поэтому мы все такие загорелые. Жили мы не на Большом канале — я терпеть не могу Большой канал, — но совсем рядом с ним. Две недели палящего солнца. А цвета… — Она помолчала. — Изумительные! — Эжени выбросила вперед руку. Жесты у нее были весьма выразительные. Вот так она все приукрашивает, подумал полковник. Но и этим она ему нравилась.

Он не был в Венеции много лет.

— Там были приятные люди? — спросил он.

— Ни души, — сказала Эжени. — Ни души. Никого, кроме жуткой мисс ***. Она из тех женщин, из-за которых начинаешь стыдиться своей родины! — с чувством произнесла она.

— Я знаю таких, — усмехнулся полковник.

— Но возвращаться из Лидо по вечерам, — продолжила Эжени, — когда сверху — облака, а снизу — вода… У нас был балкон, мы любили там сидеть. — Она сделал паузу.

— Дигби был с вами? — спросил полковник.

— Нет. Бедный Дигби. Он отдыхал раньше, в августе. Ездил в Шотландию, к Лассуэйдам, охотиться. Ему это на пользу, ты знаешь.

Вот опять, приукрашивает, подумал полковник.

Но Эжени заговорила опять:

— Так, расскажи о своих. Как там Мартин и Элинор, Хью и Милли, Моррис и… — Она запнулась. Полковник понял, что она забыла, как зовут жену Морриса.

— Силия, — подсказал он и замолчал. Он хотел рассказать о Майре, но стал говорить о детях: о Хью и Милли, Моррисе и Силии. И об Эдварде.

— Похоже, его ценят в Оксфорде, — пробурчал полковник. Он очень гордился Эдвардом.

— А Делия? — спросила Эжени. Она взглянула на газету.

Полковник сразу потерял всю свою приветливость. Он напустил на себя грозную мрачность и стал похож на старого быка, выставившего рога, подумала Эжени.

— Может быть, это образумит ее, — зло сказал он.

Помолчали. Из сада донеслись крики и смех.

— Ох уж эти дети! — воскликнула Эжени. Она встала и подошла к окну. Полковник последовал за ней.

Дети пробрались обратно в сад. Костер яростно полыхал. Посреди сада поднимался целый столб огня. Девочки танцевали вокруг него, галдя и хохоча. Рядом стоял обтрепанный старик с граблями, похожий на опустившегося конюха. Эжени распахнула окно и крикнула. Но девочки продолжали пляску. Полковник тоже высунулся. Они были похожи на дикарок с развевающимися волосами. Полковнику захотелось выбежать в сад и прыгнуть через костер, — но он был слишком стар. Пламя рвалось ввысь — расплавленное золото, красный жар.

— Браво! — крикнул полковник и захлопал в ладоши. — Браво!

— Маленькие чертовки! — сказала Эжени. Она радовалась не меньше них, отметил про себя полковник. Эжени перегнулась через подоконник и прокричала старику с граблями: — Подбросьте еще! Пусть горит ярче!

Но старик уже разгребал огонь. Головешки валялись порознь. Пламя опало.

Старик отогнал детей.

— Вот и все, — вздохнула Эжени и повернулась.

Кто-то вошел в комнату.

— Ой, Дигби, а я и не слышала! — воскликнула она. Дигби стоял с портфелем в руке.

— Здравствуй, Дигби! — сказал Эйбел, пожимая руку брату.

— Откуда столько дыма? — спросил Дигби, оглядываясь.

Он слегка постарел, подумал Эйбел. Дигби был в сюртуке, верхние пуговицы расстегнуты. Сюртук немного потертый, волосы с проседью. Но очень хорош собой. Рядом с ним полковник всегда чувствовал себя грузным, потрепанным жизнью, грубоватым. Ему было немного неловко за то, что его застали высунувшимся из окна и хлопавшим в ладоши. Он выглядит старше, подумал полковник, когда они стояли рядом, — а ведь он на пять лет моложе меня. Он был известным человеком в своей области: достиг высот, получил рыцарское звание и все остальное. Но я богаче, с удовлетворением вспомнил полковник. Поскольку из двух братьев именно Эйбел всегда считался неудачником.

— У тебя такой усталый вид, Дигби! — воскликнула Эжени, садясь. — Ему нужен настоящий отпуск. — Она повернулась к Эйбелу. — Скажи ты ему.

Дигби смахнул белую нитку, приставшую к его брюкам. Слегка кашлянул. Комната была полна дыма.

— Что это за дым? — спросил он жену.

— Мы жгли костер в честь дня рождения Мэгги, — сказала она, будто оправдываясь.

— Ах да, — сказал Дигби. Эйбелу стало неприятно: Мэгги была его любимицей, отцу следовало помнить, когда у нее день рождения.