Уильям Теккерей - "Вороново крыло" Страница 23

— А вы-то, черт возьми, чего потешаетесь? Ведь это ваших рук дело, и разве вы не получили по своему иску все до последнего шиллинга?

— Мистер Булей всегда был гробиан, — заметил на это Бароски, повернувшись к мисс Ларкинс и применив к портному то же слово, что и корнет Фипкин, только в несколько ином произношении.

Итак, мистер Вулси оказался грубияном: я же, со своей стороны, смею заверить, что, несмотря на всю его неотесанность, отношусь к мистеру Вулси с несравненно большим уважением, чем к любому благородному джентльмену из тех, что появлялись на страницах этой повести.

После того, как мы назвали имена мистера Кантерфилда и мистера Подмора, нетрудно догадаться, что Морджиана снова оказалась в излюбленном театральном кругу вдовы Крамп, и так оно на самом деле и было. Маленькие комнаты вдовы сплошь были увешаны портретами, упоминавшимися в начале нашей истории и украшавшими некогда распивочную "Сапожной Щетки"; несколько раз в неделю она принимала своих друзей из "Уэлза", скромно потчуя их чаем и сдобными булочками, купленными на свои скудные средства. Морджиана жила и распевала среди этих людей с не меньшим удовольствием, чем среди представителей полусвета, составлявших общество ее мужа, и, хотя она не решалась признаться в этом даже самой себе, была куда счастливее, чем все последнее время. Миссис Уокер и теперь еще оставалась для друзей своей матери знатной дамой. Уокер, директор трех компаний и владелец прекрасного экипажа, запряженного парой, даже после своего разорения казался этим простым людям могущественной персоной, и если им случалось упоминать о нем, они с необыкновенной торжественностью говорили о капитане так, словно он отдыхал где-то в деревне, и выражали надежду, что миссис Уокер получает от него добрые вести. Все они, конечно, знали, что он сидит во Флитской тюрьме, но разве и в тюрьме он не дрался на дуэли с виконтом? Монморенси (из театральной труппы Норфолка) тоже сидел во Флите, и когда Кантерфилд пришел навестить бедного Монти, тот указал своему другу, первому трагику, на Уокера, говоря, что капитан во время игры хлопнул по спине ракеткой лорда Джорджа Теннисона, — и это событие немедленно стало известно всей труппе.

— Однажды, — рассказывал Монморенси, — они попросили меня спеть куплеты и прочитать монолог, потом мы пили шампанское и ели салат из омаров, — это такие "нобы"! — добавил актер. — Там были Биллингсгет и Воксхолл и просидели в каталажке до восьми часов вечера.

Когда этот рассказ был передан матерью Морджиане, она выразила надежду, что ее дорогой Говард хоть немного развлекся в этот вечер, и преисполнилась благодарности за то, что он хоть ненадолго забыл о своих горестях. Но как бы то ни было, после этого она уже не стыдилась того, что могла быть счастлива, не упрекая себя и не испытывая угрызений совести, и радостное состояние духа более не покидало ее. Мне и в самом деле кажется (увы, мы сознаем это почему-то, только когда все уже в прошлом), мне кажется, повторяю, что это время было самым счастливым в жизни Морджианы. У нее не было никаких забот, если не считать приятной обязанности навещать время от времени мужа, ее легкий, веселый характер позволял ей не задумываться о завтрашнем дне, и к тому же ее переполняла радостная надежда по поводу одного предстоящего весьма замечательного события, о котором я не стану подробно распространяться и скажу только, что доктор Морджианы мистер Скуилс советовал ей не переутомлять себя пением и что вдова Крамп шила бесчисленные маленькие чепчики и крошечные батистовые рубашечки, изготовлением которых спокон веку занимаются счастливые бабушки. Надеюсь, я сумел намекнуть на событие, которое должно было произойти в семействе Уокера, в столь деликатной форме, что сама мисс Прим не могла бы сделать лучше. Мать миссис Уокер готовилась стать бабушкой. Вот верно найденное выражение! Не сомневаюсь, что "Морнинг пост", упрекающая нашу повесть в грубости, тут уж не сможет ни к чему придраться. Уверен, что и в придворном календаре не нашли бы более деликатного выражения для столь интимного обстоятельства.

Итак, маленький внук миссис Крамп появился на свет к несказанному, должен добавить, неудовольствию своего отца, который, увидав младенца, принесенного к нему во Флитскую тюрьму, резким движением запихнул его обратно в конвертик, откуда он был извлечен ревностным тюремным сторожем. Почему сторожем? — спросите вы. А потому, что Уокер поссорился с одним из них, и негодяй был твердо уверен, что в свертке, переданном миссис Крамп зятю, спрятано бренди!

— Чурбан! — негодовала эта леди. — И отец такой же чурбан, — добавила она, — он обратил на меня не больше внимания, чем на какую-то судомойку, а на Булей — нашего милого, драгоценного херувимчика, смотрел, как на баранью ножку!

Миссис Крамп была тещей, да простится же ей ненависть к мужу дочери.

Булей, которого только что сравнивали с бараньей ножкой и одновременно с херувимчиком, был совсем не знаменитый компаньон фирмы "Линей, Булей и Кo", а младенец, которого окрестили Говардом Булей Уокером, с полного согласия его отца, признававшего портного "чертовски славным малым" и чувствовавшего себя действительно обязанным ему и за херес, и за одолженный для тюрьмы сюртук, и за доброту, проявляемую портным к Морджиане. Портной всей душой полюбил мальчика, он провожал мать до церкви, а младенца — до купели и послал в подарок своему маленькому крестнику два ярда тончайшего белого кашемира на пелеринку, — из того же самого куска в его мастерской были сшиты невыразимые для одного герцога.

Мебель покупалась и продавалась, уроки музыки давались, дамы разрешались от бремени, детей крестили, другими словами, — время шло, а капитан все еще сидел в тюрьме! Не странно ли, что он до сих пор должен был томиться в обнесенных частоколом стенах по соседству с Флитским рынком, вместо того чтобы вернуться к бурной светской жизни, украшением которой он некогда был? Дело в том, что его вызывали в суд для рассмотрения дела о его банкротстве, и член королевской парламентской комиссии с необычайной жестокостью, никак не допустимой по отношению к ближнему, находящемуся в столь плачевном состоянии, в самых резких выражениях позволил себе коснуться способов, которыми капитан добывал деньги, и снова водворил его в тюрьму на девять календарных месяцев (срок сугубо условный) или до тех пор, пока он не выплатит всех долгов. К такой отсрочке Уокер отнесся как истинный философ и, нимало не унывая, продолжал оставаться самым веселым игроком на теннисном корте и душой ночных пиршеств.

Зачем нам ворошить прошлое и перебирать кипы старых газет, чтобы узнать, какие именно проступки капитана так разгневали члена королевской парламентской комиссии. Мало ли мошенников прошли с тех пор через суд; держу пари, что Говард Уокер был ничуть не хуже других. Но так как он не был лордом и у него не было друзей (которые помогли бы ему по выходе из тюрьмы), он не оставил денег жене, и у него, надо в этом признаться, был на редкость скверный характер, то вряд ли ему простили бы этот последний недостаток, окажись он снова на свободе. Вот, например, когда Дублкитс вышел из Флита, семья встретила его с распростертыми объятиями, и не прошло и недели, как в его конюшне уже стояли тридцать две лошади. Драгун Пэм по выходе из тюрьмы немедленно получил место правительственного курьера, — должность эта в последнее время считается столь привлекательной (и не удивительно: курьер получает больше, чем полковник), что ее усердно добиваются наши лорды и джентльмены. Фрэнк Урагайн был послан столоначальником в Тобаго, Саго или Тикондараго, — говоря по правде, младшему сыну порядочного семейства чрезвычайно выгодно задолжать двадцать или тридцать фунтов, ибо он может быть уверен, что после этого получит хорошее место в колониях. Ваши друзья так жаждут избавиться от вас, что готовы горы сдвинуть, лишь бы услужить вам. Таким образом, все вышеупомянутые товарищи капитана по несчастью очень скоро вновь обрели благоденствие; но у Уокера не было богатых родителей, его старый отец умер в Йоркской тюрьме. Как же мог он снова занять место в жизни? Где была та дружеская рука, которая наполнила бы его кошелек золотом, а его бокал — искрометным шампанским? Поистине он был достоин самого глубокого сострадания, — ибо кто же заслуживает большего сострадания, чем джентльмен, привыкший к роскоши и не имеющий средств для удовлетворения своих прихотей? Он должен жить богато, а денег для этого у него нет! Разве же это не трагично? Что касается жалких ничтожных бродяг, каких-нибудь безработных или уволенных ткачей, — стоит ли из-за них огорчаться? Фи! Они привыкли жить впроголодь. Они могут спать на голых Досках и питаться коркой хлеба, тогда как джентльмен в подобных условиях неминуемо умрет. Я думаю, что именно так рассуждала бедняжка Морджиана. Когда мошна Уокера в тюрьме начала истощаться, она, зная, что ее ненаглядный не может существовать без привычной роскоши, стала занимать у матери, пока средства этой бедной старой леди не иссякли. Как-то Морджиана в слезах даже призналась Вулси, что задолжала двадцать фунтов бедной модистке и не осмеливается включить эту сумму в долговой список мужа. Излишне говорить, что эти деньги она на самом деле отнесла мужу, который мог бы необыкновенно выгодно пустить их в оборот, не найди на него в эту пору полоса невезения в карты, а что, черт побери, можно поделать, когда не везет?!