Халлдор Лакснесс - Салка Валка Страница 24

С ее телом вообще происходило что-то странное. Салка никак не могла понять, как это она, всегда такая худая, тощая, вдруг стала толстеть. То там, то здесь стал появляться какой-то жир. А тут еще к своему ужасу она обнаружила, что у нее выросли груди, совсем как у взрослых женщин. Хуже того, они увеличивались с каждым днем и были чувствительные, как цветы! Боже всемогущий, что же это растет на моем теле? Подумать только, если кто-нибудь узнает, Али, например! Опять над ней все будут смеяться и издеваться — ей ведь только тринадцать лет! Неожиданно у девочки на щеках появился румянец, она не могла удержаться, чтобы не взглянуть на себя лишний раз в зеркало. Иногда по утрам она чувствовала, что в ней играет каждая жилка, глаза становились лучистыми, ясными. Салке они казались даже красивыми, и она стеснялась идти в школу. Если по пути ей встречался мужчина, она смущалась и, потупив глаза, старалась как можно скорее пройти мимо. Она даже стала мыть волосы душистым мылом, несколько раз меняя воду. Волосы у нее теперь были густые, росли быстро, концы завивались и блестели. А если случалось ей, перебирая рыбу, услышать какую-нибудь двусмысленную шутку, хотя бы она к ней и не относилась, девочка краснела! Не дай бог кто-нибудь заметит! А за мальчишками в школе дело не стало. Они живо придумали кличку: «маленькая женщина с большой грудью». Желторотые птенцы! Раздавить бы их всех на месте. Время от времени ей все же удавалось доказать им, что они сопляки и ей в подметки не годятся.

Прошел год с тех пор, как Арнальдур кончил школу и был конфирмован. И сразу он стал важной персоной, чем-то вроде приказчика у Йохана Богесена, помогал деду, который как-то вдруг очень состарился. Салку Валку никогда ни за чем не посылали в Коф, а Арнальдур больше не приходил в Марарбуд. Он теперь носил синий костюм, как сын Богесена, по воскресеньям надевал белый воротничок. Иногда девочка видела его мельком в лавке, он был бледный, худой, глаза из-под темных бровей глядели серьезно-серьезно. На щеках у него появился пушок. Говорили, что он очень замкнутый и молчаливый. Салке Валке казалось, что нет ничего прекраснее замкнутых и молчаливых мальчиков, скрывающих какую-то тайную печаль. Ни у кого из мальчишек не было такого маленького, хорошо очерченного подбородка. Салка стыдилась своего широкого рта и квадратных челюстей. Арнальдур никогда не улыбался, но Салка Валка видела, когда он разговаривал, что зубы у него большие, красивые, белые. Такими должны быть все благородные мальчики. О нем еще говорили, что он совершенно не водится со своими однолетками, держится поближе к самым образованным людям в поселке, даже дружит с доктором. Салку это очень удивляло, так как в поселке доктора недолюбливали, считали его сумасшедшим, хотя допускали, что он непревзойденный мастер врачевания, потому что он кланялся, как фокусник, и прищуривал один глаз. Когда Салке случалось вечером приходить в магазин, она видела, как Арнальдур укладывает товар на полку или отмеряет материю. Она останавливалась и забывала, зачем пришла, ждала, когда он обратит на нее внимание, посмотрит в ее сторону, но Арнальдур, казалось, совсем забыл, что когда-то он поведал ей историю о той странной женщине, исчезнувшей за голубыми горами; ей, только ей одной. Девочка возвращалась домой с непонятной тревогой в сердце, обиженная на всех и на все: никто ее не понимает, никто!

В середине зимы из-за границы вернулся Йохан Богесен в пальто, подбитом черным мехом, и в выдровой шапке. Он уезжал за границу вместе с женой, но фру Богесен осталась пока в Дании, вместо нее купец привез домой дочь Густу; она три года провела в Копенгагене, заканчивая образование. Никто не мог взять в толк, почему это посреди учебного года отцу вдруг вздумалось увезти ее из Копенгагена. Новость о приезде Густы распространилась по всему поселку, как огонь по сухой траве, и через полчаса облетела всех. Все знали, что приехала Густа и что она уже не была прежней Густой. Новость носилась в воздухе. По правде сказать, люди и думать позабыли, что у купца дочь невеста, так как она уехала за границу три года назад совсем ребенком. И вот сейчас неожиданно на сером, холодном, туманном берегу у подножия горы Акслар появилось высшее существо, словно специально для того, чтобы оживить скучный пейзаж. Все сошлись на том, что она выйдет замуж за старшего сына управляющего Стефенсена, такого же горького пьянчужку, как его отец. Все не один раз слышали, как он хвастался, что обведет вокруг пальца самого Йохана Богесена. Даже бога он поносил во всеуслышание.

Салка Валка жадно впитывала все разговоры о новой девушке. Говорили, что, когда она появилась на пристани, на ней были такие туфельки, что она не рискнула встать ногой на землю и управляющему пришлось нести ее. Она призывала на помощь бога. В Дании девушка научилась всем тем прекрасным и замечательным вещам, каким только можно научиться в свете. Как наш добрый купец мог подумать, что она будет счастлива в Осейри? Но кто-то прослышал, что все обстоит далеко не так благополучно, как казалось. Рассказывали, что почтенный Йохан Богесен никак не мог понять, куда девались деньги, которые он посылал дочери. Они исчезали, как в бездонной бочке. Эти благородные девицы, едущие учиться за границу, не всегда бывают благоразумны. Но никто, конечно, не мог отрицать, что она ослепительно хороша, хотя велика ли премудрость быть красивой, если купаешься в деньгах? Потом пришла женщина, которая собственными глазами видела, как дочь купца сошла на берег. Послушайте, что она рассказала:

— Я перекрестила себя сзади и спереди. Неужто это маленькая Густа, дочь купца? — сказала я себе. Та самая Густа, которая уехала отсюда счастливая и цветущая, как дитя, три года назад. Пропади он пропадом, этот Копенгаген, пусть он достается богачам. Я никогда не видела, чтобы девушка, которой нет и двадцати лет, так ужасно выглядела. Не дай боже увидеть такое! Я сказала сама себе: неужто это несчастное создание, эта бледная немочь со впалыми щеками, этот жалкий мешок с костями, который шаркает и волочит ноги, как пьяная баба, — неужто это Густа, дочь купца?

На следующий день после обеда Салку Валку послали в магазин за покупками. На площади она увидела двух девушек. Они тоже шли в лавку. Одну из них она тотчас же узнала, это была Бибба, дочь Свейна Паулссона, одна из лучших невест в поселке. Одетая в красивое зимнее пальто с меховым воротником, заказанным для нее за границей, она так и сияла. Незнакомка, шедшая об руку с Биббой, была тоненькая и высокая, ноги у нее были упругие, с сильными икрами. Нос вздернутый, лицо бледное, губы полные и красные, зубы белые; глаза, умудренные опытом, смотрели ясно и уверенно. И тем не менее при виде ее возникала мысль скорее о замирающем эхе, чем о страстном призыве. Ее походка вполне соответствовала этим видавшим виды глазам — небрежная, развинченная, Утомленная; казалось, будто девушка, проиграв крупную ставку, осознала бесцельность дальнейших попыток. Но в этом была своя прелесть, как в отрывке нерифмованной поэмы. Незнакомка что-то оживленно рассказывала подруге, смеясь и раскачиваясь на ходу. Словно ветер колыхал осоку. Вот она отклонилась назад, запрокинув голову, а в следующий момент она всем телом снова подавалась вперед, сгибая колени. А Бибба, дочь шорника, смотрела на нее с восхищением и восторгом, любопытством и смущением. Вероятно, ничего подобного она никогда не слыхала. Салка Валка многое отдала бы, чтобы только услышать, что она говорит. Весь облик этой незнакомой девушки был точно особый мир, такой же чуждый, как географические названия. Здешние же люди были только частью этого берега и моросящего дождя. И уж чего бы ни отдала Салка за пальто незнакомки — из светло-коричневого меха, блестящего, как шелк. На девушке была шляпа без полей, она плотно облегала голову и закрывала уши. Чулки на ней были цвета лососины, туфли коричневые, на высоких каблуках. Салка Валка была обута в старые башмаки, ей их подарила соседка, когда они стали малы ее сыну. В одном из башмаков была огромная дыра, девочка набила туда сена.

Салка Валка вошла в лавку почти одновременно с девушками. На конторском троне восседал Али. Облокотившись одной рукой о прилавок, а другую запустив в густую темную шевелюру, он читал книгу. Увидев важных покупательниц, он растерялся, засуетился и покраснел.

— Неужто это ты, Арнальд? — воскликнула незнакомка. — Не верю своим глазам. Подумать, как вырос ребенок! Ну, здравствуй!

И, вытащив из кармана пальто узкую, ослепительно белую руку, она, улыбаясь, протянула ее через прилавок.

От ее приветствия юноша пришел в еще большее смущение и окончательно растерялся.

— Здравствуй, Аугуста, — с трудом выговорил он, — Добро пожаловать домой.

— Говорят, ты стал настоящим книжным червем, это правда?

— Не больше, чем прежде, — произнес он, тяжело переводя дыхание.