Кнут Гамсун - Последняя отрада Страница 24

Если бы я только знал, кого я повстречаю, то я, конечно, прошел бы мимо дома Эйлерта. Но я ничего не знал, я был невинен, хотя это казалось иначе. Тут уж ничего не поделаешь.

- Жаль только, что моя лучшая комната занята,- сказал Эйлерт,- но там живут важные люди из города. Они пришли сюда пешком через Стурдален, потому что автомобильное движение уже прекратилось в этом году. Они живут у меня уже несколько дней и, кажется, останутся еще на некоторое время, они очень устали. Но жаль, что моя лучшая комната там наверху занята.

Я поднял глаза вверх и увидал в окне лицо,- меня охватило волнение - нет, конечно, не волнение, далеко от этого, но, во всяком случае, я был поражен. Что за совпадение, это удивительно! А когда я подошел к двери, то я натолкнулся на комедианта, который смотрел на меня, на того комедианта, который жил в санатории Торетинд. Толстые ляжки, дождевой плащ, палка. Я был прав, когда подумал, что лицо, мелькнувшее в верхнем окне, мне знакомо. Да, свет не велик.

Мы здороваемся друг с другом и начинаем болтать. Как приятно снова увидеть меня! А что бедный Поль в Торетинде, он, вероятно, по-старому питает пристрастие к влаге? Как странно это может выражаться, ведь он думал, что вся его усадьба - аквариум, а мы, пансионеры - золотые рыбки! Ха-хаха! Золотые рыбки, это было бы очень недурно, так мне кажется!- Послушайте, Эйлерт, вы не забыли к вечеру приготовить свежую рыбу? Ладно… Да, здесь очень недурно, я прожил уже здесь несколько дней и хотел бы остаться подольше, чтобы отдохнуть хорошенько. В эту минуту с чердака по лестнице спускается толстая служанка и обращается к комедианту:

- Барыня просит вас сейчас же прийти наверх.

- Да? Хорошо, сию минуту… Да, да, так до свидания пока, мы еще увидимся; так вы, значит, остановитесь здесь?

И он поспешно стал подниматься по лестнице. Эйлерт и я отправились в мою комнату.

Я очень скоро вышел опять с Эйлертом; у него было так много чего порассказать мне, а я ничего против этого не имел: мне было приятно слушать его. Эйлерт был не дурак, и во всяком случае это был человек достойный, у него было четверо оборванных, тощих детей, которых он прижил с первой женой, умершей два года тому назад, но он уже успел снова жениться и у него родился еще один ребенок. Рассказывая мне это, он, вероятно, совсем забыл, что зимою жаловался мне на свою судьбу, на больную жену и калек детей. Служанка, которая спустилась с чердака с поручением от барыни, была вовсе не служанка, а молодая жена Эйлерта. И она также была хоть куда: сильная, здоровая, работящая, любящая скот, и снова беременная.

- Мне кажется, Эйлерт, что все у вас идет прекрасно, и жена у вас хорошая, да и вообще все, о чем вы мне рассказывали.

Надо сказать, что никому и в голову не могло бы прийти, почему я чувствовал себя таким довольным в то мгновение, но дело в том, что мною, действительно, овладела какая-то смутная радость, когда я пришел в этот дом.

Все это была чистейшая случайность, но тем приятнее это мне было, и я всему радовался и все мне нравилось. Возле землянки появился баран; он был совсем ручной, потому что дети валялись с ним, целовали его и катались на нем верхом, когда он еще был маленьким; а по крыше землянки разгуливала коза, она остановилась на самом краю и надо было только удивляться, как у нее не кружилась голова. Чайки летали над. полями и перекликались друг с другом, то ссорясь, то дружно летая стаями; а тут совсем вблизи, в тумане, опустившемся перед самым закатом солнца, начиналась большая дорога, которая вела через лес и через долину. Вид такой дороги, которая выходит из опушки леса, кажется ласковым приветом живого существа.

Эйлерту предстояло еще наловить свежей рыбы, я и отправился с ним. Собственно говоря, ему некогда было заниматься этим делом, потому что ему надо было раздобыть для нас мясо; но он обещал господам из города свежей рыбы, а, кроме того, рыба была божьим даром и ничего не стоила. А если ему очень понадобится мясо, то он может заколоть барана.

Поднялся ветер, но так и должно быть, лишь бы ветер не усилился, заметил Эйлерт.- Впрочем, сегодня нельзя поручиться за погоду,- прибавил он, оглядываясь по сторонам,- ветер крепчает.- Вначале я проявлял большую отвагу и сел на весла. Я стараюсь запомнить французские слова Эйлерта: прекевера, траволи, сутенера, манкемент и другие. Эти словечки пришли сюда прямым путем, они появились здесь вследствие давнишних сношений с Бергеном и стали достоянием всякого.

Но вот у меня начинает пропадать всякий интерес к французским словам, мне становится очень дурно. Да и ветер поднялся здоровый, и мы не поймали ни одной рыбки.

- Тут налетает шквал,- говорит Эйлерт,- надо приблизиться к берегу.

Но и у берега мы ничего не поймали, а ветер все свежел и волнение становилось все больше и больше.

- Придется отправляться домой,- говорит Эйлерт. Но ведь ветер был как раз такой, какой был нужен, а теперь он вдруг усилился. Однако почему же мне так дурно? Если бы я был переутомлен или взволнован, то это было бы еще понятно; но у меня не было ровно никакой причины волноваться.

Мы гребем среди белой пены, среди целых кустов колышащихся перьев.

- Это прямо свинство, до чего быстро взволновалось море,- говорит Эйлерт, налегая на весла.

Тут мне становится очень нехорошо, и Эйлерт советует мне убрать весла и говорит, что будет грести один. Но в ту самую минуту, когда я хуже всего чувствую себя, мне вдруг приходит в голову, что меня могут увидать с берега, и я не убираю весел; ведь жена Эйлерта могла бы увидать меня и поднять меня насмех.

О, что может быть отвратительнее морской болезни? Я не сопротивляюсь больше, я перегибаюсь через борт и веду себя, как свинья! После этого мне становится немного легче, но потом опять начинается та же история, и получается настоящее удовольствие. Мне кажется, будто я должен родить, не настоящим путем, конечно, а через горло, но во всяком случае родить. Что-то должно выйти, но останавливается, как бы зацепившись за какой-то крючок, что-то начинает двигаться и останавливаться, двигается и останавливается. Этот крюк из железа,- из железа, сказал я? из стали! Никогда раньше его у меня не было, и я, конечно, не родился с этим крюком. Он как бы останавливает весь свой механизм. Я вздыхаю, как можно глубже, и при этом даже рычу, но я не могу извергнуть из себя этот стальной крюк. Выхода нет. Весь рот наполняется желчью. Слава Богу, скоро моя грудь разорвется. О…

Наконец, мы укрываемся за островами, и я спасен.

Я вдруг чувствую себя совсем хорошо, я начинаю шутить и даже передразниваю себя самого, чтобы ввести в заблуждение тех, кто мог видеть меня с берега; я уверяю Эйлерта, что это случилось со мной в первый раз, чтобы дать ему понять, что об этом не стоит много болтать. Он и представить себе не может, в какую непогоду я бывал в открытом море, не чувствуя ни малейшего недомогания; однажды я пробыл двадцать четыре дня в океане, все лежали врастяжку, капитан лежал, весь скрючившись, словно дама. А я?

- Да, я и сам мучаюсь от морской болезни,- говорит Эйлерт.

Вечером я сидел один в столовой и ужинал. Так как не было свежей рыбы, то пансионеры из города отказались спуститься к столу. Они потребовали к себе наверх немного хлеба, масла и молока,- объяснила жена Эйлерта.

ГЛАВА XXVIII

Рано утром они уехали.

Да, в четыре часа утра, едва начало светать, я прекрасно слышал, когда они уходили, я спал близко от лестницы. Вот он начал спускаться своими толстыми ногами и он тяжело ступал, а она шикнула на него, слышно было, что она раздражена.

Эйлерт только что встал, и они некоторое время стояли и разговаривали с ним относительно того, что им надо сейчас же, сию минуту переправиться на ту сторону, потому что они изменили свой план и им необходимо уехать! И они пошли на берег к лодке, я видел их, они зябли и с раздражением говорили друг с другом. Ночью был мороз, лужи были покрыты льдом, и земля обледенела, так что им было трудно идти. Бедные, они не поели, даже не выпили кофе, а утро было холодное, дул ветер, и море волновалось. Вон они идут к берегу с мешками на спинах, у нее на голове красная шляпа.

Ну, меня это не касается, и я снова улегся, решив проспать до полудня или около того. Ведь мне не было никакого дела ни до кого решительно, кроме меня самого. Так как с постели я не мог видеть лодки, то я встал снова и так, забавы ради, стал смотреть в окно, далеко ли лодка отъехала от берега. Не особенно-то далеко, хотя гребли оба мужчины. Потом я лег и через некоторое время опять посмотрел в окно,- о, да, дело идет на лад, они подвигаются вперед. Я остался у окна, было так интересно следить за лодкой, она становилась все меньше и меньше, я открыл окно и вооружился биноклем. Так как еще не совсем рассвело, то я даже при помощи бинокля не мог почти ничего различить, но красную шляпу я видел ясно. Наконец, лодка исчезла за островами.