Сельма Лагерлёф - Император Португальский Страница 25

— Она просит его устроить так, чтобы она смогла отправиться вместе с императрицей в Португалию, когда та поедет назад, — сообщил тот. — Она уже давно говорит с ним об этом, но он не хочет ей ничего обещать.

Теперь инженеру было уже не трудно следить за их разговором. Но то, что он услышал, его не обрадовало. За время, пока он слушал, складка у него меж бровей углубилась и покраснела.

Вот сидит та единственная во всем мире, кто, кроме самого Яна, верит в великолепие Португалии, и ей отказывают в поездке туда! Эта несчастная старуха знает, что в той стране нет голода и нищеты, нет жестоких людей, которые издеваются над несчастными, нет детей, которые бегают за одинокими беспомощными странниками и бросают в них камнями. Там постоянно царит мир и благоденствие, и она хочет, чтобы ее увезли туда, прочь от всех бед ее злосчастной жизни. Она плакала и просила, используя все свое умение уговаривать, но в ответ получала только отказ за отказом.

И тем, кто оставался глух к ее мольбам, был человек, который сам провел весь последний год в тоске и горе! Он, наверное, не сказал бы «нет» всего несколько месяцев тому назад, когда его сердце было еще живым, но теперь казалось, что за прошедшее время оно совершенно окаменело.

Даже его внешность выдавала ту большую перемену, что произошла с ним. Щеки округлились, у него появился второй подбородок, и густые усы темнели над верхней губой. Глаза были немного навыкате, а взгляд стал застывшим и направленным в одну точку. Да, инженеру даже подумалось, что нос у него стал больше и приобрел более благородную форму. Волосы, казалось, полностью выпали, ни единой пряди не торчало из-под кожаного картуза.

Инженер наблюдал за ним со времени их первого разговора прошлым летом. Уже не великая тоска влекла старика на пристань. Он почти не следил за пароходом. Он приходил сюда только для того, чтобы встретиться с людьми, которые поддавались его безумию и называли его императором, чтобы послушать, как он поет и рассказывает свои небылицы.

Но на что же тут было сердиться? Старик ведь сумасшедший.

Но, может быть, его безумие могло и не зайти так далеко, как теперь? Инженеру пришло в голову, что, если бы в самом начале его решительно и безо всякой жалости свергли с императорского трона, его можно было бы спасти.

Инженер бросил еще один испытующий взгляд на Яна из Скрулюкки. Он выглядел милостиво сожалеющим, но был все так же непреклонен.

В этой прекрасной стране Португалии должны были, естественно, обитать одни только принцы и генералы, лишь шикарно одетые люди. Дело было, очевидно, в том, что Безумная Ингборг, в своем бумажном платке и самовязаной кофте, туда не годилась. О, Господи! Инженер действительно подумал, что…

Казалось, ему хотелось самому преподать Яну тот урок, какого он заслуживал, но он только пожал плечами. Он был неподходящим для этого человеком, он только усугубит зло.

Он молча отделился от толпы и направился к пристани, куда как раз подходил из-за ближайшего мыса пароход.

ОТСТАВКА

Еще задолго до того, как Ларс Гуннарссон женился на Анне Эриксдоттер из Фаллы, он однажды попал на аукцион.

Аукцион был устроен людьми бедными, и возможно, они не могли предложить покупателям ничего заманчивого, потому что торговля шла на удивление плохо. Они вполне могли рассчитывать на лучшее, поскольку аукционистом был Йёнс из Чистеруда, а он был таким затейником, что люди обычно ходили на аукционы только для того, чтобы послушать его. Но хотя Йёнс и пустил в ход все свое обычное остроумие, на этот раз он никак не мог оживить торги. В конце концов он не нашел ничего лучшего, как отложить молоток и сказать, что охрип и не может больше кричать.

— Пусть депутат выставит кого-нибудь другого, кто может вести торги, — сказал он Карлу Карлссону из Стурвика, который отвечал за аукцион. — Я доорался до такой хрипоты перед этими истуканами, что стоят тут вокруг меня, что мне надо пойти домой, посидеть и помолчать несколько недель, пока у меня снова появится голос.

Для депутата риксдага это было делом серьезным, — остаться без глашатая, когда большинство товаров еще не продано, и он сделал несколько попыток уговорить Йёнса из Чистеруда продолжить, но было ясно, что Йёнс не уступит. Он не хотел утратить свою добрую репутацию, ведя плохой аукцион, и сразу настолько охрип, что даже слова не мог прошептать. Он только шипел.

— Ну, может быть, найдется кто-нибудь, кто согласится немного повыкрикивать товары, пока Йёнс отдохнет? — сказал тогда депутат.

Он оглядел толпу без особой надежды найти помощника, и тут к нему протиснулся Ларс Гуннарссон и сказал, что хочет попытаться. В то время он выглядел настолько молодо, что Карл Карлссон только посмеялся над ним и сказал, что ему ни к чему мальчишки, которые никогда ничему не учились. Но Ларс ответил, что он этим уже занимался, и с таким упорством просил разрешить ему взяться за молоток, что депутат сдался.

— Ну ладно, мы, пожалуй, можем разрешить тебе попробовать, — сказал он. — Вряд ли получится хуже, чем было.

Ларс поднялся на место Йёнса из Чистеруда, взял в руки старую кадушку для масла, но вместо того чтобы предложить ее на продажу, остановился и продолжал стоять и смотреть на нее. Он перевернул ее вверх дном, постучал по дну и бокам и, казалось, был удивлен, что не нашел в ней ни малейшего изъяна. После чего он выкрикнул ее таким огорченным голосом, словно ему было жаль продавать такую драгоценность.

Со своей стороны, он явно считал, что уж лучше бы никаких предложений и не последовало. Он полагал, что для владельца было бы выгоднее, если бы никто не понял, как великолепна эта кадушка, и он смог бы оставить ее себе.

Когда же предложения посыпались одно за другим, можно было заметить, что ему это причиняло настоящую боль. Все было еще ничего, пока цены были столь низкими, что он мог их и не слушать, но когда они стали расти и расти, его лицо исказилось от горя. Он принес тяжкую жертву, когда в конце концов дал себя уговорить продать эту старую гадкую кадушку для масла.

После этого настала очередь ведер для воды, ушатов и чанов для белья. Ларс Гуннарссон был немного более сговорчив, когда дело касалось старых вещей, и продавал их без особенно тяжких вздохов. Но те, что были поновее, он просто не хотел предлагать на продажу.

— Они слишком хороши, — сказал он человеку, которому они принадлежали. — Ими так мало пользовались, что вы могли бы продать их на рынке за новые.

Посетители аукциона и сами не знали, как это получилось, что они стали все более и более рьяно выкрикивать свои предложения. При каждом новом Ларс Гуннарссон изображал такой испуг, что они набавляли цену, конечно же, не для того, чтобы ублажить его. Но они каким-то образом вдруг осознали, что он продает действительно ценные вещи. Они стали думать, что и то, и это может им пригодиться дома. Тут уже речь шла о серьезных сделках, теперь они покупали не только ради удовольствия, как это было, когда аукцион вел Йёнс из Чистеруда.

После того как Ларс Гуннарссон показал такое мастерство, ему стали постоянно доверять быть глашатаем. С тех пор как молоток оказался в его руках, на аукционах стало не так весело, как раньше. Но никто другой не обладал такой способностью пробуждать в людях стремление стать обладателем старого бесполезного барахла, никто другой не умел так вовлечь двух сильных мира сего в торги и заставить бороться за вещи, которые им совершенно не были нужны, только для того, чтобы показать, как много им позволяют их средства.

Ларс Гуннарссон обычно продавал все подчистую на всех аукционах, где он работал. Единственный раз дело чуть не обернулось для него плохо на том самом аукционе в Бергвике, где распродавалось имущество после смерти Свена Эстерберга из Стурстюги. Ему надо было распродать шикарное наследство. Собралось много народу, и хотя была уже поздняя осень, стояла такая прекрасная погода, что аукцион смогли проводить под открытым небом, но тем не менее торговля не шла. Ларсу никак не удавалось заинтересовать людей, чтобы они стали торговаться и набавлять цену. Казалось, что все обернется для него не лучше, чем для Йёнса из Чистеруда в тот день, когда Ларсу пришлось взяться за молоток вместо него.

Но у Ларса Гуннарссона не было ни малейшего желания уступать свое место кому-то другому. Вместо этого он попытался выяснить, что же делало людей такими рассеянными и мешало им заниматься делом. И ему потребовалось не так уж много времени, чтобы обнаружить причину.

Ларс стоял на столе, для того чтобы всем было видно, что он продает, а с этого места ему нетрудно было заметить, что в толпе ходит новоявленный император, проживающий в маленькой избушке по соседству с Фаллой, где он всю свою жизнь занимался поденной работой. Ларс видел, как он со снисходительной улыбкой здоровался налево и направо, демонстрируя всем свою прекрасную трость и звезды. Длинная вереница детей и молодежи следовала за ним по пятам, куда бы он ни сворачивал, да и старики не гнушались перекинуться с ним словечком. Неудивительно, что аукцион не удавался, раз здесь присутствовал такой великий человек, привлекавший к себе всеобщее внимание.