Эптон Синклер - Между двух миров Страница 25

Мальчики принимали Ланни за друга семьи, и в этом качестве он провел приятную неделю в атмосфере домашнего уюта. А потом Мари сказала ему, что муж ее получил письмо от своей сестры — вдовы, которая приезжает в Париж, и ее необходимо будет пригласить к ним. Дени не решался поделиться с ней своей семейной тайной, а она была особа очень набожная и очень наблюдательная; Мари просила Ланни провести несколько дней в Париже, а затем мальчики вернутся в школу, а Мари — в Канны. В «городе-светоче» никогда не бывает скучно, апрель там прелестный. Салон открыт, а в театрах идут пьесы, о которых Ланни сможет написать Рику. Искусство возрождается, его европейские любители снова становятся космополитами и целыми толпами кочуют из одной столицы в Другую, чтобы посмотреть, какие где есть новые чудеса.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Шаг за шагом

Счастье царило в Бьенвеню, в этом надежном убежище счастливы были все населявшие его создания. Птицы вили гнезда в виноградниках и кустах, воспитывали и кормили своих птенцов, а если они выпадали из гнезд, дружески настроенные человеческие существа водворяли их на место. Собаки лаяли на птиц, но это было лишь выражением радости жизни. Крошка Марселина с каждым днем бегала все проворней, болтала все живее и ловила на лету новые понятия. Бьюти, любящая мать, пеклась о всех своих баловнях и детищах разных видов и размеров, изучала их и в границах своего понимания делала что могла для удовлетворения их нужд.

Ланни привез из Парижа добрые вести: германский посол был, наконец, официально принят французским правительством, — значит, Германия опять стала дружественной нацией, и ее граждане могут свободно приезжать во Францию. Они будут продавать продукты своей страны, учиться в Сорбонне и в Консерватории и греть свои широкие жирные спины на пляже в Жуане — пусть народ и косится на них, но за полицией никто не пошлет. А это значит, что и Курту можно выйти на волю из его потайного убежища.

Пришло письмо от Рика; он сообщал, что издатель поручил ему побывать в Женеве и написать о развертывающейся работе Лиги наций, на которой сосредоточились теперь надежды многих либералов. «Вскоре, быть может, произойдут большие события, — писал сын баронета. — Мне надо повидаться с видными деятелями. Ты знаком со многими из них, и я на тебя рассчитываю».

Ланни вспомнил, что многие из сотрудников американской делегации в Париже работают теперь для Лиги наций в Женеве. Кроме того, в Женеве постоянно проживал д-р Геррон, с которым Ланни раз или два обменялся письмами. Интересно будет поговорить с ним, после того как они два года не виделись.

И Ланни протелеграфировал Рику, рассказал Бьюти и Курту о своих планах и поехал по обширной долине Роны, петляя среди холмов и постепенно поднимаясь в гору, пока не достиг высоты, где росли высокие сосны и даже в июне было свежо и прохладно. Река стала уже и быстрее, в отдалении громоздились горы с одетыми в снеговые шапки вершинами. Впереди была большая плотина, под которой река кипела потоками зеленой пены. И когда машина оказалась на уровне плотины, Ланни увидел длинное голубое озеро и на отдаленном краю его мощную вершину Монблана, а по обоим берегам — высокие дома сверкающего белого города, города часовщиков, менял и туристов.

На широкой набережной выстроились отели с зелеными жалюзи, они были окружены газонами, которые террасами спускались к улице, обсаженной каштанами; при каждом был ресторан с застекленной крышей и стенами. В летнее время кафе перебираются на тротуар, и курзал полон гостей; весело смотреть на озеро с плавающими по нему лебедями и утками, с вьющимися над ним чайками, на двухпалубные пароходы, выкрашенные в белую краску с золотом, на маленькие лодки с алыми треугольными парусами, скользящие по искристой от солнца воде. Но не очень-то доверяйте приальпийскому озеру: с гор вдруг налетит ураган, называемый здесь «биз», и все придет в смятение, — любителям музыки это хорошо известно по увертюре к «Вильгельму Теллю».

Это старый, несколько выцветший город, протестантский город, все еще протестующий против того же, что и четыре столетия тому назад. В нем есть несколько памятников Кальвину, и Ланни мог бы подолгу стоять и рассматривать их и докапываться до тех корней, от которых произошла религия его старого угрюмого деда. Здесь много церквей, и в любой из них Ланни мог бы услышать пастора, как две капли воды похожего на преподобного мистера Садлбека из Первой конгрегационалистской церкви в Ньюкасле, — но Ланни не осматривал памятников и не слушал проповедников; свои сведения о Женеве он черпал у наехавших сюда американских журналистов, а те говорили, что это тесное и старомодное захолустье, где верховодят дельцы и банкиры, которые проповедуют суровое благочестие, однако допускают в своем городе не меньше разврата, чем в прочих местах, — ради туристов. А сама Женева косо смотрела на Лигу, считая, что она привлекает в город нежелательные элементы, в том числе американских журналистов, которые распространяют по телеграфу предосудительные идеи и посылают в свои редакции дутые счета к выгоде местных boites de nuit[11].

Эрик Вивиан Помрой-Нилсон сразу взялся за работу. Ланни прежде всего навел справки об одном молодом человеке, который когда-то вместе с ним работал в «Крийоне», а потом стал одним из второстепенных должностных лиц Лиги; в те дни единомышленники Ланни строго осуждали Армстронга, говоря, что он продал свои убеждения за теплое местечко, но тот мало внимания обращал на их упреки; он отвечал только, что это нужная работа и что она его интересует.

У Сиднея Армстронга были светлые, как песок, волосы и круглое приветливое лицо, на котором сверкали очки в роговой оправе. По типу он очень напоминал какого-нибудь секретаря «Ассоциации христианской молодежи», и в Лиге наций он действительно занимался работой, связанной с вопросами международной охраны детства. Он охотно принял приглашение Ланни пообедать с ним и Риком: он был очень рад познакомиться с английским журналистом, который написал статьи об итогах конференций в Сан-Ремо и в Спа, и рассказать ему о том, что происходит. Между сотрудниками новорожденной Лиги наций и теми сановными лицами, которые участвовали в совещаниях союзных премьеров и в Верховном экономическом совете, втихомолку шла война. Сотрудники Лиги считали, что она должна поглотить эти два органа и, в конце концов, поглотит.

Версальский договор поставил перед Лигой разнообразные проблемы: проблему Саарской области и Данцига и всяческих «мандатов» — новое название для системы управления «отсталыми» народами земного шара; надо надеяться, что она будет не так плоха, как старая колониальная система и ее неизменные спутники — миссионеры с библиями и торговцы ромом и сифилисом. А Союзный верховный совет выдвинул еще и другие задачи, в которых у союзников не было такой острой заинтересованности и которые оказались весьма каверзными и сложными. Надо помогать голодающим, кормить беженцев, репатриировать военнопленных из России, Турции и других стран. А вопросы санитарии и транзита, культурных связей и охраны детства, а торговля опиумом и женщинами!

— В чем же, по-вашему, выход? — спросил Ланни.

— Если удастся уговорить союзников передать дело нам, мы создадим комиссию, и она выработает наилучшее из возможных решений. Мы, конечно, никого не можем принудить выполнять наши решения; для этого нужно, чтобы великие державы захотели нас поддержать.

— Выходит, — сказал Рик, — что Лига будет работать лишь постольку, поскольку она будет служить целям Англии и Франции?

Молодой чиновник не захотел ответить на этот прямой вопрос. — Мы попытаемся показать, чего мы можем добиться, и нации поддержат нас, если убедятся, что дело стоит того.

Этот усердный труженик, столь серьезно относившийся к своим трудам, познакомил их со своими товарищами, людьми того же склада, и вскоре они зажили, так сказать, одной жизнью с Лигой наций. Это была своеобразная колония дипломатов и секретарей, весьма пестрая по национальному составу, ибо они представляли добрых два десятка наций; они жили островком в этом старом городе, где местная чопорная буржуазия была занята главным образом наживой денег, а также спасением своих собственных душ путем неукоснительного соблюдения церковных уставов. Лига купила один из крупнейших женевских отелей — отель «Насиональ», при котором имелось сколько положено газонов и каштанов и, кроме того, еще статуя девушки-негритянки. Кровати и туалетные столики были вынесены, и комнаты наполнены шкафами, картотеками, пишущими машинками и множительными аппаратами. Служащие и секретари обедали в ресторанах и совершали моцион в тенистых аллеях, обсаженных платанами, но их редко приглашали в дома женевцев. По этому поводу Армстронг заметил: