Адальберт Штифтер - Бабье лето Страница 25

— Я хотел, — предложил он через несколько мгновений, — завести этот обычай в здешнем нашем доме. Люди, однако, воспитаны здесь иначе, они закоснели в своих привычках и не могли приспособиться к чужому, это было бы для них только утратой свободы. Нет сомнения, что постепенно они сжились бы и с другим порядком, особенно молодые, еще поддающиеся воспитанию. Но я слишком стар, на эту задачу мне не хватит остатка лет. Вот я и не стал принуждать своих слуг, а моим более молодым преемникам вольно возобновлять такие попытки, если они разделяют мое мнение.

Во время этой речи мне вспомнился родительский дом, приятный тем, что по крайней мере приказчики отца обедали с нами за одним столом.

Послеобеденное время было отведено посещению хутора, и Густав сопровождал нас.

Мы не пошли по дороге, что ведет мимо высокой вишни и верхом полей. Эта дорога, сказал мой гостеприимец, уже знакома нам. Вблизи улья мы вышли через калитку наружу и пошли вниз по тропинке по пологому склону, поросшему оставшимися еще от хуторского сада высокими плодовыми деревьями лучших местных сортов. Луга, через которые мы проходили, были хороши на редкость.

Подойдя к дому, я увидел, что он, как и другие большие усадьбы в округе, представляет собой пространный прямоугольник, но что его кое-где улучшали и расширяли пристройками. Вокруг построек двор был вымощен широкими камнями, а в остальной своей части покрыт измельченной кварцевой крошкой. В постройках, его окружавших, находились хлевы, амбары, каретные сараи и жилища. Погреб стоял на отшибе в саду. Мы осмотрели скотину, находившуюся на месте, от лошадей и коров до свиней и птицы. Для коров за домом была выгорожена славная площадка, где их можно было оставлять на воздухе. Свежая питьевая вода подавалась им туда по глубокому каменному желобу. Такого устройства я никогда раньше не видел, и оно мне очень понравилось. Похожая площадка была выгорожена и для птицы, а неподалеку от нее была полянка для жеребят. Посетили мы и жилища работников. Здесь я обратил внимание на большие, красивые каменные наличники на окнах, нетрудно было также заметить, что окна значительно расширены. В каретном сарае стояли про запас не только коляски и другие повозки, но и всякие сельскохозяйственные орудия. Под навозохранилище, имевшееся, как в большинстве хозяйств нашего края, и здесь, была отведена за домом площадка, отгороженная высокими кустами со всех сторон.

— Многое находится еще в стадии возникновения и становления, — сказал мой гостеприимец, — но потихоньку дело движется. Надо щадить предрассудки тех, кто вырос в других условиях и к ним привык, чтобы люди, придя в растерянность от нового, не перестали любить работу. Надо успокаивать себя тем, что очень многое уже достигнуто, и уповать на будущее.

Люди, жившие в этом доме, убирали скошенное вчера сено или, где требовалось, разбрасывали его для полной просушки. Мой гостеприимец кое с кем из них заговаривал и спрашивал о разных насущных делах.

Уходя с противоположной стороны дома, мы увидели и огород, где выращивались овощи для домашней надобности.

Обратно мы пошли другой дорогой. Если раньше высокая вишня оставалась севернее, то теперь мы оставляли ее южнее, отчего казалось, что мы обойдем весь сад. Мы поднялись к тому лугу, о котором хозяин вчера сказал, что это — северная граница его владений и что ему не удалось улучшить здесь землю, как он хотел. Дорога плавно шла в гору, и в глубине луга нас встретил извилистый ручеек в окаймлении камышей и кустов. Вскоре мой спутник сказал:

— Это луг, который я вчера показывал вам с холма, говоря, что мои владения доходят досюда и что я не смог сделать здесь то, что хотел. Вы видите, что земля у ручья заболочена и трава на ней влажная. Дело легко можно было бы поправить и получить нежнейшую траву, спрямив ручей, чтобы он быстрее стекал, укрепив его стенки камнями и засыпав низинки сухой землей. Теперь я могу показать вам причину, по которой это не получается. По обеим сторонам ручья вы видите побеги ольхи. Подойдя ближе, вы увидите, что они растут как бы из чурбаков, как бы из коряг, бревен, частью торчащих на поверхности, частью ушедших во влажную почву.

После этих слов мы подошли к ручью, и я увидел, что так оно и было.

— Эти коряги, — продолжал он, — их которых вылезают прутики или хилые веточки, образуются здесь в заболоченной почве, но возникают также в песке или в камнях, это — выродившаяся ольха, дерево вообще-то рослое и красивое. Из-за стремления всех частей дерева пустить побольше побегов и мешающих друг другу ветвей, чтобы тем самым распространиться, расшириться, возникают такие сплетения, такие закрученности волокон и коры, что если распилить чурбан и загладить срезы, то в кольцах, извилинах и завитках открываются великолепные сочетания цветов и рисунков, благодаря чему такая древесина очень хороша для столярных работ и в большой цене. Когда я купил усадьбу, осмотрел луг и увидел эти коряги, я велел одну из них выкопать и распилить, а потом исследовал ее. Хорошо к тому времени разбираясь в дереве, я понял, что эти колоды — одна из лучших на свете пород дерева, что эта огненная краснота, этот мягкий, шелковистый блеск, на что особенно обращают внимание, ни с чем не сравнимы. Я велел выкопать несколько таких колод и разрезать на доски. Их применение вы увидите в нашем соседстве, если вновь посетите нас и позволите провести вас туда, где они находятся. Остальные колоды я оставил в земле — как сокровище, чтобы оно здесь хранилось и умножалось. Только когда какая-либо из них перестает пускать ростки и начинает гибнуть, мы ее выкапываем и разрезаем на доски, которые я сохраняю для будущих работ или продаю. На ее месте быстро образуется другая. К решению разводить эту породу я пришел, во-первых, после того, как обследовал окрестности нашего дома, все ложбинки, все русла ручьев, и нигде не нашел такого хорошего ольхового дерева, а во-вторых, после того, как все, что мне, по моей просьбе, присылали из многих других мест, оказалось не идущим ни в какое сравнение с нашим. Выше этого ольшаника я устроил плотину, чтобы ольху не затопляла вода и не засыпала галька и еще чтобы отвести воду к другому стоку. Мои соседи признали целесообразность моих стараний, а двое из них даже развели такие ольшаники на пустошах, от которых не нужно было отводить воду. Увенчалось ли это успехом, еще нельзя сказать, поскольку деревца еще слишком молоды.

Осмотрев ряды посадок, мы пошли дальше.

Мы пошли вдоль луга, миновали рощицу, пересекли плотину, упомянутую моим гостеприимцем, и начали обход не только сада, но и всего холма с полями, на котором стоит дом.

Поскольку солнце пригревало все сильнее, хотя жары вроде бы не было, я удивился, что оба моих провожатых обходились без головных уборов. Они вышли без них из дому. Старик подставлял солнцу всю копну своих седых волос, а голову воспитанника покрывали густые, блестящие, каштановые кудри. Не знаю, кто был чуднее — они без головных уборов или я рядом с ними в своей дорожной шляпе на голове. У юноши было, во всяком случае, то преимущество, что от солнца щеки его стали еще краснее и румянее и красивее прежнего.

Мне и вообще было приятно смотреть на него. Его легкая походка была как ясный весенний день в сравнении с хоть твердой еще, но целенаправленной и размеренной поступью его спутника, его стройная фигура была как веселое начало, а фигура его воспитателя — как близкое окончание. Что касается его манеры вести себя, то он был сдержан и скромен и в разговоры не вмешивался. Я часто обращался к нему с вопросами о разных вещах, особенно о таких, которые касались окружающей местности и которые, по моему предположению, он должен был знать. Отвечал он уверенно и с некоторой почтительностью ко мне, хотя возрастом я отстоял от него не так далеко, как его воспитатель. Шел он, даже если дорога была достаточно широкая, большей частью позади нас.

Полностью обойдя холм и пройдя мимо множества сельских жилищ, мы поднялись к дому с той же стороны и по той же дороге, по какой я вчера к нему подошел. Здесь нас встретили розы, как они встретили меня вчера. Я воспользовался этим зрелищем, чтобы расспросить своего гостеприимца насчет роз, ибо и вообще собирался задать ему один вопрос по поводу этих цветов. Я предложил пройти по большой песчаной площадке поближе, чтобы обзор был лучше. Сделав это, мы оказались перед целой стеной цветов, закрывавших нижнюю часть белого дома.

Я сказал, что он, верно, особый охотник до этих цветов, коль скоро развел столько сортов, и что таких совершенных растений, как у него, нигде не увидишь.

— Я и впрямь люблю эти цветы — и нахожу их самыми прекрасными. Право, не знаю, которое из этих чувств рождено другим.

— Я тоже, пожалуй, — сказал я, — склонен считать розу самым прекрасным цветком. К ней близка камелия, нежная, ясная, чистая, полная нередко великолепия, но в камелии мы всегда чувствуем что-то чуждое, какую-то аристократическую отстраненность. Мягкости, позволю себе так выразиться, очарования розы у нее нет. А о запахе не будем и говорить: он к делу не относится.