Эдит Уортон - В доме веселья Страница 25

Она послала им добрый, но равнодушный взгляд утомленной гостеприимной хозяйки дома, для которой ее гости превратились в мелькающие стеклышки в калейдоскопе усталости, но затем ее внимание сфокусировалось, и она поманила мисс Барт доверительным жестом:

— Дорогая Лили, у меня не было времени перемолвиться с вами словечком, но теперь, надеюсь, вы не заняты. Вы не видели Иви? Она повсюду вас искала, чтобы поведать свой маленький секрет, но я полагаю, вам он уже известен. Помолвка будет объявлена только на следующей неделе, но вы с мистером Грайсом большие друзья, и они оба мечтают, чтобы вы первой узнали о том, как они счастливы.

Глава 9

Во времена молодости миссис Пенистон высший свет возвращался в город в октябре, посему десятого октября шторы в ее резиденции на Пятой авеню были подняты, и глаза бронзового «Умирающего гладиатора» на окне в гостиной снова изучали пустую улицу.

Первые две недели после приезда являлись для миссис Пенистон домашним эквивалентом религиозных обрядов. Она «отправляла» их, перекладывая простыни и одеяла в возвышенном духе покаянного погружения в глубины сознания. Она преследовала моль, подобно тому как угрызенная совестью душа ищет тайные пороки. Верхние полки каждого шкафа готовы были выдать свои секреты, подвал и ларь с углем исследовались до самых мрачных глубин, и, во свершение последнего из очистительных обрядов, весь дом закутывался в покаянное белое, омытый искупительной мыльной пеной.

Именно эту стадию протокола застала мисс Барт, вернувшись ближе к вечеру со свадьбы у Ван Осбургов. Возвращение в город не было задумано, чтобы успокоить ее нервы. Хотя обручение Иви Ван Осбург до сих пор официально не объявлялось, это было одно из тех событий, о которых бесчисленные близкие друзья семьи уже знали, и весь поезд с возвращающимися гостями гудел намеками и ожиданиями. Лили остро осознавала свою роль в этой драме инсинуаций: она точно оценивала, какого рода веселье это событие вызвало. Бурные восторги по поводу возникших сложностей были привычной формой грубых развлечений у ее приятелей: мол, подумать только, какую шутку сыграла судьба-злодейка! Лили прекрасно умела вести себя в трудных ситуациях. С безукоризненной точностью она заняла позицию между победой и поражением: каждый намек отбивался ею без каких-либо усилий, с присущим ей блестящим равнодушием. Но она начинала чувствовать напряжение в отношениях, реакция ее становилась обостреннее, и она прониклась глубокой неприязнью к самой себе.

Такое часто случалось с ней, духовное отторжение находило вещественный выход в растущей гадливости ко всему окружающему. Она восстала против самодовольного уродства темного орехового дерева миссис Пенистон, скользкой глади плиток в вестибюле, смешанного запаха мыла и полироли, встретивших ее у двери.

Ковры на лестнице еще не постелили, и на пути в комнату ее остановил дух нахлынувшей волны мыльного раствора. Подобрав юбки, она брезгливо отскочила, со странным чувством, что такое с ней уже было, но в другой обстановке. Ей казалось, что она снова спускается по лестнице из квартиры Селдена, и, глядя вниз, чтобы выразить свое негодование производителю мыльного потопа, она встретила взгляд, подобный тому, который уже встречала однажды при схожих обстоятельствах. Это был взгляд поломойки из «Бенедикта», которая, опираясь на побагровевшие локти, осматривала ее с тем же непоколебимым любопытством, с тем же явным нежеланием пропустить ее.

— Вы что, не видите, что я хочу пройти? Пожалуйста, уберите свои тряпки, — сказала она резко.

Казалось, женщина не услышала ее, потом, без извинения, сдвинула и протащила ведро и мокрую кучу тряпья по лестничной площадке, не отрывая глаз от Лили, пока та обходила ее. То, что миссис Пенистон нанимала подобных людей, было совершенно непереносимо, и Лили, войдя к себе, решила, что эта женщина должна быть уволена сегодня же вечером.

Миссис Пенистон тем не менее была недоступна для протеста: с раннего утра она заперлась с горничной, инспектируя меха, — и это был кульминационный эпизод в драме обновления дома. Вечером Лили тоже оказалась одна: ее тетя, редко ужинавшая в ресторане, откликнулась на призыв своей кузины Ван Олстин, посетившей город проездом. Дом, в состоянии малоестественной непорочности и порядка, был тосклив, как могила, и, когда Лили после краткой трапезы между закутанными в саван буфетами забрела в недавно отполированную до блеска гостиную, она почувствовала себя заживо погребенной в удушающих пределах существования миссис Пенистон.

Обычно Лили умудрялась проводить сезон ремонта и обновления вне дома. На этот раз, однако, целый комплекс причин объединился, дабы вернуть ее в город, и главной из них было то, что у нее имелось меньше обычного приглашений на осень. Она уже давно привыкла переезжать из одного загородного дома в другой, пока окончание праздников не приводило ее друзей в город, так что зиявшие перед ней незаполненные пробелы времени остро свидетельствовали об упадке популярности. Или, как она сказала Селдену, люди устали от нее. Они приветствовали бы ее в новом облике, но как мисс Барт они знали ее наизусть. Она и сама знала себя наизусть, и ее тошнило от этой старой истории. Временами она мечтала о чем-нибудь другом, необычном, далеком, еще не испытанном, но даже самые смелые полеты фантазии ненамного удалялись от воображения уже прожитой жизни, разве что немного в иных обстоятельствах. Лили могла представить себя только в гостиной. И она должна источать элегантность, как цветок проливает аромат.

Между тем, когда приблизился октябрь, перед ней встал выбор: вернуться к Тренорам или к тете в город. Даже мерзость запустения в скучном октябрьском Нью-Йорке и мыльные неудобства интерьера миссис Пенистон казались предпочтительнее того, что могло ждать ее в Белломонте, и, с выражением героической преданности, она объявила о своем намерении остаться с теткой до праздников.

Жертвы подобного рода иногда принимаются с чувствами столь же смешанными, как и те, что вызвали эти жертвы, и миссис Пенистон заметила самой близкой служанке, что, если выбирать кого-либо из семьи в подобном кризисе (хотя уже сорок лет вся семья полагала ее способной наблюдать за процессом повешенья штор), она вместо мисс Лили решительно предпочла бы мисс Грейс. Грейс Степни была ее дальняя кузина, весьма покладистая и сострадательная, которая неслась сидеть с миссис Пенистон, когда Лили каждый вечер ужинала в ресторане, играла с миссис Пенистон в безик, подбирала пропущенные стежки, вычитывала некрологи в «Нью-Йорк таймс» и искренне восхищалась фиолетовым атласом штор в гостиной, «Умирающим гладиатором» на окне и изображением Ниагары семь на пять, являющим собою одно из художественных излишеств скромной карьеры мистера Пенистона.

Обычно миссис Пенистон скучала со своей безукоризненной кузиной, как всякий принимающий подобные услуги скучает больше того, кто их оказывает. Она бы явно предпочла безответственную умницу Лили, которая не могла отличить вязальный крючок от швейной иглы и не раз ранила ее чувства, предлагая «переделать» гостиную. Но когда дело доходило до поисков пропавших салфеток или до решения о замене ковровых дорожек на лестницах, суждение Грейс было, конечно, более здравым, чем суждение Лили, не говоря уже о том, что последнюю возмущал запах пчелиного воска и хозяйственного мыла, будто она полагала, что дом сам, без посторонней помощи, может содержать себя в чистоте.

Сидя под унылым великолепием люстры в гостиной — миссис Пенистон никогда не зажигала ее, если не было «компании», — Лили, казалось, наблюдала себя, обозревая перспективы перехода от нейтральных оттенков ее нынешней скуки к сгустившейся скуке среднего возраста Грейс Степни. Когда она перестанет забавлять Джуди Тренор и ее друзей, ей только и останется, что забавлять миссис Пенистон; куда бы она ни глядела, она видела будущее в служении прихотям других, без малейшей возможности утвердить свою страстную индивидуальность.

Звук дверного колокольчика, решительно нарушивший тишину пустого дома, пробудил ее, и она внезапно осознала всю беспредельность скуки. Будто вся усталость последних месяцев скопилась в пустоте этого бесконечного вечера. Если бы только звонок означал вызов из внешнего мира — знак, что она по-прежнему не забыта и желанна!

Чуть погодя появилась горничная, оповестив о посетительнице к мисс Барт, и на просьбу Лили уточнить добавила:

— Это миссис Хаффен, мисс, но она не сказала, что ей нужно.

Лили это имя ничего не сказало, и она открыла дверь женщине в потрепанном капоте, твердо стоявшей в освещенном холле. Блики газовых ламп без абажуров бесцеремонно бегали по ее рябому лицу и красноватым залысинам, проглядывающим сквозь тонкие, соломенного цвета волосы. Лили с удивлением посмотрела на женщину, похожую на уборщицу, и спросила: