Синклер Льюис - Главная улица Страница 25

— Я буду беспристрастна, как остывшая картошка. Но едва ли я смогу когда-нибудь помочь вам «поднять город». Что же говорят обо мне? Серьезно. Я хочу знать!

— Менее образованные недовольны, когда вы упоминаете о чем-либо, находящемся дальше Миннеаполиса.

Они так подозрительны! Вот именно, подозрительны. А некоторые находят, что вы слишком хорошо одеваетесь.

— Ах, вот как, скажите, пожалуйста! Что же, мне в рогоже ходить, чтобы угодить им?

— Ну, ну! Не говорите ерунды!

— Я буду паинькой, — угрюмо процедила Кэрол.

— Непременно, а то я ничего вам не буду рассказывать. Поймите, что я не предлагаю вам переделать себя. Я только хочу, чтобы вы знали, что о вас думают. Каковы бы ни были их предрассудки, вы должны с ними считаться, если хотите иметь влияние на этих людей. Вы ведь мечтаете оживить город?

— Я и сама не знаю!

— Ну что вы, что вы! Оставьте! Я рассчитываю на вас. Вы прирожденный реформатор!

— Нет… Теперь уж нет!

— А я говорю — да.

— О, если бы я могла что-нибудь сделать!.. Итак, они считают, что я важничаю?

— Да, кошечка. Только не говорите, что важничают они сами. В конце концов принципы Гофер-Прери так же разумны для Гофер-Прери, как принципы Озерного бульвара для Чикаго. А городов вроде Гофер-Прери больше, чем таких, как Чикаго. Или как Лондон. А потом… Я скажу все: они считают, что вы нарочно произносите слова на столичный лад. Они считают вас слишком легкомысленной. Они смотрят на жизнь так серьезно, что не представляют себе другого смеха, кроме хрюканья Хуаниты. Этел Виллетс показалось, что вы говорили с ней свысока, когда…

— Ничего подобного!

— …когда убеждали ее, что надо поощрять чтение, а миссис Элдер нашла, что у вас был покровительственный тон, когда вы назвали ее бьюик «прелестным маленьким автомобилем». Она-то считает его огромным! Потом, некоторые торговцы находят, что вы слишком много болтаете, когда приходите в лавки…

— Увы, мне только хотелось быть приветливой.

— И ни одна хозяйка не одобряет ваших приятельских отношений с Би. Не притеснять служанку — это хорошо, но они говорят, что вы держите себя с ней, словно она вам кузиной приходится! Подождите, это еще далеко не все! Они находят, что вы эксцентрично обставили эту комнату. Они считают несуразным этот широкий диван и эту японскую штуку. Подождите! Я знаю, что это глупости! И по крайней мере десять человек упрекают вас в том, что вы редко ходите в церковь, и…

— Я больше не выдержу… Подумать только, что они изощрялись на мой счет, а я была так счастлива и так хорошо ко всем относилась! Не напрасно ли вы рассказали мне это? Я буду всех стесняться.

— Возможно. Могу лишь ответить вам старой поговоркой, что знание — это власть. Когда-нибудь вы поймете, какое наслаждение обладать властью даже здесь. Командовать городом. Да, у меня есть свои причуды! Но я люблю, чтобы кругом все двигалось вперед.

— Мне очень больно. Эти люди начинают казаться мне жестокими и коварными, тогда как я была с ними совершенно искренна. Но разберем уж все до конца. Что они сказали о моем новоселье в китайском стиле?

— Гм, да-а…

— Говорите! Не то я могу вообразить вещи куда более ужасные, чем все, что вы могли бы мне сказать.

— Им было весело. Но некоторые из них считали, что вы пускаете пыль в глаза и делаете вид, будто ваш муж богаче, чем на самом деле.

— Я не могу… Такая низость мыслей превосходит всякое воображение! Неужели они могли серьезно думать, что я… И вы хотите «реформировать» подобных людей, когда динамит так дешев? Кто посмел сказать такое? Богатые или бедные?

— Всякие были!

— Неужели они не понимают, что если бы я даже манерничала и выставляла напоказ свою образованность, то уж на такую пошлость я, во всяком случае, не способна? Если им так важно это знать, передайте им от меня с нижайшим поклоном, что Уил зарабатывает около четырех тысяч в год, а вечер обошелся вдвое дешевле, чем они, по-видимому, воображают. Китайские вещи не очень дороги, а свой костюм я сделала сама…

— Довольно! Я-то ведь ни при чем. Все это я знаю. Они считают, что вы возбуждаете опасное соревнование этим приемом, который стоит все же больше, чем большинство из них может себе позволить. Четыре тысячи — крупный доход для такого города.

— Я и не помышляла ни о каком соревновании. Поверьте, что я просто из любви и дружбы хотела устроить как можно более веселую вечеринку. Было много глупости, шума и дурачества, но у меня были лучшие намерения.

— Разумеется! С их стороны, безусловно, неблагородно смеяться над вашим китайским рагу и… над вашими прелестными шароварами…

Кэрол вскочила и застонала:

— О, мне прямо трудно поверить! Они высмеяли мою вечеринку, которую я так старательно устраивала для них! И мой китайский костюм, который я шила с такой радостью, шила тайком, чтобы приготовить им сюрприз! И все время они глумились надо мной!

Она съежилась на диване.

Вайда гладила ее по волосам и бормотала:

— Напрасно я…

Не видя ничего от стыда, Кэрол не заметила, как Вайда Шервин выскользнула из комнаты. Бой часов в половине шестого всполошил ее. Надо взять себя в руки, прежде чем придет Уил. Надеюсь, он никогда не узнает, какая глупая у него жена… Черствые, злые душонки!..

Маленькой и одинокой девочкой побрела она наверх, шаг за шагом, волоча ноги, держась рукой за перила. Не у мужа ей хотелось искать защиты, а у отца, улыбающегося, чуткого отца, умершего двенадцать лет назад.

Кенникот зевал, растянувшись в самом большом кресле, между радиатором и керосиновой печуркой.

— Уил, скажи, дорогой, не говорят ли обо мне дурно? Это было бы понятно. Я хочу сказать, что, если так, ты не должен огорчаться.

— Говорят о тебе дурно? Ничего такого не слыхал. Все уверяют меня, что ты самая очаровательная женщина.

— Да, но мне показалось… Владельцы лавок, может быть, находят, что я слишком много суеты подымаю, когда прихожу за покупками. Боюсь, что я действую на нервы мистеру Дэшуэю, и мистеру Хоуленду, и мистеру Луделмайеру.

— Видишь ли, в чем дело…. Я не хотел говорить об этом, но раз ты начала сама… Чет Дэшуэй, вероятно, злится, что ты купила новую мебель в Миннеаполисе, а не здесь. Тогда я не хотел возражать, однако… В конце концов я зарабатываю деньги здесь, и с их стороны вполне естественно ожидать, что я здесь и буду их тратить.

— Если мистер Дэшуэй будет так любезен и укажет мне, как культурный человек может обставить комнату кладбищенским хламом, который он называет. Она опомнилась и добавила примирительно: — Впрочем, я понимаю.

— А Хоуленд и Луделмайер… О, ты, вероятно, пошутила, но слишком колко, по поводу выбора товаров в их лавках. Ах, плюнь на это, какое нам дело! Гофер-Прери — независимый город, не то что эти заштатные городишки на Востоке, где нужно следить за каждым своим шагом, считаться с нелепыми условностями и где куча старых сплетниц от нечего делать злословит о тебе. Здесь каждый волен делать то, что ему заблагорассудится!

Он произнес это с большим жаром, и Кэрол видела, что он сам верит в свои слова. Она задохнулась от гнева, но скрыла его зевком.

— Кстати, Кэрри, раз уж мы говорим об этом: конечно, я не намерен поступаться своей независимостью и не считаю, что человек обязан обращаться непременно к тому, кто сам обращается к нему, но все-таки я был бы очень рад, если бы ты покупала как можно больше у Йенсона или Луделмайера вместо Хоуленда и Гулда, которые в последнее время всем табором ходят к доктору Гулду. Я не вижу смысла платить за всякую всячину мои трудовые деньги, чтобы они шли потом к Терри Гулду.

— Я бывала у Хоуленда и Гулда потому, что их магазин лучше и чище.

— Я знаю; я и не думаю порывать с ними совсем. Правда, Йенсон — плут и постоянно обвешивает, а Луделмайер — тупая старая свинья… Но все же будем покупать у своих, ты меня поняла?

— Да, я понимаю.

— Отлично. Теперь, пожалуй, пора уж и спать.

Он зевнул, вышел посмотреть на термометр, захлопнул дверь, погладил Кэрол по голове, расстегнул жилетку, вторично зевнул, завел часы, спустился в подвал проверить топку, зевнул в третий раз и затопал по лестнице, почесывая грудь сквозь толстую шерстяную фуфайку.

И пока сверху не раздалось: «А ты что, спать ложиться не собираешься?» — Кэрол сидела неподвижно.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Кэрол вышла на лужок поучить овечек изящному танцу, и оказалось, что это не овечки, а волки. Они наседали со всех сторон, и ей не было проходу. Вокруг нее сверкали клыки и злобно-насмешливые глаза.

Ей стало невмоготу терпеть эти скрытые издевательства. Она хотела бежать. Хотела укрыться в великодушном безразличии больших городов. Она репетировала, как она скажет Кенникоту: «Не съездить ли мне на несколько дней в Сент-Пол?» Но она не доверяла себе: боялась, что не сумеет произнести это достаточно беззаботно, боялась его настойчивых расспросов.